Кейт Уайлхелм «Без эмоций»

Рассказ взят из журнала «Ровесник», №1, 1983 год. Перевод с английского М.Гордышевская

Джон Льюисон вышел из лаборатории и прошёл через покрытый ковром коридор к лифту. Двери лифта бесшумно раздвинулись, и он мягко спустился на два этажа. Здесь тоже были холлы, устланные коврами. Льюисон открыл дверь с аккуратной табличкой «Студия прослушивания». Секретарши в приёмной удивились, увидев его: он пришёл сюда впервые за семь или восемь месяцев. Следующая комната была затемнена. Джон сел рядом с Хэрбом Джевитсом. Хэрб был в шлеме и смотрел на широкий экран, в действительности представлявший собой панель из стекла, прозрачного с одной стороны. Через неё можно было наблюдать за происходящим в соседнем помещении. Джон надел шлем так, чтобы электроды плотно прилегали, нажал кнопку включения.

В комнату за экраном вошла девушка. Она была ослепительно хороша: длинноногая блондинка с миндалевидными зелёными глазами и нежно-смуглым румянцем. Комната была обставлена как гостиная: два дивана, стол, несколько стульев и журнальный столик. Всё элегантно и безжизненно, как реклама мебельной фирмы. Девушка остановилась в дверях, и Джон почувствовал её нерешительность, смешанную со страхом. Она неуверенно шагнула к дивану, и стал виден тянувшийся за ней провод. Он был присоединён к голове. В это время с другой стороны открылась вторая дверь. В неё вбежал возбуждённый молодой человек с блуждающим взглядом. Девушка проявила беспокойство. Она старалась нащупать позади себя ручку и попыталась открыть дверь. Дверь была заперта. Джон не мог слышать, что говорилось в комнате за экраном, он только чувствовал реакцию девушки. Молодой человек с безумными глазами приблизился к ней. Его руки рассекали воздух, взгляд перебегал с предмета на предмет. Внезапно он бросился к девушке. Несколько секунд она была как будто парализована страхом, потом появилось нечто иное, какое-то чувство пустоты, которое иногда сопутствует скуке или чрезмерной самоуверенности.

– Стоп, – равнодушно сказал Хэрб Джевитс.

Молодой человек отступил от девушки и ушёл. Девушка смотрела вокруг пустым, непонимающим взглядом.

– Поехали дальше, – проворчал Хэрб. Шестнадцать вчера, двадцать позавчера... Всё впустую. – Он с любопытством посмотрел на Джона. – Что заставило тебя выбраться из лаборатории?

– На этот раз Энн, – сказал Джон. – Она звонила весь вечер и всё утро.

– Что там ещё стряслось?

– Проклятые акулы. Это чересчур. Она не может всё это выдержать.

– Погоди минутку, Джонни, сказал Хэрб. – Давай пропустим ещё двух девушек, а потом поговорим.

Следующая девушка была очень спокойна, настоящая актриса. В то время, когда проигрывалась сцена, её подвижное лицо выражало всю гамму чувств, которых следовало ожидать, но внутри её ничего не было задето. Она была за тысячу миль отсюда.

Новая девушка вошла медленно, с любопытством осматриваясь, нервничая. Она была моложе других девушек, менее уравновешенна. Когда вбежал молодой человек, её чувства мгновенно перешли в страх, а потом в ужас. Джон не заметил, когда он закрыл глаза. Он сам был этой девушкой, плачущей, полной невыразимого ужаса, его сердце отчаянно билось, он хотел закричать, но не смог.

– Стоп! – скомандовал Хэрб. Его голос дрожал. – Наймите её, – сказал он.

– Давно вы начали такие пробы? – после нескольких секунд молчания спросил Джон.

– Пару месяцев назад. Я говорил тебе об этом. Чёрт возьми, Джонни, у нас не было другого выхода. Это была шестьсот девятнадцатая девушка. Шестьсот девятнадцать! И все – липа, кроме одной. Все холодны, как деревяшки. Ты имеешь хоть малейшее представление о том, сколько времени требовалось, чтобы это выяснить?

Джон Льюисон вздохнул. Он знал. В сущности, он сам предложил это, когда сказал: «Найдите для испытания предельную ситуацию, вызывающую крайнее волнение». Он не хотел знать, как Хэрб это осуществит.

– Ладно, сказал он, – но ведь она совсем ещё ребёнок. Как насчёт её родителей, юридической стороны дела и тому подобного?

– Это мы утрясём, не волнуйся. Что с Энн?

– Она звонила мне пять раз. Эти акулы были последней каплей. Она хочет нас видеть, нас обоих, сегодня. Она сказала, что если мы не приедем, то не будет передачи. Она примет снотворное и будет спать, пока мы не явимся.

– Чёрт подери! Она не посмеет.

– Я заказал билеты. Мы вылетаем в двенадцать тридцать пять.

– Послушай, Джонни, – сказал Хэрб, – я сам займусь Энн.

– Что ты собираешься сделать?

– Всыпать ей по первое число. – Он довольно ухмыльнулся. – До сих пор она знала, что если заартачится, то заменить её некем. Пусть теперь попробует!

Джон с удивлением понял, что ненавидит этого кряжистого краснолицего человека. Чувство было новым: ему казалось, что он ощущает вкус этой ненависти вкус незнакомый и приятный. Хэрб перестал ходить по комнате и в упор посмотрел на него.

– Почему она позвонила тебе? Почему она хочет, чтобы ты тоже приехал? Она же знает, что ты не связан с этой стороной дела.

– Она знает, что я, во всяком случае, равноправный партнёр, – сказал Джон.

– Да, но дело не в этом, – лицо Хэрба сморщилось в ухмылке. – Она думает, что ты всё ещё любишь её. Она помнит, как ты относился к ней в самом начале, когда ты работал с ней и доводил своё изобретение. Она права, Джонни, малыш? В этом все дело?

– Мы договорились, – холодно сказал Джон, – что ты ведёшь свою сторону дела, я – свою. Энн хочет, чтобы я приехал, потому что она не верит больше ни одному твоему слову. Ей нужен свидетель.

– Точно. Но ты твёрдо помни наше соглашение... – Хэрб вдруг рассмеялся. – Знаешь, Джонни, на что вы были похожи, она и ты? Она – на огонёк, а ты – на ледышку.

В три тридцать они были в апартаментах Энн в отеле «Скайлайн» на Больших Багамах. Энн должна была освободиться не раньше четырёх, поэтому они устроились поудобнее и стали ждать. Хэрб включил экран, предложил Джону шлем, но тот отрицательно покачал головой, и они уселись в кресла. Джон несколько минут смотрел на экран, потом тоже надел шлем.

Энн была спокойна, солнце жгло ей спину, она качалась в лодке, удерживая в руках тяжёлое удилище. Это было похоже на ощущения беззаботного животного, живущего в мире со всем миром. Через несколько минут она положила удочку и обернулась, глядя на высокого улыбающегося мужчину в плавках. Он подал ей руку, и они вошли в каюту. Внезапно её чувство спокойствия и счастья оборвалось и сменилось изумлением и страхом.

– Какого чёрта, – пробормотал Джон, включай звук. Звук редко требовался, когда Энн была на экране.

– Капитану Бразерсу пришлось их отпустить. В конце концов, они пока что ничего не сделали, – рассудительно сказал мужчина.

– Но почему ты думаешь, что они попытаются меня ограбить?

– А у кого ещё здесь есть драгоценности стоимостью в миллион долларов?

Джон выключил звук и обернулся к Хэрбу:

– Ты идиот! Такая чушь никогда не пройдёт!

– Знаешь, чего хочет каждая женщина? Владеть чем-нибудь, что стоит украсть.

– Хэрб засмеялся – это был низкий, гортанный звук, лишённый веселья. – Наш новый психолог, очень квалифицированный специалист, ни разу не дал нам неправильного совета. Энн это, конечно, не понравится, но в конце концов всё пройдёт очень здорово.

– Она не потерпит настоящею ограбления! – И Джон добавил: – Я этого не потерплю.

– Мы можем это отрезать, – сказал Хэрб. – Всё, что нам нужно, Джонни, это навести на мысль. А остальное отрезать.

Джон посмотрел ему в спину и произнёс невыразительным голосом:

– Всё начиналось не так, Хэрб. Что случилось?

– Что ж, Джонни, это верно. Всё начиналось не так. Всё меняется, только и всего. Ты придумал игрушку, и по нашим планам всё должно было быть прекрасно, но это продолжалось недолго. Мы открыли им чувство азарта в карточной игре, ощущение первого катания на лыжах, участия в автомобильных гонках, всего, о чем только можно было мечтать, и всего этого было недостаточно. Сколько раз можно впервые в жизни прыгать с трамплина? Через некоторое время хочется новых ощущений, вот в чем беда. Тебе-то было хорошо! Ты купил себе сверкающую новенькую лабораторию и захлопнул за собой дверь. Ты мог всё сделанное отбросить и начать сначала. А каково было мне! Мне всё время надо было находить что-то новое, что-то такое, что дало бы встряску Энн, а через неё всем этим милым маленьким людям, которые даже и не живы, пока не включены в цепь. Ты думаешь, это легко? Пока Энн была совсем зелёная, для неё всё было новым и волнующим, но теперь-то не так. Знаешь, что она мне сказала ещё в прошлом месяце? Что ей все надоело до тошноты.

– Почему ты мне не сказал?

– Почему, Джонни? А что бы сделал ты, чего не сделал я? Что бы ты сделал, чтобы дать ей сильные ощущения? Я стал искать для неё подходящего парня, чтобы она влюбилась. Я работал для публики, малыш. Ты с самого начала сказал, чтобы я оставил тебя в покое. Очень хорошо. Я оставил тебя в покое.

Джон отошёл от окна. Хэрб был прав: единственное, чего он хотел, это чтобы его оставили в покое. И вообще это была его идея: после двенадцати лет лабораторных опытов он показал свою «игрушку» Хэрбу Джевитсу. Джевитс был тогда одним из крупнейших продюсеров на телевидении, теперь он был крупнейшим в мире.

Изобретение было, в сущности, простым. Человек, в мозг которого вживлялись специальные электроды, начинал излучать свои эмоции, которые можно было передавать по радио и принимать с помощью специальных шлемов. Передавались не слова, не мысли, а только чувства: страх, любовь, злоба, ненависть. К этому добавлялись телекамера и звук. И тогда зритель «превращался» в того, кто испытывал все эти ощущения, с тем существенным различием, что зритель, если что-то было для него чересчур, мог в любую минуту отключиться, а «актёр» не мог. Простое устройство. Простая «игрушка». В сущности, не нужны были ни экран, ни звук, многие никогда их не включали, а дополняли передаваемые эмоции собственным воображением. Шлемы не продавались, а давались напрокат. Плата вносилась первого числа каждого месяца. Было тридцать семь миллионов абонентов.

После двух месяцев передач Хэрб Джевитс купил собственную телевизионную сеть, ибо существующих каналов телевидения было недостаточно. От одного часа в неделю он перешёл к часу каждый вечер, а теперь восемь часов в день шли прямые передачи и ещё восемь часов – записи. То, что начиналось как один день в жизни Энн Бомонт, стало всей её жизнью, а аудитория была ненасытна.

В окружении толпы парикмахеров, массажисток, техников, сценаристов вошла Энн. Вид у неё был усталый. Увидев Джона и Хэрба она отослала свиту.

– Энн, детка, прекрасно выглядишь, – сказал Хэрб. Он обнял её и поцеловал. Она стояла неподвижно, опустив руки, потом обернулась к Джону и после секундного колебания протянула тонкую загорелую руку. Рука была сухой и прохладной.

– Что у тебя нового, Джон? Мы давно не виделись. Джон отошёл к бару, и Энн обратилась к Хэрбу.

– С меня хватит. Я выхожу из игры, – сказала она подчёркнуто спокойным голосом.

– Что случилось, дорогая? Я сейчас смотрел твою передачу. Ты сегодня хороша, как всегда.

– А как насчёт ограбления?

– Ах, это ограбление! Послушай, Энн, детка, клянусь тебе, что я ровным счётом ничего об этом не знаю. Мы тут решили, что остаток этой недели ты будешь просто отдыхать. Это ведь тоже передаётся, детка. Когда ты расслабляешься и приятно проводишь время, тридцать семь миллионов человек расслабляются и наслаждаются жизнью. Это хорошо. Нельзя всё время их возбуждать. Им нравится разнообразие.

Энн холодно наблюдала за ним. Внезапно она рассмеялась.

– Не прикидывайся дурачком, Хэрб. Я поступлю с ним как с настоящим бандитом. После сегодняшней передачи я купила револьвер. Я научилась стрелять, когда мне было лет девять или десять. Я и теперь умею. Я убью его, Хэрб, кто бы он ни был.

– Детка, – начал было Хэрб, но Энн оборвала его:

– И я работаю последнюю неделю. С субботы я ухожу.

– Ты не можешь этого сделать, – сказал Хэрб. Джон внимательно наблюдал за ним, ища хоть какой-нибудь признак слабости, но не нашёл.

– Оглянись, Энн, посмотри на эти комнаты, на твои туалеты, на всё вокруг тебя... Ты самая богатая женщина в мире, ты проводишь лучшие годы своей жизни как хочешь, где хочешь...

– На глазах у всего мира...

– Ну и что? Разве это тебе мешает? – Хэрб начал ходить по комнате быстрыми, резкими шагами. – Ты это знала, когда подписывала контракт. Ты редкая девушка, Энн, красивая, умная, эмоциональная. Подумай обо всех этих женщинах, у которых ничего нет, кроме тебя. Что им делать, если ты их бросишь? Умереть? Это почти так и будет. Впервые в жизни они почувствовали, что живы. Ты даёшь им то, чего не мог дать никто, то, на что в прежние времена лишь намекали книги и кинофильмы. А теперь они знают, что значит встретиться с приключением, испытать настоящую любовь. Подумай о них, Энн! Они пусты, у них нет ничего в жизни, кроме тебя. Тридцать семь миллионов серых душ, которые не знали ничего, кроме скуки и усталости, пока ты не дала им жизнь. Что есть у них? Работа, дети, счета... Ты дала им весь мир, детка. Без тебя им даже не захочется больше жить.

Она перебила:

– Я говорила со своими адвокатами, Хэрб. Контракт недействителен. Своими дополнениями к первоначальному договору ты несчётное число раз нарушил его. Я училась тысяче разных вещей, чтобы эти люди могли чувствовать их вместе со мной. Боже мой! Я лазила по горам, охотилась на львов, научилась кататься с гор и на водных лыжах, а теперь ты требуешь, чтобы каждую неделю было что-то ещё... То авария самолёта, достаточно серьёзная, чтобы смертельно напугать меня, то акулы, которые появились как раз тогда, когда я каталась на водных лыжах. Вот эти акулы и были последней каплей. В конце концов ты убьёшь меня. Ты уже не сможешь это предотвратить, не сможешь.

Наступило гнетущее молчание.

Когда Энн начала говорить, Хэрб перестал ходить по комнате.

– Из-за чего ты на самом деле психуешь, Энн? Ведь были же предварительные планы, и ты о них знала. Эти львы не проходили случайно мимо. И лавину нужно было подтолкнуть, ты это знаешь. Что ещё тебя грызёт?

– Я влюблена, Хэрб. Я хочу вырваться прежде, чем тебе удастся убить меня.

Хэрб нетерпеливо отмахнулся.

– Ты когда-нибудь смотрела свои передачи. Энн?

Она покачала головой.

– Я так н думал. Поэтому ты не знаешь, какие изменения произошли с тех пор, как мы вставили тебе новый передатчик. Малыш Джонни был очень занят, Энн. Ты же знаешь этих учёных: вечно не удовлетворены, вечно что-то меняют, что-то улучшают. Где телекамера, Энн? Ты знаешь, где она теперь? Ты хотя бы видела камеру или звукозаписывающий аппарат в последние две недели? Не видела и больше не увидишь. Ты передаёшь даже сейчас, дорогуша, – он говорил тихим, насмешливым голосом. – В сущности, ты не передаёшь только тогда, когда спишь. Я знаю, что ты влюблена, я знаю, кто он, я знаю, какие чувства он у тебя вызывает, я даже знаю, сколько он получает в неделю. Я не могу этого не знать, Энн, детка: я плачу ему.

С каждым словом он подходил к ней все ближе и ближе. У него не было ни малейшей возможности увернуться от резкого удара, отбросившего его голову назад, и прежде чем кто-либо из них понял, что происходит, он ударил её. Энн упала на стул. Она была так потрясена, что не могла произнести ни слова.

Капли крови выступили на губах Хэрба, там, где их рассекло бриллиантовое кольцо Энн. Хэрб потрогал их и посмотрел на свой палец.

– Все записывается, милочка, даже это, – сказал он. У неё на щеке горело большое красное пятно. Она не сводила с него взгляда, серые глаза потемнели от ярости.

– Расслабься, детка, – сказал Хэрб. Он снова говорил спокойным и весёлым тоном. – Для тебя ничего не изменится, ни в свободе действий, ни в чем-либо другом. Ты же знаешь, что мы не весь материал используем, но это даёт редакторам больше возможностей для отбора. Самое интересное большей частью передаётся по записи. Ты не скомкала ни одного эпизода, все прошло как чистое золото. Многим ли женщинам приходится покупать револьвер для самозащиты? Подумай. Подумай обо всех, кто ощутил этот револьвер в руке, кто почувствовал всё то, что чувствовала ты, когда взяла револьвер и разглядывала его.

– Когда вы вставили аппарат? – спросила Энн.

Джон почувствовал холодок в спине, какой-то лёгкий отзвук возбуждения. Он понимал, что сейчас происходило с миниатюрным передатчиком, какая буря эмоций поступала в него. На лице Энн видны были лишь небольшие её следы, но бушующая внутри её мука в это время точно записывалась. Её спокойный голос и спокойное лицо были ложью; только плёнка никогда не лгала.

Хэрб тоже почувствовал эту бурю. Он подошёл к ней, встал на колени и взял её руки в свои.

– Пожалуйста, Энн, не сердись на нас так. Мне отчаянно нужен был новый материал. Когда Джонни устранил последние неполадки и мы смогли вести передачи круглосуточно, нам надо было это испробовать. Не было бы ничего хорошего, если бы ты об этом знала: так ничего нельзя проверить.

– Когда вы вставили передатчик?

– Около месяца тому назад.

– А Стюарт? Одни из твоих людей? Он тоже передатчик? Ты нанял его... Это верно?

Хэрб кивнул. Она вырвала свою руку и отвернулась. Он встал и подошёл к окну.

– Ну и что из этого! – закричал он. – Если бы я познакомил вас на каком-нибудь приёме, вы бы не нашли в этом ничего дурного. Что меняется от того, что я сделал это таким образом? Я знал, что вы понравитесь друг другу. Он так же талантлив, как ты, у него такие же вкусы и интересы. Он родился в такой же бедной семье, как ты. Все было за то, что вы поладите друг с другом.

– О да, – сказала она почти рассеянно, – мы поладили.

Она раздвинула пальцами волосы, стараясь нащупать рубцы.

– Все уже зажило, – сказал Джон. Она посмотрела на него так, будто забыла о его присутствии.

Энн встала.

– Я найду хирурга, – сказала она, сжимая голову побелевшими пальцами, – нейрохирурга.

– Пытаться удалить передатчик очень опасно, – медленно проговорил Джон. Она посмотрела на него долгим, внимательным взглядом.

– Опасно? – Он кивнул. – Ты мог бы его вытащить?..

Он вспомнил самое начало, когда он успокаивал её, уговаривая не бояться проводов и электродов. Её страх был страхом ребёнка перед неизвестным и непонятным. Много раз он доказывал, что она может доверять ему, что он её не обманет. Он не лгал ей – тогда. Но она и теперь не могла не доверять тому, кого некогда любила. Как она ждала! Он мог освободить её...

В её глазах отразились страх и доверие к нему Он медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Никто не может.

– Понятно, – чуть слышно проговорила она. Глаза её потемнели. – Я бы умерла, да? А у тебя была бы интересная серия, Хэрб. Тебе, конечно, пришлось бы подделать сюжетную линию, но ведь у тебя это так хорошо получается! Несчастный случай, критическое состояние, нейрохирургическая операция, и всё, что я ощущаю, передаётся бедным домашним курицам, которые никогда не переносили нейрохирургической операции... Здорово! – сказала она иронически-восхищённым тоном. Глаза у неё стали совсем чёрными. – В общем, ты теперь используешь всё, что бы я ни сделала. Если я убью тебя, это будет просто материал, из которого редакторы отберут самое интересное: суд, тюрьма – очень драматично. С другой стороны, если я убью себя...

Джон похолодел, Хэрб рассмеялся.

– Сюжетная линия будет примерно такой, – сказал он – Энн полюбила незнакомца, полюбила глубоко и искренне. Все знают, как глубока эта любовь – они же все её чувствовали, как ты понимаешь. Она застаёт его с хорошенькой девочкой. Стюарт заявляет, что между вами все кончено – он любит другую. В порыве отчаяния Энн кончает с собой. Ты и сейчас уже передаёшь целую бурю страстей, дорогуша, верно? Ничего, когда я просмотрю запись этой сцены, я выясню...

Она швырнула в него стакан, кусочки льда и апельсиновые корки разлетелись по комнате.

– Это чертовски здорово, детка. Грубовато, но они ведь всегда этого жаждут. Эта серия им очень понравится, когда они примирятся с тем, что потеряли тебя. А они примирятся с этим, можешь не сомневаться. Так всегда бывает. И потом, им же будет очень интересно узнать, что испытывает человек, умирающий насильственной смертью... А если мы дадим аудитории смерть, то мы должны дать ей новую жизнь. Закончить одну со звоном. Начать другую со звоном. Мы уже нашли девочку. Мы покажем её как Золушку, которая становится звездой. Они её тоже полюбят.

Энн вся сжалась. Глядя на неё. Джон почувствовал, как у него сокращаются и стягиваются мышцы. Он не знал, сможет ли выдержать запись чувств, которые она сейчас излучала. Его охватила волна возбуждения. Он понял, что проиграет всю запись, прочувствует всё – невероятным усилием воли сдержанную ярость, ужас перед смертью, на которую будет глазеть публика, и, наконец, нестерпимую боль. Он познает все эти чувства. Резким движением Энн поднялась, она стояла выпрямившись, голова её была высоко поднята, рот плотно сжат. Безжизненным голосом она сказала:

– Стюарт должен приехать через полчаса. Мне надо переодеться. – Она ушла не оглядываясь.

Хэрб подмигнул Джону и поманил его к выходу. – Проводишь меня на аэродром, малыш?

В машине он сказал:

– Ближайшие несколько дней не отходи от неё, Джонни Может наступить ещё более сильная реакция, когда до неё по-настоящему дойдёт, в какой капкан она попала. – он снова усмехнулся... – Ей-богу, это здорово, что она так доверяет тебе, малыш!

– Ты думаешь, она ещё на что-нибудь годна после того, что произошло?

– Она ничего не может с собой поделать. Она слишком полна жизни, чтобы преднамеренно избрать смерть. Она будет бороться за то, чтобы выжить. Она станет более осторожной, более чувствительной к опасности, более возбудимой и более возбуждающей... Мы здорово её зарядили. Придётся, наверно, даже кое-что отредактировать, смягчить немножко. В голосе его звучало торжество. – Знаешь, это была неплохая идея насчёт Стюарта и девочки. Кто бы мог подумать, что она даст такую реакцию! Она совсем как не затронутые цивилизацией дикари, живёт чувствами. Она, Стюарт, новенькая девочка... Их мало осталось, они рассеяны в разных местах, но мы их разыщем. Мы употребим в дело всех, кого найдём.

Джон вернулся в отель, чтобы быть рядом с Энн, на случай, если он ей понадобится. Но он надеялся, что она оставит его в покое. Когда он включал экран, пальцы у него дрожали. Внезапно он вспомнил девушку, которая плакала на прослушивании, и ему захотелось, чтобы Стюарт ударил Энн; пальцы у него задрожали ещё сильнее. Стюарт был в программе с шести до двенадцати, и Джон пропустил уже целый час передачи. Он опустился в глубокое кресло и приладил шлем. Он не включил звук, дополняя передачу собственными словами и мыслями.