А.А. Богданов «Красная Звезда»

Рассказать о такой мегаличности, как Александр Александрович Богданов (1873-1928) в одной статье совершенно невозможно. Поэтому его политическую и научную деятельность пока не будем рассматривать, а взглянем на его литературное наследие.

Роман "Красная звезда" впервые был опубликован в петербургском издательстве "Товарищество художников печати" в 1908 году (помните эту дату!). Затем переиздавался в 1918 и в 1929 гг. Т.к. Богданов был одним из идеологов Пролеткульта, то его произведение насквозь пропитано пролеткультовскими идеями и эстетикой. Собственно говоря, Богданов и ставил задачу донести до широких масс свои идеи, а описать их в интересной литературной форме было вполне разумным решением.

По форме роман "Красная Звезда" представляет собой "жюль-верновский" образец классической фантастики конца XIX века. Особой "русскости" или апелляций к России в произведении не заметил. Роман везде позиционируют как утопию. Но утопия (равно как и антиутопия) по определению это всё-таки описание общества будущего, чего в романе нет. Просто Богданов описывает то общество к которому, по всей видимости, он стремился. Некий  абсолют, математическая модель…

Вообще, произведение меня очень зацепило не столько сюжетной линией, сколько своим посылом, атмосферой, тем, что роман – это по сути художественное описание идеи, которую Богданов хотел реализовать в реальной жизни.

Русского революционера Леонида навестил странный гость, оказавшийся марсианином и предложил улететь на Марс, дабы помочь марсианам понять землян и в будущем быть что-то вроде посла доброй воли. Ну тут сразу я обратил внимание на описание внешности марсиан-инопланетян:

Его глаза были чудовищно громадны, какими никогда не бывают человеческие глаза. Их зрачки были расширены даже по сравнению с этой неестественной величиной самих глаз, что делало их выражение почти страшным. Верхняя часть лица и головы была настолько широка, насколько это было неизбежно для помещения таких глаз; напротив, нижняя часть лица, без всяких признаков бороды и усов, была сравнительно мала. Все вместе производило впечатление крайней оригинальности, пожалуй, уродства, но не карикатуры.

Ничего не напоминает? Конечно же, это классический инопланетянин из голливудских фильмов. Так у меня вопрос возник. А откуда вообще взялся этот образ? Кто его первым придумал?

Инопланетяне естественно прилетели на "тарелке". Но у Богданова это транспортное средство имеет своё называние – этеронеф. Красивое слово, кстати. Вот описание:

Наружную форму этеронефа я успел заметить еще накануне: это был почти шар со сглаженным сегментом внизу, на манер поставленного колумбова яйца, - форма, рассчитанная, конечно, на то, чтобы получался наибольший объем при наименьшей поверхности, то есть наименьшей затрате материала и наименьшей площади охлаждения. Что касается материала, то преобладали, по-видимому, алюминий и стекло.

Этеронеф и многие марсианские аппараты приводились в действие с помощью так называемой "материей отрицательного типа". Это вещество обладающее свойствами антигравитации.

По этому способу мы устраиваем и все летательные аппараты: они делаются из обыкновенных материалов, но заключают в себе резервуар, наполненный достаточным количеством "материи отрицательного типа". Затем остается дать всей этой невесомой системе надлежащую скорость движения.

А полёт на этеронефе описывается так:

В первую секунду мы должны были пройти всего один сантиметр, во вторую три, в третью пять, в четвертую семь сантиметров; и скорость должна была все время изменяться, непрерывно возрастая по закону арифметической прогрессии. Через минуту мы должны были достигнуть скорости идущего человека, через 15 минут - курьерского поезда и т.д.

Мы двигались по закону падения тел, но падали вверх и в 500 раз медленнее, чем обыкновенные тяжелые тела, падающие близ поверхности земли.

Социальное общество марсиан (читай – идеальное общество по Богданову) строится на постулате, что труд - естественная потребность развитого социалистического человека, и всякие виды замаскированного или явного принуждения к труду совершенно излишни. И вся жизнь социалистического марсианина – труд, досуг, творчество, личные отношения – всё строится вокруг этого.

В Интернете прочитал, что производство искусственных волокон начало активно развиваться лишь к 1940 году. А Богданов уже подробно описывает техпроцесс в 1908! По всей видимости, тогда это было хай-теком, что-то вроде наших нанотехнологий.

Несколько раз в месяц с ближайших химических заводов по рельсовым путям доставлялся "материал" для пряжи в виде полужидкого прозрачного вещества в больших цистернах. Из этих цистерн материал при помощи особых аппаратов, устраняющих доступ воздуха, переливался в огромный, высоко подвешенный металлический резервуар, плоское дно которого имело сотни тысяч тончайших микроскопических отверстий. Через отверстия вязкая жидкость продавливалась под большим давлением тончайшими струйками, которые под действием воздуха затвердевали уже в нескольких сантиметрах и превращались в прозрачные паутиновые волокна. Десятки тысяч механических веретен подхватывали эти волокна, скручивали их десятками в нити различной толщины и плотности и тянули их дальше, передавая готовую "пряжу" в следующее ткацкое отделение. Там на ткацких станках нити переплетались в различные ткани, от самых нежных, как кисея и батист, до самых плотных, как сукно и войлок, которые бесконечными широкими лентами тянулись еще дальше, в мастерскую кройки. Здесь их подхватывали новые машины, тщательно складывали во много слоев и вырезали из них тысячами заранее намеченные и размеренные по чертежам разнообразные выкройки отдельных частей костюма.

А здесь описывается работа главного героя на марсианской ткацкой фабрике. Кстати говоря, в некоторых источниках указано, что роман помогал писать не кто иной, как А.К. Гастев! Но какого-либо достоверного подтверждения я не нашёл. Но вот от следующего отрывка прямо таки разит "гастевщиной"!

Работать "не хуже" других - к этому я стремился всеми силами и в общем не без успеха. Но я не мог не заметить, что мне это стоит гораздо больших усилий, чем остальным работникам. После обычных 4-6 (по земному счету) часов труда я бывал сильно утомлен, и мне нужен был немедленный отдых, тогда как прочие отправлялись по музеям, библиотекам, лабораториям или на другие фабрики наблюдать производство, а иногда даже там еще работать...

Я надеялся, что придет привычка к новым видам труда и сравняет меня со всеми работниками. Но этого не было. Я все более убеждался, что у меня не хватает _культуры внимания_. Физических движений требовалось очень мало, и по их быстроте и ловкости я не уступал, даже превосходил многих. Но требовалось такое непрерывное и напряженное внимание при наблюдении за машинами и материалом, которое было очень тяжело для моего мозга: очевидно, только в ряде нескольких поколений могла развиться эта способность до той степени, какая здесь являлась обычной и средней.

Когда - обыкновенно к концу моей дневной работы - в ней начинало уже сказываться утомление и внимание мне начинало изменять, я делал ошибку или замедлял на секунду выполнение какого-нибудь акта работы, тогда неминуемо и безошибочно рука кого-нибудь из соседей поправляла дело.

Здесь хочется всё таки побольше скопировать, т.к. в этих отрывках об искусстве и воплощена эстетика Пролеткульта.

Про искусство вообще:

- Вот уж никак не предполагал, что у вас существовали особые музеи художественных произведений, - сказал я Энно по дороге в музей. - Я думал, что скульптурные и картинные галереи - особенность именно капитализма с его показной роскошью и стремлением грубо нагромождать богатства. В социалистическом же обществе, я предполагал, искусство рассеивается повсюду рядом с жизнью, которую оно украшает.

- В этом вы и не ошибались, - отвечал Энно. - Большая часть произведений искусства предназначается у нас всегда для общественных зданий - тех, в которых мы обсуждаем наши общие дела, тех, в которых учимся и исследуем, в которых отдыхаем... Гораздо меньше мы украшаем наши фабрики и заводы: эстетика могучих машин и их стройного движения приятна нам в ее чистом виде, и очень мало таких произведений искусства, которые вполне гармонировали бы с нею, нисколько не рассеивая и не ослабляя ее впечатлений. Всего меньше мы украшаем наши дома, в которых большей частью живем очень мало. А наши музеи искусства - это научно-эстетические учреждения, это школы для изучения того, как развиваются искусства или, вернее, как развивается человечество в его художественной деятельности.

Про живопись:

Для позднейших художественных произведений, как и для древних, характерна чрезвычайная простота и единство мотива. Изображаются очень сложные человеческие существа с богатым и стройным жизненным содержанием, и при этом выбираются такие моменты их жизни, когда вся она сосредоточивается в одном каком-нибудь чувстве, стремлении... Любимые темы новейших художников - экстаз творческой мысли, экстаз любви, экстаз наслаждения природой, спокойствие добровольной смерти, - сюжеты, глубоко очерчивающие сущность великого племени, которое умеет жить со всей полнотой и напряженностью, умирать сознательно и с достоинством.

Про архитектуру:

Под архитектурой марсиане понимают не только эстетику зданий и больших инженерных сооружений, но также эстетику мебели, орудий, машин, вообще эстетику всего материально-полезного. Какую громадную роль в их жизни играет это искусство, о том можно было судить по особенной полноте и тщательности составления этой коллекции. От первобытных пещерных жилищ с их грубо украшенной утварью до роскошных общественных домов из стекла и алюминия с их внутренней обстановкой, исполненной лучшими художниками, до гигантских заводов с их грозно-красивыми машинами, до величайших каналов с их гранитными набережными и воздушными мостами, - тут были представлены все типические формы в виде картин, чертежей, моделей и особенно стереограмм в больших стереоскопах, где все воспроизводилось с полной иллюзией тождества. Особое место занимала эстетика садов, полей и парков; и как ни была непривычна для меня природа планеты, но даже мне часто была понятна красота тех сочетаний цветов и форм, которые создавались из этой природы коллективным гением племени с большими глазами.

В произведениях прежних эпох очень часто, как и у нас, изящество достигалось за счет удобства, украшения вредили прочности, искусство совершало насилие над прямым полезным назначением предметов. Ничего подобного мой глаз не улавливал в произведениях новейшей эпохи - ни в ее мебели, ни в ее орудиях, ни в ее сооружениях. Я спросил Энно, допускает ли их современная архитектура уклонение от практического совершенства предметов ради их красоты.

- Никогда, - отвечал Энно, - это была бы фальшивая красота, искусственность, а не искусство.

Скульптура:

В досоциалистические времена марсиане ставили памятники своим великим людям; теперь они ставят памятники только великим событиям; таким, как первая попытка достигнуть Земли, закончившаяся гибелью исследователей, таким, как уничтожение смертельной эпидемической болезни, таким, как открытие разложения и синтеза всех химических элементов. Ряд памятников был представлен в стереограммах того же отдела, где находились гробницы и храмы (у марсиан раньше существовали и религии). Одним из последних памятников великим людям был памятник того инженера, о котором рассказывал мне Мэнни. Художник сумел ясно представить силу души человека, победоносно руководившего армией труда в борьбе с природой и гордо отвергнувшего трусливый суд нравственности над его поступками.

По поводу поэзии... Тут видим противостояние мнений. На этот раз уже Леонид рассуждает с точки зрения современного ему поэтического авангарда, а марсианин Энно – с точки зрения классической поэзии:

- Чьи это стихи, - спросил я.
 - Мои, - ответил Энно, - я написал их для Мэнни.
 Я не мог вполне судить о внутренней красоте стихов на чуждом еще для меня языке; но несомненно, что их мысль была ясна, ритм очень стройный, рифма звучная и богатая. Это дало новое направление моим мыслям.
 - Значит, у вас, в поэзии еще процветают строгий ритм и рифма?
 - Конечно, - с оттенком удивления сказал Энно. - Разве это кажется вам некрасивым?
 - Нет, вовсе не то, - объяснил я, - но у нас распространено мнение, что эта форма была порождена вкусами господствующих классов нашего общества, как выражение их похотливости и пристрастия к условностям, сковывающим свободу художественной речи. Из этого делают вывод, что поэзия будущего, поэзия эпохи социализма должна отвергнуть и забыть эти стеснительные законы.
 - Это совершенно несправедливо, - горячо возразил Энно. - Правильно ритмическое кажется нам красивым вовсе не из пристрастия к условному, а потому, что оно глубоко гармонирует с ритмической правильностью процессов нашей жизни и сознания. А рифма, завершающая ряд многообразий в одинаковых конечных аккордах, разве она не находится в таком же глубоком родстве с той жизненной связью людей, которая их внутреннее многообразие увеличивает единством наслаждения в искусстве? Без ритма вообще нет художественной формы. Где нет ритма звуков, там должен быть, и притом тем строже, ритм идей... А если рифма действительно феодального происхождения, то ведь это можно сказать и о многих других хороших и красивых вещах.
 - Но ведь рифма в самом деле стесняет и затрудняет выражение поэтической идеи?
 - Так что же из этого? Ведь это стеснение вытекает из цели, которую свободно ставит себе художник. Оно не только затрудняет, но и совершенствует выражение поэтической идеи, и только ради этого оно и существует. Чем сложнее цель, тем труднее путь к ней и, следовательно, тем больше стеснений на этом пути. Если вы хотите построить красивое здание, сколько правил техники и гармонии будут определять и, значит, "стеснять" вашу работу! Вы свободны в выборе целей - это и есть единственная человеческая свобода. Но раз вы желаете цели, тем самым вы желаете и средств, которыми она достигается.