Эмиль Верхарн
Источник: «Эмиль ВЕРХАРН. Стихи», 1961 год. Автор заметки Б. Раскин.
Грядущее! Тобой я вдохновлён.
Не бог, а ты владычествуешь ныне.
Верхарн
Выдающийся бельгийский поэт Эмиль Верхарн (1855-1916) жил и творил в конце XIXи начале XXвека – на большом историческом рубеже. Завершался сравнительно мирный период, отмеченный гигантским ростом производительных сил общества, успехами науки и техники, накоплением «чудес» капиталистической городской цивилизации в странах Запада. Рекламный блеск огней всемирных выставок и писания энтузиастов буржуазного прогресса стремились внушить веру в вечный мир и процветание под эгидой «свободного предпринимательства». А между тем, вопреки этим иллюзиям, наступала эпоха грандиозных социальных сдвигов, эпоха войн и революций, и наиболее честные и чуткие писатели Запада не могли не слышать «подземных толчков» приближавшихся исторических потрясений.
К таким писателям принадлежал Верхарн. Ощущение предгрозового времени – кануна великих крушений и великих свершений – он выразил исключительно глубоко и многообразно. По свидетельству Н. К. Крупской, В. И. Ленин в годы своей второй эмиграции «в бессонные ночи зачитывался Верхарном».
Трудным, порой мучительно противоречивым был путь Верхарна. Он выступил в эпоху, когда поэзия на Западе была тяжело поражена упадочными настроениями «конца века»; развиваясь в русле символизма под эстетским знаменем «искусства для искусства», она все больше утрачивала связи с народной жизнью, всё дальше заходила в тупик субъективизма. Молодой Верхарн рос в школе символизма, но отношения его к символизму были сложны: это было и усвоение, и использование, и борьба, и преодоление.
Верхарн был тесно связан со всей европейской – и особенно французской – жизнью и культурой своего времени. Но при этом поэзия его глубоко национальна; душой богатого и многогранного поэтического мира Верхарна была его родная Фландрия, её люди и природа. Уже в своей первой книге – «Фламандские стихи» (1883), как бы отворачиваясь от современности, Верхарн воссоздаёт прошлое страны – старую фландрскую деревню с её крепкими фермами, тучными нивами, со всеми приметами сельского изобилия и довольства. На этом колоритном фоне возникают её люди, крепко спаянные с природой, живущие здоровой, простой жизнью, полной труда и радостей плоти. Пластичные до осязаемости образы этой книги, с их грубоватой натуралистичностью, как бы создают атмосферу творчества старых мастеров фламандского искусства, расцветавшего на почве патриархальной старины. Это искусство навсегда останется для Верхарна, автора монографий о Рубенсе и Рембрандте, примером гармоничного мастерства и эстетического здоровья.
Но для такого искусства – молодой Верхарн чувствовал это очень отчётливо – современность не создаёт почвы. И вот на смену рубенсовскому полнокровию «Фламандских стихов» приходит трагическое мироощущение книг «Вечера», «Крушения», «Чёрные факелы» (1888-1891), отразивших глубокий духовный кризис поэта. В них с потрясающей искренностью прозвучало отчаяние лирического героя Верхарна, затерянного в гнетущем и жестоком мире, боль его обнажённой души, фатально влекущейся к бездумию, безумию, смерти. Образы «распятых вечеров», умирания, увядания, гниения становятся здесь универсальными характеристиками бытия. На этом этапе своего творчества Верхарн всего ближе к Бодлеру, Верлену, Метерлинку. Глубочайший пессимизм, ужас и беспомощность перед объективной реальностью оказываются своеобразным мистифицированным отражением неблагополучия мира, уродливости царящих в нем бездушных законов, которые выносят
...в холоде надменного бесстрастья
Решения о том, какая для умов
И для сердец простых потребна мера счастья.
(«Законы»)
Выход из тупика отчаяния поэт нашёл, обратившись от себя к людям, или, как сказал о себе Элюар, «от горизонта одного к горизонту всех». Путь этот, определивший большую социально-философскую содержательность зрелого Верхарна, пролегал через приобщение поэта к идеям социализма и практическое участие в борьбе бельгийского пролетариата, которая в девяностые годы имела решающее значение для всей социально-политической жизни Бельгии.
Книги «Призрачные деревни» и «Поля в бреду» (1893-1894) составляют грандиозную поэму об исторической гибели патриархального сельского уклада жизни под неумолимым натиском капитализма, о трагической судьбе когда-то богатой бельгийской деревни. Само существование людей деревни выглядит ныне чем-то призрачным, каким-то анахронизмом, тяжёлый их труд – бессмысленным: рыбаки вытягивают своими сетями одну лишь нужду.
В поэмах о гибели деревни много символики. Образы рыбаков, звонаря, столяра, мельника, могильщика символизируют ненужность, бессмысленность человеческих усилий, их сращенность с уходящим прошлым, господство изживших себя предрассудков. Сама деревенская природа с её нетихнущим, томительным дождём и «свирепым ветром ноябрей» дышит грустью и обречённостью. Как не похожи эти призрачные деревни с их истомлёнными людьми, с их нищими и безумными, с их тёмным фоном на дышащее изобилием и полнотой жизни село «Фламандских стихов»!
Но вчитаемся глубже: какое богатство реального жизненного содержания просвечивает сквозь эту мрачную символику, с какой силой и остротой раскрыта социальная и человеческая трагедия жалкого деревенского люда в таких, например, поэмах, как «Тот, кто даёт дурные советы» или «Исход»!
«Поля в бреду» открываются поэмой «Город», в которой показана стихия, губящая деревню, разоряющая и развращающая её людей. Это – город-спрут:
И бесконечные сплетения дорог
К нему от пастбищ и погостов
Ведут.
(«Город»)
О том же, об уничтожении городом всей живой красоты, рассказано в поэме «Равнина»; ею и начинается книга «Города-спруты» (1896):
Где прежде в золоте вечернем небосвода
Сады и светлые дома лепились вкруг, –
Там простирается на север и на юг
Бескрайность чёрная – прямоугольные заводы.
(«Равнина»)
Образ города – обычно туманно-расплывчатый – появлялся у Верхарна и раньше («Лондон», «Города», «Женщина в чёрном»). Но именно в «Городах-спрутах» Верхарн вырастает в крупнейшего поэта-урбаниста, ищущего новые пути поэтического воплощения нового содержания жизни. В гигантских символических образах этой книги возникают пёстрые лики, кричащие контрасты и уродства капиталистического города с его «чудовищами» («Биржа», «Заводы», «Порт», «Торжище», «Мясная лавка»), с его утратившим человечность продажным искусством («Зрелища»); эпический размах и монументальность этих образов заставляют вспомнить грандиозные фрески городской жизни, созданные в романах Э. Золя.
Но город для поэта не только средоточие алчности, похоти, жестокой и тупой власти собственников («Статуя буржуа»), – вопреки громадам вещей, порабощающим человека, здесь рождается смелая мечта, зреют идеи, трудятся умелые руки и пытливая мысль; это котёл, «где ныне бродит зло», но где куётся будущее. И Верхарн вдохновенно воспевает энергию толпы, способной подняться в могучем порыве, «чтобы сотворить и воскресить» («Восстание»), чтобы изменить лик судьбы и прорваться «к будущему», – так гласит подзаголовок прекрасной поэмы «Города и поле», завершающей цикл «Города-спруты». В эти же годы Верхарн создал и свою знаменитую романтическую драму «Зори» (1898), полную драматизма и провидческого пафоса картину побеждающей народной революции.
Так итогом эпопеи о гибели патриархального прошлого стал поистине выстраданный бельгийским поэтом оптимизм, широкое приятие жизни в её вечном развитии, постоянном отвержении старого, в её обновлении и неудержимом движении вперёд. Верхарн идёт к ещё более широким поэтическим обобщениям. Книги «Лики жизни», «Буйные силы», «Многоцветное сиянье», «Державные ритмы» (1899-1910) поражают эпической мощью, смелостью фантазии и философской глубиной, ощущением обретённого поэтом душевного равновесия и просветлённости. В поэмах этих циклов предстают различные моменты всемирно-исторической судьбы человечества, идущего мучительным, подлинно тернистым путём – через тяжёлую борьбу с природой, через страдания и бедствия, войны и революции, через заблуждения и свершения – к лучшему будущему. Вот верхарновские полководец, трибун, банкир, тиран («Буйные силы») – колоссальные фигуры, олицетворяющие целые этапы истории. Трибун, своим пламенным пророческим словом поднимающий массы на штурм «фасадов золотых»; банкир – новый хозяин мира, решающий «за своим заваленным столом» «судьбы царств и участь королей»; тиран, поработивший волю миллионов и всё же трагически одинокий на вершине своей славы... Воссозданные с настоящей психологической проникновенностью и мощью поэтического обобщения, они знаменуют собой звенья многострадального исторического опыта народов. И рядом другие образы, мифические и исторические: Геракл и Персей, Лютер и Микеланджело – героизм, борьба с духовным гнётом, муки творческих свершений – силы, прокладывающие для человечества крутые дороги прогресса.
Верхарн поёт гимны дерзкой человеческой мысли, познающей «действительности смысл, что выпускаем мы из заточения, как духа из бутылки» («Наука»); он уверен, что знание победит заблуждения, «циркуль победит церковные кресты» («Утопия»); он славит самоотверженных апостолов истины, готовых на жертвы ради её торжества («Остроги»). «Жить – значит жечь себя огнём борьбы, исканий и тревоги», – провозглашает поэт («Невозможное»). Он горячо любит рабочих людей, создавших своим трудом все богатства земли и держащих в крепких руках будущее мира. «Я с вами навсегда», – говорит он, обращаясь ко всем «работникам земли» («Труд»).
Но и зрелое творчество Верхарна не свободно от идейных противоречий. Поэт не избежал влияния реформистских предрассудков, столь широко распространённых в социалистическом движении на Западе перед первой мировой войной. Звучащему в его стихах хору «столкнувшихся ритмов мира» присущ некоторый объективизм: поэт как бы поднимается «над схваткой» мировых сил, стремится все понять и всё оправдать; для него всё – необходимые звенья исторического процесса. И вот банкир и тиран стоят рядом с революционным трибуном, а прогресс научного знания нередко оказывается у Верхарна выше и важнее, чем подвиг социальной революции...
Большой национальный поэт, Верхарн продолжил, и развил тему родной страны в книгах «Вся Фландрия», «Волнующиеся нивы», «Поэмы и легенды Фландрии и Брабанта». Героические страницы её истории («Пирушка гезов», «Гильом де Жюлье») чередуются здесь с любовно воссозданными картинами природы и нравов старой Фландрии, с поэтическими раздумьями о гибели своеобразной красоты её прошлого («Лодочник», «Курильщики», «Старые дома» и др.). Можно понять чувства поэта-патриота, когда в 1914 году Бельгия подверглась нашествию германских армий. Но всё же остаётся фактом, что Верхарн не смог постичь причины и подлинный смысл первой мировой войны, и стихи, посвящённые этой трагедии («Алые крылья войны», 1916), значительно уступают прежним его произведениям.
Жизнь поэта трагически оборвалась: Верхарн погиб под колёсами поезда в 1916 году. Быть может, великие события победоносного Октября помогли бы поэту, как это было со многими лучшими людьми интеллигенции Запада, яснее увидеть революционную истину, пробудили бы новый подъём его творческих сил... Но будем благодарны Верхарну и за то великое, что он успел создать. В эпоху, когда горизонты поэзии на Западе катастрофически сужались, он создал могучее искусство, поражающее грандиозным охватом истории и современности, природы и общества, национального и общечеловеческого, искусство, удивительное по смелости своей «езды в незнаемое». Он напитал свою поэзию живительным соком высокой гуманности, простой и тёплой человеческой добротой. Рядом с эпосом, воплощающим борьбу «буйных сил», он создал изумительную интимную лирику («Часы») – стихи пленительной нравственной красоты, чистоты и благородства.
Замечательный мастер стихотворной формы, Верхарн новаторски использовал так называемый верлибр (свободный стих), подчиняя само ритмическое движение стихотворения задаче полного и выразительного воплощения художественного содержания. Связанный многими чертами своего искусства с поэтикой символизма, Верхарн преодолевает художественный субъективизм, свойственный этому направлению. Живущий в его стихах сложный и динамичный мир образов-символов выражает объективную сущность действительности, постигнутую поэтом, воплощает страстную авторскую оценку жизни.
Русский читатель давно по достоинству оценил Верхарна. Горячим пропагандистом его поэзии был В. Я. Брюсов, создавший классические переводы творений бельгийского поэта.
Высшую радость и смысл своего творчества Верхарн видел в том, чтобы «в бой не опоздать», чтобы «подарить властительный свой стих народу». Себя он ощущал работником во имя грядущего. И поэт не ошибся: его мятежная поэзия навсегда вошла в духовный обиход человечества.
МЕЧ
С насмешкой над моей гордынею бесплодной
Мне некто предсказал, державший меч в руке:
Ничтожество с душой пустою и холодной,
Ты будешь прошлое оплакивать в тоске.
В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено;
На жизнь, её скорбей и счастья не изведав,
Ты будешь, как больной, смотреть через окно.
И кожа ссохнется и мышцы ослабеют,
И скука въестся в плоть, желания губя,
И в черепе твоём мечты окостенеют,
И ужас из зеркал посмотрит на тебя.
Себя преодолеть! Когда б ты мог! Но, ленью
Расслаблен, стариком ты станешь с юных лет;
Чужое и своё, двойное утомленье
Нальёт свинцом твой мозг и размягчит скелет.
Заплещет вещее и блещущее знамя, –
О, если бы оно и над тобой взвилось! –
Увы! Ты истощишь свой дух над письменами,
Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось.
Ты будешь одинок! – В оцепененье дрёмы
Прикован будет твой потусторонний взгляд
К минувшей юности, – и радостные громы
Далеко в стороне победно прогремят!
УТОПИЯ
Массивы черные, затопленные мглой!
Нефть красным золотом пылает в нишах черных,
И торсы голые и рук унылый строй
Клубятся между смол, свинцов и лав проворных,
Чьи токи рдяные жгут землю до кости.
Тут силы светлые совращены с пути;
Добро и зло слиты насильем столь ужасным,
Что жизнь вся напряглась рыданием безгласным;
И утро, полдень, ночь неразличимы тут;
И солнца тяжкого разъеденная рана,
Гноясь и пачкая, кровоточит в сосуд.
Наполненный огнем и чернотой тумана.
О, место пагубы! И все, чему здесь тлеть,
В порядок правильный облечено, как в сеть.
Злодейство взвешено, алгебраично, чинно;
Закон создал его; софистикой старинной
Оно возбранено – и возникает вновь.
Вся обагрившая когда-то плахи кровь
Теперь в чернильницах у судей засыхает!
И правосудия сверкающий наряд
Чернила эти тлят и прожигают;
Здесь право жертвы продано; как яд,
Сам воздух здешний совесть разъедает.
Здесь тексты как ножи; Здесь тексты сжаты.
Как зубы; тексты лжи;
Презренья тексты и отплаты;
Здесь смерть сокрытая живое костенит;
Все неиссохшее заключено в гранит
И называется проступком, преступленьем
Или злодейством. Дьявольским уменьем
Толковников отравлен каждый миг,
Влачащийся по буквам старых книг;
Слова здесь властвуют, слова здесь убивают!
И в трепете надежд, в дрожанье тайной боли
Мы ждём подвижника, кто смелою рукой
В грядущие огни метнёт крутой стрелой
Златые пламена своей железной воли –
И башню зла, что небо бороздит,
Крылом восстанья осенит
Безумный миг борьбы! – Затем – освобожденье!
С растущей силою взмывает напряженье,
Зловещим маяком на высотах горит,
Точнее звёзд искателю чертит
Путь, что из тьмы ведёт в страну сияний
дневных!
О, ураган идей, о, гром свершений гневных,
Тюрьма, чулан, алтарь, престол и эшафот,
Добро, зло, правда, ложь, и кровь, и пот, –
Лицом к лицу стоят все Силы,
За медной, за глухой стеной.
И вдруг вдали растущий вой:
Восстание толпы, мятеж ширококрылый,
Союзник вечный вечных сил.
Берущий штурмом жизнь за черным рвом могил.
Потом
С каким чутьём,
С каким согласьем равновесным,
С широкой смелостью и гением чудесным
Исследовать придётся нам
Связующие жизнь законы –
Мосты, ведущие к иным мирам,
Под золотые небосклоны, –
Чтобы народ, кого мечты ведут,
Единый на путях гармонии и мира,
Увидел сквозь себя, как бурю света льют
Согласья светлые бескрайнего эфира.
И циркуль победит церковные кресты.
Силен и ясен, полон правоты,
В кольце гигантском мощностей привычных
Направит человек бег жизней необычных;
И лучшие, смиряясь и любя,
Покорствуя, поднимут на себя
Ярмо труда и стиснут ствол кормила,
И землю осенит,
Благословит
Их мудрость сильная и мудрая их сила.
В единстве общем человечий рой
Сплотится возле них, как в тверди голубой
Светил сбираются златые эскадрильи
У кораблей господствующих звёзд;
Пред явным благом все преклонятся. В бессилье
Поникнет зло, и прочен будет мост,
Ведущий к счастию и убранный цветами;
Меж человеком и вещами
Протянутся, препятствия дробя.
Живые узы. В их сплетеньях
Окрепнет правда. Мир, меняясь в превращеньях,
В богах изверившись, уверует в себя!
ЧАСЫ ТВОРЧЕСТВА
Глаза мне закрывает мрак
Рукою смуглой сновиденья, –
И вот покой, и вот свершенья,
И вот весёлый, мягкий шаг
Подкравшегося к памяти забвенья.
Вчера опять весь день мой дух владел
надменно
Всем существом моим – неведомой
вселенной, –
И чувствами схватить я мог
Желаний огненный пучок,
Поднять его и в ярком свете
Поставить над собою, как угрозу.
На берегах – весна в расцвете,
И, яркая, похожа мысль на розу.
Она растёт, и разум ширью пьян,
Как океан.
С высоких, неприступных гор
В сверкающий долин простор
Загадки мироздания спустились
И человеческой пытливости открылись.
Как молнией, все озарилось вдруг,
И только страшно, что из рук
Добыча разума уйдёт пугливо.
Жизнь простирается широко, горделиво.
По ней надежда мчит во весь опор,
И воля человека в общий хор
Сливается с желаньями вселенной.
Могущества источник сокровенный
Рождается в душе. Спешишь вперёд идти,
И кажется преграда на пути
Лишь камнем, чтоб на нем точить
и править силы.
И юной гордости тугие жилы
Вздувает плодоносный сок,
И жизнь, взойдя спокойно на порог,
К уверенности спящей входит в гости.
Кровь, мышцы, нервы, кости
Тем тайным трепетом напоены,
Которым ветер и лучи полны.
Себя в пространстве лёгким ощущаешь
И счастья в сердце больше не вмещаешь. »
Все постижимо — принцип, связь, закон;
В душе любовь, и разум опьянён
Идей всесильным хмелем.
Часы, овеянные маем и апрелем!
Вы сердцу смелому, вы зрелому уму
Восторги каждый год дарите, –
Часы завоеваний и открытий,
Часы, свергающие тьму!
Вас память благодарно прославляет
Сейчас, когда мне мрак смежает
Рукою смуглой сновиденья
Глаза, зажжённые огнём свершенья.
* * *
Когда мои глаза закроешь ты навек,
Коснись их долгим-долгим поцелуем –
Тебе расскажет взгляд последний, чем волнуем
Пред смертью любящий безмерно человек.
И светит надо мной пусть факел гробовой.
Склони твои черты печальные. Нет силы,
Чтоб их стереть во мне. И в сумраке могилы
Я в сердце сохраню прекрасный образ твой.
И я хочу пред тем, как заколотят гроб,
С тобою быть, прильнув к подушкам белым;
Ко мне в последний раз приникнешь ты всем теле
И поцелуешь мой усталый лоб.
И после, отойдя в далекие концы,
Я унесу с собой любовь живую,
И даже через лед, через кору земную
Почувствуют огонь другие мертвецы.
ОСЕННИЙ ЧАС
Да, ваша скорбь – моя, осенние недели!
Под гнетом сезерным хрипят и стонут ели,
Повсюду на земле листвы металл и кровь,
И ржйвеют пруды и плесневеют вновь, –
Деревьев плач – мой плач, моих рыданий кровь.
Да, ваша скорбь – моя, осенние недели!
Под гнетом холода кусты оцепенели,
И вот, истерзанны, торчат в пустых полях
Вдоль узкой колеи, на траурных камнях, –
Их рук – моих, моих печальных рук размах.
Да, ваша скорбь – моя, осенние недели!
В промерзшей колее колеса проскрипели,
Своим отчаяньем пронзая небосклон,
И жалоба ветвей и карканье ворон –
Стон сумрака – мой стон, затерянный мой стон.
ИССТУПЛЁННО
Пусть ты истерзана в тисках тоски и боли
И так мрачна! – но все ж, препятствия круша,
Взнуздав отчаяньем слепую клячу воли,
Скачи, во весь опор скачи, моя душа!
Стреми по роковым дорогам бег свой рьяный,
Пускай хрустит костяк, плоть страждет, брызжет
кровь!
Лети, борясь, ярясь, зализывая раны,
Скользя, и падая, и поднимаясь вновь.
Нет цели, нет надежд, нет силы; ну так что же!
Есть ненависть, что ржёт под шпорами судьбы;
Ещё ты не мертва, ещё в последней дрожи
Страданье под хлыстом взметнётся на дыбы.
Проси – ещё! ещё! – увечий, язв и пыток,
Желай, чтоб тяжкий бич из плоти стон исторг,
И каждой порой пей, пей пламенный напиток,
В котором слиты боль, и ужас, и восторг!
Я надорвал тебя в неистовой погоне!
О кляча горестей, топча земную твердь.
Мчи одного из тех, чьи вороные кони
Неслись когда-то вдаль, сквозь пустоту и смерть!
УМЕРЕТЬ
В пурпурной мгле лесов и багреце болот
Огромный вечер там, в пустых полях, сгнивает,
Руками цепких туч шар солнца зажимает.
Выдавливая кровь в зелёный небосвод.
О, время пышное, когда октябрь ленивый
Уходит не спеша в убранстве золотом.
Меж гроздьев рдеющих и яблок, ветерком
И светом нежимых среди усталой нивы, –
Уже в последний раз перед зимой. Полёт
Тяжёлых воронов? Он будет. Но покуда
Листвы червонное пусть пламенеет чудо.
Брусники светлый жар сухую землю жжёт.
Лес руки вытянул с их смуглыми листами,
С их звучной бронзою туда, в ток синевы,
Смешалась свежесть вод с дыханием айвы,
И остро пахнет мхом, травою и цветами.
И тихий, светлый пруд, как в зеркале, таит
Под кружевом берёз, под черным дубом старым
Луну, которая встаёт огромным шаром
И, как созревший плод, меж тонких туч висит.
Вот как бы умереть – о сладкое мечтанье! –
В прибое царственном цветов и голосов;
Для глаза – золото и пурпур вечеров,
Для мозга – зрелых сил и жизни нарастанье.
Как слишком пышный цвет, о тело, умереть!
Отяжелев, как он, уйти из жизни бедной!
Была бы смерть тогда мечтою всепобедной,
И нашей гордости не суждено б терпеть.
О, тело! Умереть, как осень, умереть!
НЕВОЗМОЖНОЕ
Пусть невозможного в стремительной погоне
Достичь ты хочешь, человек, –
Не бойся, что замедлят бег
Дерзанья золотые кони!
Твой ум уклончивый ведёт тебя в обход,
Ища проторенных тропинок,
Но ты вступи с ним в поединок:
Дать радость может только взлёт!
Кто вздумал отдохнуть, пройдя лишь полдороги, –
Ему ли одолеть подъём?
Жить – значит жечь себя огнём
Борьбы, исканий и тревоги.
Что виделось вчера как цель глазам твоим, –
Для завтрашнего дня – оковы;
Мысль – только пища мыслей новых,
Но голод их неутолим.
Так поднимайся вверх! Ищи! Сражайся! Веруй!
Отринь все то, чего достиг:
Ведь никогда застывший миг
Не станет будущего мерой.
Что мудрость прошлая, что опыт и расчёт
С их трезвой, взвешенной победой?
Нет! Счастье жгучее изведай
Мечты, несущейся вперёд!
Ты должен превзойти себя в своих порывах,
Быть удивлением своим;
Ты должен быть неутомим
В своих желаньях прозорливых.
Пускай же каменист и неприступно крут
Твой путь за истиной в погоне:
Дерзанья золотые кони
В грядущее тебя взнесут!