М.К.Чюрлёнис – художник

Автор статьи: Антанас Венцлова.

Фотографии позаимствовал с этого сайта: ciurlionis.eu

Co дня смерти литовского композитора и художника Микалоюса Константинаса Чюрлёниса (1875-1911) прошло пятьдесят лет. Его эпоха ушла в прошлое, ушла вместе со своими духовными чертами, столь отличными от нашей эпохи. Однако и сейчас нас восхищают и волнуют не только талантливые музыкальные произведения М. К. Чюрлёниса, но и его большое (около 300 картин) художественное наследие, необычайно свежее, оригинальное, подчас противоречивое, полное трудно выразимого словами своеобразия, красочности и прелести, пронизанное музыкой, насыщенное напряжёнными исканиями и страстью.

По поводу художественного наследия М.К.Чюрлёниса ведётся давний спор, начавшийся ещё при жизни художника. Были критики, считавшие художественное творчество М.К.Чюрлёниса работой умалишённого, ничего ценного в этом творчестве не находившие и голословно его отвергавшие. Были почитатели М.К.Чюрлёниса, особенно во времена буржуазной Литвы, которые считали его выразителем «национального духа», видели и превозносили в его творчестве прежде всего условное, мрачное и пессимистическое. Порой и сейчас слышатся отголоски этик двух направлений в критике, когда, с одной стороны, с лёгкой руки вульгаризаторов. М.К.Чюрлениса-художника чуть ли не полностью отрицают, а с другой стороны – пытаются оживить прежние буржуазные взгляды, согласно которым Чюрленис – это воплощение всё того же «духа нации» и какое-то непонятное, оторванное от своего времени явление в искусстве, явление, которое часто характеризуется одними лишь хвалебными прилагательными в превосходной степени.

Для понимания и оценки Чюрлёниса-художника наиболее правильным было бы тесно связать ею творчество с эпохой, в которую развивался его талант и создавались картины, то есть главным образом с периодом от 1904-го по 1909 год. При этом надо иметь в виду наиболее значительные, моменты в биографии Чюрлёниса, которые тоже формировали его как художника.

М.К.Чюрленис родился в Южной Литве, в Варене, и вырос в живописнейшей местности – Друскининкай. С малых лет он глубоко чувствовал красоту литовской природы, полную очарования и нежных красок, всё её разнообразные оттенки. В годы учёбы, возвращаясь из Варшавы или Лейпцига на родину, он наслаждался прелестью родных полей, лесов, голубого Немана и прозрачной Ратничеле. Когда он уезжал, его душа – душа под чинного художника – томилась по родине. «...Было бы хорошо, просто так, прогуливаясь, спуститься к Неману, к нашим горкам, пескам, соснам, – пишет он в одном из своих писем из Лейпцига. – ...Месяц на чистом воздухе, да ещё весна! Неотрывно смотрел бы я на деревья, траву: тут же, при мне, набухали бы и краснели почки, потом выступали бы светло-зелёные ростки... А там, глядишь, из-за большого листа цветок высовывает головку и улыбается солнцу... Опять слышишь шёпот сосен, такой серьёзный, словно они тебе что-то рассказывают. И ничего не кажется тебе таким понятным, как этот шёпот. Лесок редеет, уже сквозь ветки поблёскивает озеро...».

Природа родного края, несомненно, была первым глубоким и плодотворным источником, который щедро питал творчество Чюрлёниса, преломляясь и разливаясь в его душе в своеобразных, оригинальных формах.

Не меньшее впечатление, чем природа Литвы, на Чюрлёниса произвёл Кавказ, который во всей своей красе и величии раскрылся перед ним позднее: «Я видел горы, и тучи ласкали их, я видел гордые снежные вершины, которые высоко, выше всех облаков, возносили свои сверкающие короны, я слышал грохот ревущего Терека, в русле которого уже не вода, а ревут и грохочут, перекатываясь в пене, камни. Я видел на расстоянии 140 километров Эльбрус, подобный огромному снежному облаку впереди белой горной цепи. Я видел на закате солнца   Дарьяльское ущелье среди диких, серо-зелёных и красноватых причудливых скал. Мы шли тогда пешком, и эта дорога, как сон на всю жизнь останется в памяти. Дорога проходила по берегу Терека, а мы взбирались на Казбек... Наконец мы очутились на леднике Казбека, где такая тишина, что стоит только хлопнуть в ладоши, как отрываются куски скал и летят в бездну...».

Мировоззрение Чюрлёниса формировалось в то время, когда молодёжь Варшавы и Лейпцига увлекалась идеалистической философией Канта, Вундта и Ницше. Учением этих философов живо интересуется и Чюрлёнис. Он жадно читает В. Гюго, Г. Ибсена и Ф. Достоевского, Эдгара По и Л. Андресва. В это же время М.К.Чюрлёнис всё более примыкает к литовскому национальному движению, центром которого с 1904 года, – когда была разрешена ранее запрещённая царской властью литовская печать, – становилась древняя столица Литвы – Вильнюс. Ему близки произведения романтиков, рисующие героическое прошлое литовского народа – «Гражина» и «Конрад Валлеирод» А. Мицкевича. «Маргер»  Л. Кондратовича-Сырокомли. «Плач Витоля» Ю. Крашевского. К тому же органная музыка (отец его был органистом) звучные песни южных литовцев – дзухов, народные сказки и легенды, – всё это с малых лет близко чуткой душе Чюрлёниса (на тему легенды о Юрате и Каститисе он даже мечтал написать оперу).

Наиболее творчески плодотворный период в деятельности художника совпал с трагическим для литовской интеллигенции временем. После разгрома царской реакцией революции 1905 года, которой Чюрленис глубоко симпатизировал, среди интеллигенции усилился идейный и политический разброд, порой переходивший в ренегатство. В русской, полькой и литовской литературе и искусстве растёт влияние символизма и модернизма. Эти течения уводили от действительности в мир фантазии, не признавали за литературой и искусством какой бы то ни было общественной роли и подменяли реалистическое изображение действительности глубоко субъективными символами и аллегориями. Литовское профессиональное изобразительное искусство в то время ещё только начинает развиваться, и на первых художественных выставках в Вильнюсе и Каунасе наша общественность, наряду с реалистическими работами художников – Д.Жмуйдзинавнчюса, П.Римши и др. – знакомится и с первыми картинами М.К.Чюрлениса, в сильной мере отмеченными печатью эпохи и одновременно индивидуальности художника.

Было бы неправильным отрицать воздействие на художественное творчество Чюрлёниса удушливой атмосферы общественного упадка, который так сказался и на творчестве многих художников других народов (русского, польского). Не находя вдохновения в суровой, жестокой действительности, взгляд Чюрлёниса всё чаще обращался к миру фантазии. В произведениях его подчас глубоко отражался трагизм эпохи. Трагические, мрачные мотивы цикла «Похороны» (1904-1906) могли быть не только реминисценциями из творчества Эдгара По и Л.Андреева, но и образами, родившимися непосредственно из воспоминаний о 1905 годе и о последовавшей за ним реакции. Так или иначе, уже в этом цикле мы видим сюжет, глубоко пережитый художником и переданный не в реалистической, а в символической манере, окрашенной своеобразным талантом Чюрлёниса.

Безусловно, здесь найдётся немало художественных параллелей и влияний, но мы ошиблись бы, поставив вообще знак равенства между Чюрлёнисом и декадентами его времени. То, что художникам-формалистам, в том числе многим русским и польским, было чуждо, – а именно мысль и человеческое чувство, – в произведениях Чюрлениса господствует. Эпигонство, фальшь и мода – для него неприемлемы. В картинах Чюрлёниса почти всюду прорывается светлая фантастика и оптимизм, сверкает живая и деятельная мысль

«Я намерен все свои прежние и будущие работы посвятить Литве», – пишет художник в одном из писем 1906 года. Эти мысли в устах художника, выросшего в атмосфере польской и немецкой культуры, волнуют. Это – слова патриота, сказанные в такое время, когда литовское профессиональное изобразительное искусство только рождалось, когда литовский народ жил в тяжёлых условиях, почти не имея возможностей для развития национальной культуры.

Если М.К.Чюрленис был глубоко образованным музыкантом, отлично знавшим музыкальную проблематику прошлого, а также и своего времени и создававшим свои композиции не только с большим вдохновением, но и с глубоким техническим мастерством, то как живописец он был не столько подготовленным специалистом, сколько интуитивным, бесконечно чутким к красоте художником, который скорее ощущал, чем глубоко и теоретически знал технику изобразительного искусства и его приёмы. Правда, у него была возможность видеть накопленные в течение веков сокровища искусства в Праге. Дрездене (между прочим, в Дрезденской галерее), в Нюрнберге, Вене и Мюнхене (здесь он осматривал знаменитые Старую и Новую Пинакотеки, Глиптотеку, так называемый Гласпаласт). «Неизгладимые воспоминания, впечатления на всю жизнь – это Нюрнберг, Прага, Ван Дейк. Рембрандт, Бёклин, ну, и Веласкес, Рубенс, Тициан, Гольбейн, Рафаэль, Мурильо и т. д.», – писал Чюрлёнис. Наряду с работами великих мастеров, Чюрлёнис интересовался модернистами Штуком и Урбаном, Вольфгангом Мюллером, Ходлером, Пюви де Шаванном и другими. Теперь трудно установить, кому он тогда отдавал предпочтение и кто, наряду с вышеупомянутыми мастерами, особенно восхищал и привлекал его.

Первые, известные нам картины Чюрлёнис написал, вероятно, в 1903 году. Позже в письмах мы всё чаще встречаем упоминания о новых произведениях – обложках для книг, рисунках пером и тушью (письма 1904 года), а в письме брату Повиласу в конце апреля 1905 года он уже даёт длинный перечень своих новых живописных работ, среди которых мы находим и такие, ныне широко известные, как триптих «Рекс», «Тишина», «Да будет» (цикл из 13 картин) и др. Интересно отметить, что о цикле «Да будет» в упомянутом письме брату Чюрлёнис пишет: «Последний цикл не закончен; всю жизнь я намереваюсь писать его: конечно, несколько позже у меня будут и новые мысли. Это – сотворение мира, только не нашего, по библии, а какого-то другого мира – фантастического». (Очень серьёзное замечание для тех, кто пытался толковать этот цикл как нечто, связанное с библейской мистикой). Вообще, и в особенности в своих письмах, М.К.Чюрлёнис предстаёт перед нами, как человек трезвого, светлого ума, широких интересов, бесконечно любящий жизнь и природу.

Со временем Чюрлёнис, обладавший душой большого художника, всё более углубляется в литовские народные песни и народное искусство, находя в них твёрдую основу и для своего собственного творчества и для дальнейшего развития национального искусства. Он расширяет свой кругозор, изучая древней плоскую религию и философию, читая индийскую литературу – легенду о Нале и Дамаянти. Рамайяну, Рабиндраната Тагора. Он изучает философа Дж.Рескина, писателей О.Уайльда и Р.Киплинга, знакомится с творчеством графика О.Бердслея. Всё это, без сомнения, не было последовательным самообразованием, но это позволяло соприкоснуться с новыми, ранее незнакомыми явлениями, которые пробуждали мысль и воображение, заставляли искать, а может быть, и спорить. (Уайльд, как и Бердслей, например, так и остались чуждыми М.К.Чюрлёнису).

Естественно, что индийская мифология и философия, ровно как и идеалистическая философия и творчество европейских модернистов, хотя и расширяли интеллектуальный кругозор художника, не могли не оказать на него одностороннего влияния: они формировали отрицательные стороны его мировоззрения и эстетики. Идеалистическая философия с её путаными понятиями врывалась в мир образов художника и зачастую определяла те пессимистические мотивы в его творчестве, которые, к счастью, довольно редки и свидетельствуют не о силе художника, а говорят об ограниченности его творческого метода.

В Вильнюсе Чюрлёнис много энергии отдаёт развитию национального искусства: он участвует в организации литовского художественного общества, помогает устраивать первые национальные художественные выставки, на которых выставляет немало и своих работ, создаёт хор и руководит им, мечтает об учреждении консерватории. К сожалению, в Вильнюсе того времени он не находит сколько-нибудь значительной поддержки своим начинаниям и замыслам, а его художественные работы остаются непонятыми и неоценёнными...

В 1909 году Чюрлёнис, не сумевший материально обосноваться в Вильнюсе, не понятый здесь и как художник, переезжает в Петербург. В своё время Адам Мицкевич, не нашедший признания и оценки на своей родине, был встречен и по-братски принят друзьями – русскими поэтами во главе с А.С.Пушкиным. Теперь другой вильнюсский житель – Чюрлёнис, попав в среду русских художников, становится их другом, участником художественных выставок и получает среди авторитетных искусствоведов того времени признание, как огромный, оригинальный талант.

Увы, уже в 1911 году тяжёлая болезнь преждевременно сводит в могилу едва дожившего до 36 лет выдающегося музыканта и художника.

*  *  *

Творчество Чюрлёниса – яркая и самобытная страница в истории не только литовского, но и мирового изобразительного искусства.

Каждый, кто знакомится с художественным наследием Чюрлёниса, незаметно для себя поддаётся огромной силе его воздействия; его работы волнуют зрителя, будят воображение и мысль.

В своё время было много сказано и написано о том, что Чюрлёнис картинами хотел выразить музыку, что красками он стремился передать музыкальные звуки. И потому будто бы его художественные произведения часто носят музыкальные названия – фуга, прелюдия, соната (даже с указанием частей: Анданте, Аллегро, Скерцо, Финал).

Однако в действительности художник вряд ли думал об этом, а если и думал, то, несомненно, не о примитивно понятой замене музыкального звука цветовым пятом. Гораздо ближе к истине, пожалуй, будет утверждение, что Чюрлёнис, музыкант большого таланта и обширных знаний, глубже, чем кто-либо другой, чувствовал музыку в природе, и поэтому ритмический, симфонический и вообще музыкальный момент выражен в его картинах с большим мастерством и силой. Редкий художник чувствовал музыкальный ритм, его волнообразное движение, разнообразие и красоту музыкальных созвучий так, как Чюрлёнис. Достаточно всмотреться в его «Сонату моря», чтобы понять, что это произведение напоено музыкальной гармонией: тихие и светлые гармонические сочетания в первой картине – Аллегро; пронизанная мягким солнечным сиянием (воспоминания о потонувшем корабле, лежащем на ладони морского царя); вторая картина – Анданте, и вздымающийся огромной музыкальной волной Финал. У подножия волны мы видим маленькие кораблики, а на фоне её – инициалы художника, как символ победы человека и творца над силами природы.

А какой спокойной, мечтательной музыкой веет от «Покоя»: лежит в море огромная скала, похожая на допотопного зверя, и тот словно всматривается двумя живыми глазами в вечную тишину окружающего!

Музыка как бы пронизывает всю живопись Чюрлёниса. Она выражена в многообразных созвучиях, слышится в грозных и ясных тонах его картин, в бесконечном изменении палитры музыкальных красок. Например «Сотворение мира» («Да будет») – цикл из нескольких картин. Сначала перед нами возникает первобытная и грозная сила хаоса, звучащая приглушенной и суровой мелодией; постепенно из хаоса светлыми пятнами вздымаются планеты и солнца, над необъятными водами звучат вновь родившиеся светила, – и фантастические растения в светлых, зелёных, красноватых, поистине мелодических созвучиях медленно объемлют планету и звенят симфонией жизни и радости. В набросках ненаписанных картин этого цикла мы видим полчища допотопных зверей, устремляющихся вперёд, и стаи птиц в небесных просторах. На что бы мы ни смотрели – на «Сонату пирамид», полную красоты давно погибших цивилизации, на «Сонату звёзд» или на «Рекса» (эти картины возникли на почве занятий астрономией); на «Сказку королей» или па полные удивительного лиризма картины «Жертва», «Рай», «Жертвенник», «Знаки зодиака» – всюду мы найдём выраженное чутко, с большим проникновением музыкальное начало, всегда полное разнообразия, тонкое, бесконечно богатое созвучиями и настроениями.

Великий гуманист, глубокий знаток искусства Ромен Роллан отмстил своё отношение к живописи Чюрлёниса и к её музыкальности впечатляющими словами: «Трудно выразить, как взволнован я этим замечательным искусством, которое обогатило не только живопись, но и расширило наш кругозор в области полифонии и музыкальной ритмики. Каким плодотворным было бы развитие такого содержательного искусства в живописи широких пространств, монументальных фресок. Это – новый духовный континент. Христофором Колумбом которого стал Чюрлёнис».

Чюрлёнис не принадлежал к тем художникам, которые в обычной для реалистов манере изображают повседневный быт, жанровые сцены. Даже к пейзажу в прямом смысле этого слова приближаются всего только несколько картин Чюрлениса – «Райгродас», «Жемайтийские кресты», «Жемайтийское кладбище». Если вершиной реализма в литовской литературе можно считать творчество Донелайтиса и Жемайте, которые с огромным талантом рисовали в своих произведениях литовскую природу и быт, запечатлели картины жизни своего времени с таким проникновением и силой, таким сочным, в подлинном смысле этого слова могучим языком, что они останутся жить в веках, – то М.К.Чюрлёнис своим художественным творчеством гениально выражает другое явление в нашем национальном искусстве – романтику, мечту, фантазию. Максим Горький всегда высоко ценивший мастеров русского реалистического искусства, не только не отрицал романтизма Чюрлёниса, но, наоборот, подчёркивал его фантастику и музыкальность: «Да-с, сударь, быт, жанр и прочее – всё это хорошо, – говорил он. – А где же мечта? Мечта где, фантазия где, я спрашиваю? Почему у нас нет Чурлянисов? Ведь это же музыкальная живопись!»

Развивая свою мысль. М. Горький борется за то, чтобы и реалистическое искусство не отказывалось от того, чего так много в творчестве Чюрлёниса – от его романтизма, пластичности, ритма, музыкальности. Он подчёркивает также, что творчество Чюрлёниса заставляет зрителя думать; в нем нет поверхностного, плоского, беспроблемного изображения действительности. «А что же... – говорил М. Горький, – разве романтике и места нет в реализме? Значит, пластика, ритм, музыкальность и тому подобное совсем не нужны реалистической живописи? Мне Чурлянис нравится тем, что он меня заставляет задумываться как литератора! Нда-cl»

Прежде всего – романтизм Чюрлёниса. Если мы под романтизмом будем понимать все то, что связано не с реальной повседневной жизнью, а с мечтой, сказкой, фантазией, если мы вспомним, как Чюрлёнис любил прекрасную природу родного края, которой он не раз любовался, в особенности в Друскининкай, Вильнюсе и на Балтийском побережье, а так же природу Кавказа и Карпат, вспомним, как он интересовался литовскими сказками, легендами и песнями, если поймём воздействие тех мыслителей и писателей, которых художник читал и которыми восхищался, если будем иметь в виду влияние на Чюрлёниса новых веяний в искусстве того времени, если наконец мы вспомним, как Чюрлёнис интересовался проблемами астрономии и древними цивилизациями, то многие вопросы тематики и проблематики его творчества станут ясными.

В своё время многие буржуазные литовские критики искусства возмущались «непонятностью» творчества Чюрлёниса. Зрителям, привыкшим к элементарному реализму или даже натурализму, Чюрлёнис действительно казался «трудным», «непонятным», «мистическим». Между тем М. Горький, как это видно из вышеприведённых слов, с присущей ему наблюдательностью понял и высоко оценил особенность творчества Чюрлениса-художника, которая состоит в том, что его картины не являются, как это кое-кому казалось, одними только комбинациями красочных пятен и фантастических фигур, без цели и смысла нанесённых на полотно, а что в них обычно кроется идея, мысль, символ, с помощью которых художник, пользуясь средствами живописи, пытается разрешить какую-нибудь проблему вселенной, природы или человеческого бытия. Правда, это делается в весьма своеобразной, характерной только для Чюрлёниса, манере, и идея автора, смысл произведения воспринимаются некую тему и узко-натуралистически понятое содержание, несомненно, такая же бесплодная работа, как искать их в музыкальном произведении Бетховена или Шопена, в мелодии народной песни. Желание «понять» живопись Чюрлёниса, как и его музыку – наивно. И характерно, что творчество гениального художника, которое так долго не могли «понять» псевдоинтеллигенты, часто сразу понимали простые люди из народа. Об этом очень интересно пишет жена Чюрлёниса. Она рассказывает, как на выставке картин Чюрлёниса в комнату вошёл крестьянин, и художник Талас Даугирдас   принялся было объяснять  ему  картину. Однако крестьянин сказал: «Не надо, тут я и сам понимаю! Это сказка. Видишь, взбираются люди на гору искать чудо, они думают, что там стоит вот такая королевна, – и кто будет самым сильным, самым красивым, самым умным, того она и возьмёт. Взошли, – а королевны и нет, сидит бедный, голый ребёнок – вот сейчас сорвёт одуванчик и заплачет».

Когда Т. Даугирдас рассказал об этом Чюрлёнису, «художник, – пишет его жена, – был тронут до слез и всё волновался, когда мне это пересказывал, говоря – какое это счастье, что он не ошибся, что его искусство находит прямую дорогу к сердцу народа, потому что оно корнями своими уходит в народ».

Не будет ли это самым простым и правильным ключом к пониманию «тайн» Чюрлёниса-художника? Смотрите на мои картины глазами человека из народа, которому не чужды сказки, легенды и песни его страны, который природу чувствует, как нечто живое, вечно движущееся, фантастическое, который даже не всегда в состоянии отличить фантастику от действительности, – как бы говорит своим зрителям Чюрлёнис. И тогда легко будет понять, что в «Сотворении мира» нет библейской мистики, а отображена победа жизни и света над хаосом и тьмой, что в этом цикле показано необыкновенное счастье, которое для человека кроется в бесконечном разнообразии природы. Тогда нетрудно будет понять «Мысль» и «Корабль», в которых явления природы и человеческой жизни тесно связаны между собой – лучи света и тучи сплетаются с силуэтами людей, и трудно отделить их друг от друга. Легко раскроется и лучезарный смысл «Дружбы», н удивительная извечная живительная сила, хрупкость и теплота циклов «Весна» и «Лето». Мы не сможем оторвать глаз от картины «Цветы», где в наступающих вечерних сумерках на поверхности озера такими живыми всплывают цветы белых водяных лилий. Замечательная красота для нас раскроется в картинах цикла «Зима», где ледяные сосульки и фантастические цветы, местами как бы перерастающие в условную декорацию, одновременно так живо напоминают настоящую литовскую зиму. «Знаки зодиака» в чудесном музыкальном звучании откроют перед нами не только знаки космических явлений, но необычайно тонко передадут благоухание наших полей под звёздным небом, под которым стоит «Дева», подвиг сказочного героя («Стрелец»), незабываемую красоту и фантастику Балтийского моря («Рыбы»), быка, выходящего в поле на восходе солнца («Телец»), щедрого сказочного короля, с ладони которого падает серебряная струя будущей реки («Водолей»).

В «Сонате солнца» художник раскрывает мысль, рождённую занятиями астрономией – мысль о начале вселенной, когда из хаоса возникали солнца и планеты (Аллегро), когда на земле, согреваемой лучами солнца родилась жизнь (Анданте), появились удивительной прелести цветы, деревья и фантастические мосты (Скерцо) и, совершив круговорот, жизнь снова угасла в грозном, опутанном паутиной Финале.

Зрителя всегда восхищает солнечная «Соната весны», полная вечного движения, которое выражено беспрерывными взмахами фантастических мельничных крыльев (Анданте), лёгкими, тянущимися ввысь деревьями и горящими, как свечи, ветвями растений, среди которых скользят быстрокрылые птицы (Скерцо), «Сказка королей», «Жертва» и «Рай», «Сказка о замке», «Жертвенник» и другие подобные произведения кажутся родившимися из наших народных легенд о стране счастья и красоты. Особенно много этой красоты художник вложил в картину «Жертва», где у подножия фантастической лестницы, на звёздном возвышении стоит крылатый ангел и благословляет дым жертвенника, поднимающийся из долины, от мира людского. Картина обладает очень большой декоративной силой. Не менее поразителен и «Рай», где у края большой воды, отражающей сказочные облака и сказочных птиц, на покрытом цветами лугу ангелы собирают цветы, а другие по широкой белой лестнице спускаются вниз. Покой, красота и тишина – вот та сказочная страна без забот и горя, которую не мог обрести наш труженик. Эту обетованную страну художник нарисовал в своей картине в образе мечты, сказки.

Литовские сказки, а может быть – изучение религии и легенд Индии породили «Сонату ужа», которая вылилась в жуткие видения с очень затемнённым смыслом. В этом цикле действительно нет света и радости, которыми так богаты другие работы художника. От него веет страшным, гнетущим, тёмным настроением. Кажется, что огромная змея является единственным властелином сурового мира подсознания художника и вселенной. Холодным, мрачным настроением проникнуты некоторые другие картины художника, в особенности из цикла «Похороны», насыщенного печалью, скорбью, безнадёжностью. Гроб, который на плечах несут люди, очень похожие на привидения; пейзажи с оголёнными деревьями и водой, отсвечивающей по ту сторону призрачных кипарисов; похоронная процессия, идущая в горы по краю бездны; смерть с косой и грустящая перед закрытыми окнами опустевшего дома женщина, – всё это полно ужаса, дыхания смерти, словно навеяно рассказами Эдгара По. Таким же настроением пронизан и цикл «Буря», в котором победа тёмной силы выражена в образе сломанного креста, и «Видение», от которого также веет мрачной символикой. И радует, что во всём остальном творчестве художника мы видим много жизнеутверждающего, много света, счастья, радости и настоящей красоты, но тихой, приглушённой, почти никогда не выявляющейся крикливо и навязчиво, именно такой спокойной красоты и полна природа Литвы.

Среди довольно разнообразной и интересной трафики художника, в которой есть не только зачатки будущих, разработанных позже, картин, но и совершенно законченные произведения, мы находим новые в его творчестве мотивы – архитектурные (в флуорфорте «Башни»), и преобразования народного орнамента в книжной графике – обложках и виньетках. Эти эскизы и рисунки обогащают наше понимание М.К.Чюрлёниса и показывают, какими трудными, извилистыми путями пробивали себе дорогу его мысль и беспокойное воображение.

Теперь становится ясным вопрос и о национальном характере творчества Чюрлёниса. Зрителям, привыкшим к «ясной» и «понятной» реалистической или натуралистической живописи, иногда кажется, что во всём творчестве Чюрлёниса нет элементов национальной формы или что эти элементы сведены до минимума.

Это, без сомнения, неверно.

Национальный характер творчества Чюрлениса-художника проявляется не в дальнейшем развитии, претворении или имитации элементов народного художественного творчества, а более сложным путём – чаще всего художественной передачей элементов и красок самой природы или мотивов фольклора. Вот почему его творчество, имеющее несомненно национальную н народную основу, всё же многими воспринималось с трудом. Величие художника может быть более глубоко понято сейчас, когда интеллектуальный и эстетический уровень нашего народа значительно поднялся.

Не только в наиболее реалистических пейзажах художника («Райгродас», «Жемайтийские кресты», «Жемайтийское кладбище»), но во всех его лучших картинах нас поражает очень глубоко, Добро пожаловать на PokerOK ! окунитесь в мир онлайн покера с щедрым приветственным бонусом от покер рума. Регистрируйся на Покерке сейчас и получи бесплатный билет на турнир. очень тонко выраженная специфика литовской природы. Растительный мир Литвы («Сотворение мира»); причудливые облака, похожие на сказочных богатырей («День») или на огромные корабли, плывущие в поднебесье («Корабль»), или на сказочного властелина природы, восседающего на престоле («Гимн»); незамысловатые деревянные колокольни, распускающиеся ветви деревцев и мутные, бурные воды («Весна»); разрисованные морозом узоры, полные фантастики и красоты («Зима»); часто повторяющиеся мотивы морей, кораблей, плывущих рыб; деревья, мосты и вертящиеся крылья мельниц, цветущие весенние ветви-свечи, распространяющие приглушенный свет и ароматный дым; сказочные короли на фоне переплетающихся ветвей, держащие на руках сверкающий красотой литовский сельский пейзаж («Сказка королей»); и наконец фантастические дворцы и замки, напоминающие пейзаж Вильнюса ранним весенним утром, когда ещё не рассеялся туман («Демон», «Прелюд всадника»), – во всём этом столько характерного для природы Литвы, изображённой художником с беспредельной чуткостью и оригинальностью, что национальный характер его искусства не подлежит никакому сомнению.

Замечательная литовская поэтесса Саломея Нерис, посвятившая М.К.Чюрлёнису поэтический цикл («Из картин М.К.Чюрлёниса») и не раз вспоминавшая его в бурю Отечественной войны – (стихотворение «Надежда» и др.), очень хорошо поняла и выразила национальный характер творчества художника:

Весна, весна!
В садах поёт сирень,
Звенит река, сияет майский день.
Река небес – так глубока,
А ветер гонт облака!

Весна, весна!
В ветвях берёз лесных
Струится сок побегов молодых –
То кровь моя – и ветра взлёт
Дыханьем воли обдаёт.

Там белой тучкой пробежит,
Там в листьях ивы задрожит,
Там птицею вспорхнёт лесной
Твоя свобода, край родной!

Колокола мне в сотый раз
О счастье, о любви поют...
Встречай меня, родной приют!

(«Весна», перевод М. Замаховской)
 

Интересно, что и в этом, и в других стихотворениях цикла («Летит чёрный ужас», «Цветёт солнце», «Стрелец», «Дружба», «Одуванчик») поэтесса воспринимала творчество знаменитого художника, как животворное, полное оптимизма, гуманных мыслей и чувств. Картины М.К.Чюрлёниса вдохновляли С.Нерис и будили в ней бодрое чувство в дни мира, утешали и успокаивали в тяжёлую годину войны.

Однако утверждать, что в художественных работах Чюрлёниса сплошь преобладают элементы национальной формы было бы не совсем правильно. Тематика художника, вырывавшаяся иногда из круга столь характерных для него образов литовской природы и фольклора, диктовала отвлечённость формы, характерную для современных ему художников-модернистов других народов. Философские, отвлечённые темы в картинах «астрономической» (в «Сонате звёзд», «Рексе») или «египетской» тематики в цикле «Соната пирамид», не говоря уже об упоминавшейся выше «Сонате ужа», уводили художника от национальной формы, а тем самым снижали оригинальность этих произведений, непосредственную теплоту выражения и силу впечатляемости.

Чюрлёнис как художник – это уникальное явление в истории литовского искусства. Он не имел предшественников и не оставил сколько-нибудь серьёзных последователей. Однако Чюрлёнис – не беспочвенный художник. Корни его лучших произведений проникают в недра мироощущения литовского народа, которое особенно глубоко проявилось в фольклоре. Это – явление, связанное со своей эпохой и с романтическим направлением в искусстве в широком смысле этого слова.

Произведения Чюрлениса сегодня, когда наше искусство ставит перед собой высокую цель – воспитывать человека эпохи коммунизма, остаются весьма ценным свидетельством глубокой творческой мысли и её устремлений. Творчество Чюрлениса – порождение определённой эпохи, с которою оно и завершается. Однако та красота, фантазия, та музыка, оптимизм, теплота и человечность, которыми оно дышит, близки и дороги и человеку нашей эпохи – это черты не преходящей значимости, черты, которые делают творчество Чюрлениса бессмертным в истории литовского и мирового искусства. Кроме того, это неповторимое проявление подлинно литовского национального искусства, имеющее бесспорное значение и для мирового искусства в целом. И напрасно в наше время некоторые искусствоведы считают Чюрлениса предтечей бесчеловечного и бездушного абстракционизма, который заполнил ныне духовную жизнь капиталистического мира. В творчестве абстракционистов нет стремления понять и объяснить мир, в нём нет мысли и чувства, хотя глашатаи этого искусства иногда и пытаются доказать, что им не чужды какие-то «идеи». Между тем Чюрлёнис с помощью своеобразных романтических средств обращался к человеку, чутко подслушивал биение его сердца, ставил перед своим искусством не узкоформальные, декоративные задачи, как это свойственно абстракционистам, а выдвигал на первое место философскую мысль, человеческие чувства. У Чюрлёниса сочетания фантастических элементов, окрашенные музыкальным звучанием, не искажают природу, не превращают её в комбинации ничего не выражающих красочных пятен или форм. И, наконец, народная основа, столь ярко выраженная в лучших картинах Чюрлёниса, вообще чужда абстрактному искусству.

В творчестве Чюрлёниса бьётся сердце человека, живёт полет фантазии и ума, оно наполнено звуками и красками подлинной жизни. В этом и состоит тайна его неувядаемой жизненности, в этом – его великий человеческий смысл н ценность. Вот несколько мыслей о Чюрленисе-художнике, которые продиктованы не только любовью и уважением к большому искусству, но и желанием постичь его глубже и правильнее Автор статьи будет счастлив, если эти мысли послужат одним из исходных пунктов для дальнейшего углубления и решения проблем творчества выдающегося литовского художника.