Антиклерикальные и атеистические тенденции в искусстве прошлого

Источник: Д.М. Угринович «Искусство и религия», 1982 год.

История свободомыслия и атеизма теснейшим образом связана с историей искусства. Скептическое отношение к официальным религиозным верованиям, а то и прямое неверие в богов находили свое проявление в древних рабовладельческих государствах первоначально не столько в форме абстрактных философско-теоретических рассуждений, сколько в виде поэм, песен, стихотворений, нравоучительных рассказов, наконец, драматических произведений. Одно из наиболее древних произведений этого рода – это «Песнь арфиста», найденная среди египетских папирусов (другой её вариант обнаружен на стене одной из гробниц) и датируемая специалистами XIVв. до н. э. Автор этой песни выражает свои сомнения в существовании загробной жизни, т. е. отрицает один из главных устоев древней египетской религии.

Вот что об этом говорится в песне:

Никто не приходит оттуда,
Чтобы рассказать – что же с ними,
Чтобы рассказать о их пребывании...
Итак, празднуй радостный день и не печалься,
Ибо никто не уносит добра своего с собою,
И никто из тех, кто ушел туда,
Еще не вернулся обратно!

Идеи свободомыслия и скептического отношения к мифам и установлениям религии нашли особенно яркое выражение в произведениях древнегреческих поэтов и мыслителей.

Известный античный философ Ксенофан (VI – V вв. до н. э.), который считается одним из первых представителей свободомыслия и атеизма, был одновременно и поэтом, и странствующим рапсодом, т. е. исполнителем эпических песен. Ксенофан в своих поэмах впервые высказал в образной форме очень важную для понимания сущности религии мысль: каждый народ представляет богов подобными самим себе: негры изображают своих богов чёрными, с приплюснутыми носами и толстыми губами, фракийцы – голубоглазыми и рыжими...

Если бы руки имели быки, и львы, и коровы
и могли бы руками писать и дела ими делать –
лошадь создала б подобное ей, а корова – корове;
Бога идею они б описали и форму слепили
Ровно такую, какую собой они сами являют...

Поэт Диагор Мелосский (конец V в. до н. э.) был прозван «безбожником» за то, что в своих произведениях, которые до нас не дошли, высмеивал религиозные верования. Существует рассказ о том, что Диагору показали в одном из храмов большое количество посвящений, сделанных людьми, спасшимися от кораблекрушений. Спутники Диагора считали это доказательством того, что боги существуют и заботятся о людях. Диагор на это возразил: «Жаль, что здесь нет посвящений от тех, кто погиб во время кораблекрушений, – таких посвящений было бы гораздо больше!»

Связь передовых философских идей с поэзией характеризовала творчество многих античных мыслителей, начиная от Гераклита (конец VI в. – начало V в. до н. э.) и кончая Лукрецием Каром (I в. до н.э.). Знаменитая поэма римского последователя философии Эпикура Лукреция «О природе вещей» сочетала в себе поэтические достоинства и глубокие философские мысли о материальной сущности мира, о человеке как неотъемлемой части природы, о неразрывной связи между душой и телом человека и т. п. Мало имеется в истории атеизма произведений, где бы с такой силой и убежденностью была выражена мысль о вреде религии для развития общества:

О человеческий род несчастный! Такие явленья
Мог он богам приписать и присвоить им гнев беспощадный!
Сколько стенаний ему, сколько нам это язв причинило,
Сколько доставило слез и детям нашим и внукам!
Нет, благочестье не в том, что пред всеми с покрытой главою
Ты к изваяниям идешь и ко всем алтарям припадаешь.
Иль повергаешься ниц, или, длани свои простирая.
Молишься храмам богов, иль обильною кровью животных
Ты окропляешь алтарь, или нижешь обет на обеты,
Но в созерцаньи всего при полном спокойствии духа...

Завершает эпикурейскую философскую и художественную античную традицию писатель Лукиан из Самосаты (II в. н. э.). Лукиан, названный Энгельсом «Вольтером классической древности», остроумно высмеивает и критикует как языческую религию, так и недавно появившуюся христианскую. Если в повести «Александр, или Лжепророк» рассказывается о похождениях некоего шарлатана, выдавшего себя за бога Асклепия и использовавшего легковерие и невежество почитателей языческих богов в своих корыстных целях, то в сочинении «О кончине Перегрина» разоблачается уже мошенник, паразитировавший на суевериях христиан. Лукиан с позиций здравого смысла критиковал все виды религиозной веры, он, по выражению Ф. Энгельса, осыпал насмешками «почитателей Юпитера не меньше, чем почитателей Христа».

Европейское средневековье, как известно, было временем господства христианской религии в общественном сознании. Проблески свободомыслия не были в состоянии поколебать это господство, ибо они в целом не выходили за рамки религиозного мировоззрения, хотя нередко и расходились с официальной церковной доктриной. Средневековье было временем расцвета религиозного искусства, о чем уже говорилось ранее.

Эпоха Возрождения знаменовала собой революционный переворот как в образе жизни людей, так и в образе их мыслей. Земная жизнь людей была реабилитирована, признана важной стороной их бытия. В центре внимания новой философии и нового искусства оказался человек, а не бог. Гуманистические идеи, враждебные системе христианских ценностей, пронизывали многие произведения западноевропейского искусства эпохи Возрождения. Одним из направлений развития нового искусства была сатира, широко использовавшая традиции народной смеховой культуры. В новеллах Д. Боккаччо (1313-1375) едко высмеивались чревоугодие, паразитизм и сластолюбие монахов, утверждалось право любого человека на счастье в земной жизни, воспевались радости земного, чувственного бытия людей. Франсуа Рабле (1494-1553) был не только замечательным писателем, но и крупным философом и учёным своего времени. На страницах его знаменитого сочинения «Гаргантюа и Пантагрюэль» дана острая, уничтожающая критика устоев старого феодального мира, в том числе и католической церкви. Монашество, по мнению Рабле, происходит от праздности высших классов, которые таким способом избавляются от лишних ртов. В книге высмеиваются не только сами монахи и клирики, но и их проповеди. Устами одного из своих героев Рабле утверждает, что лучший способ заснуть – это прослушать проповедь или прочитать молитву.

Мишель Монтень (1533-1592) был наиболее крупным представителем философского скептицизма нового времени. Он провозгласил право человека на сомнение. Сомнению он подвергал и средневековую схоластику, и догматы католической церкви, и само христианское понятие о боге. Его «Опыты» вошли в золотой фонд мировой литературы благодаря сочетанию в них новизны и глубины мысли с ярким и блестящим художественным её воплощением.

Традиции антиклерикализма и свободомыслия были продолжены и развиты в творчестве просветителей XVIII в. Характерно, что большинство французских просветителей и атеистов XVIII в. были не только философами, но и писателями, поэтами, драматургами. Ф. М. Вольтер (1694-1778) прославился не столько философской глубиной своих сочинений, сколько литературным талантом, умением страстно и увлекательно защищать передовые идеи, подвергать уничтожающей критике католическую церковь, как оплот темноты и мракобесия. Призыв Вольтера «Раздавите гадину!» (т. е. католическую церковь) пронизывает все его литературное творчество. Современник Вольтера Жан Жак Руссо (1712-1778) свои демократические и просветительские идеи выражал нередко в форме художественных или публицистических произведений, доступных самому широкому кругу читателей. Французские материалисты и атеисты XVIIIв. – Д. Дидро (1713-1784), П. Гольбах (1723-1789) и другие – постоянно прибегали к художественным средствам для пропаганды и популяризации своих идей. Д. Дидро написал «Монахиню», в которой дана убийственная для церкви картина монашеской жизни, калечащей и уродующей личность, мешающей развитию нормальных человеческих чувств, интересов и привязанностей. Антирелигиозная публицистика Поля Гольбаха мало походила на абстрактные философские трактаты. Широко используя средства эмоционально-эстетического воздействия, Гольбах делал свою критику христианства яркой, остроумной, эмоционально насыщенной. Не случайно В. И. Ленин в своей работе «О значении воинствующего материализма» подчеркивал значение бойкой, живой, талантливой, остроумно и открыто нападающей на господствующую поповщину публицистики атеистов XVIII в. для задач атеистического просвещения масс в нашей стране.

Немецкое просвещение XVIII в., как известно, было более умеренным, менее радикальным, чем французское. Но оно, так же как и французское, оказывало огромное влияние на развитие художественной литературы в Германии XVIII в. Г. Э. Лессинг (1729-1781) в своей драме «Натан Мудрый» проповедовал идею веротерпимости, выступал против претензий христианского духовенства на обладание «полной божественной истиной». В одном из своих писем к брату Лессинг сообщал, что драма «Натан Мудрый» была написана им в целях полемики с богословами, в ней он в художественной форме сказал то, что было опасно сказать открыто в публицистической статье. Лессинг считал, что его цель будет достигнута, если хотя бы один из тысячи лиц, прочитавших драму, усомнится в истинности религии.

К числу свободомыслящих следует, бесспорно, отнести и великого немецкого поэта и мыслителя Иоганна Вольфганга Гёте (1749-1832). Уже в молодые годы, во время пребывания в Лейпцигском университете, Гёте относился весьма скептически ко многим догматам христианского вероучения. Сохранилось свидетельство одного из современников Гете о его вольнодумстве: «Тут подвизается студент по имени Гёте. Он выступил с трактатом о Христе, в котором утверждал, что спаситель вовсе не был основателем религии и что христианская вера – плод умствования многих мудрецов, писавших под общим псевдонимом. Он утверждал также, что христианская религия всего лишь очень разумное политическое учреждение».

Вольнодумство Гёте нашло свое наиболее полное воплощение в его «Фаусте». Вся образная и идейная структура этого произведения направлена на возвеличение и утверждение творческих потенций человека, неустанных поисков им истины. Хотя Фауста, собравшегося выпить яд и покончить счеты с жизнью, останавливает звон пасхальных колоколов, но это не значит, что Фауст – верующий. Ведь сам он в этот момент говорит:

...Ликующие звуки торжества.
Зачем вы раздаетесь в этом месте?
Гудите там, где набожность жива,
А здесь вы не найдете благочестья.
Ведь чудо – веры лучшее дитя.

Главный вывод, который делает Гёте в конце трагедии («Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой»), не только не согласуется с основными нравственными заповедями христианства, но и прямо противостоит им. В «Фаусте» можно обнаружить скрытую полемику с Библией. К примеру, вместо известного евангельского положения «В начале было слово» в «Фаусте» провозглашается принципиально иной тезис: «В деянии начало бытия». В многочисленных высказываниях Мефистофеля по адресу церкви – отзвуки взглядов самого Гёте:

А церковь при своем пищеварении
Глотает государства, города
И области без всякого вреда.
Нечисто или чисто то, что дарят.
Она ваш дар прекрасно переварит.

Идеи свободомыслия и антиклерикализма разделяли и многие передовые русские писатели и поэты.

М. В. Ломоносов, и А. Н. Радищев, и многие другие русские просветители XVIII в. были одновременно и писателями. Антиклерикальные и критические по отношению к религии взгляды они выражали не только в своих философских и научных трактатах, но и в художественных произведениях.

Общеизвестно страстное разоблачение А. Н. Радищевым роли православной церкви в России в его оде «Вольность»:

Власть царска веру охраняет,
Власть царску вера утверждает;
Союзно общество гнетут.
Одно сковать рассудок тщится,
Другое волю стерть стремится;
«На пользу общую», – рекут.

На формирование взглядов великого русского поэта А. С. Пушкина большое влияние оказали атеистические и антиклерикальные идеи французских просветителей XVIII в., книги которых были ему знакомы с юношеских лет. Известно, что в лицейские годы Пушкиным была написана антиклерикальная поэма «Монах», которая долгое время хранилась в архиве его лицейского знакомого А. М. Горчакова. Замечание А. С. Пушкина в одном из писем из Одессы о том, что он «берёт уроки атеизма», не было случайным. Это доказывает не только «Гавриилиада» – блестящая и дерзкая пародия на христианский миф о непорочном зачатии, – но и некоторые стихотворения поэта, чуждые по своим идеям официальному православию. К их числу можно отнести известное стихотворение «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?». Это стихотворение вызвало такое негодование известного церковного деятеля митрополита Филарета (Дроздова), что он написал специальный стихотворный ответ поэту, в котором утверждал, что жизнь каждого человека не случайна, а дана ему богом и предназначена для выполнения божественного замысла. А разве не характеризует отношение А. С. Пушкина к церкви его знаменитая «Сказка о попе и его работнике Балде», которая целиком находится в русле народной фольклорной традиции.

Особенно сильны были тенденции свободомыслия и антиклерикализма в творчестве русских писателей революционно-демократического лагеря. Мало в мировой художественной литературе произведений, где бы с такой потрясающей силой была раскрыта антигуманная, уродующая человека сущность религиозного лицемерия и ханжества, как в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Иудушка Головлев имя бога упоминает на каждом шагу. Он ревностно соблюдает все обряды православной церкви, ежедневно проводит немало времени за молитвой. Иудушка, пишет Салтыков-Щедрин, «знал множество молитв, в особенности отлично изучил технику молитвенного стояния. То есть знал, когда нужно шевелить губами и закатывать глаза, когда следует складывать руки ладонями внутрь и когда держать их воздетыми, когда надлежит умиляться и когда стоять чинно, творя умеренные крестные знамения». Поминая постоянно имя бога, Иудушка одновременно делает мелкие и крупные пакости всем окружающим его людям, включая и ближайших родственников. Он настолько лишен всего человеческого, что равнодушно обрекает своих сыновей на гибель, отказывая им в какой-либо материальной помощи, отдаёт своего незаконного сына в воспитательный дом, чтобы тот не напоминал ему о «грехе». А. В. Луначарский справедливо считал образ Иудушки глубочайшим реалистическим образом, имеющим в то же время общечеловеческое значение и выступающим как символ всего «бесчеловечного» в человеке.

Особо следует сказать об отношении к религии и атеизму великих русских писателей Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. Их миросозерцание, как известно, было весьма противоречивым. Ф. М. Достоевский пытался обрести выход из жизненных и идейных коллизий своего времени в христианской религии. Но на этом пути его постоянно мучили сомнения и раздумья, воплощавшиеся в его художественных произведениях. В его романах происходит открытое столкновение людей неверующих, атеистов с защитниками православия, причем, как отмечали некоторые современники Достоевского, образы сторонников атеизма или, во всяком случае, людей неверующих выписаны столь ярко, а их аргументы звучат столь сильно и убедительно, что носители христианских идей отнюдь не представляются бесспорными победителями в этом столкновении. Вспомним в этой связи знаменитый разговор Ивана Карамазова с Алёшей из романа «Братья Карамазовы». Бунт Ивана против проповедуемой религией всеобщей божественной гармонии в мире есть страстная исповедь человека, «уязвленного» страданиями людей и неспособного примирить их страдания с идеей высшего божественного промысла, который ценой этих страданий обеспечивает им якобы райское блаженство. Иван спрашивает Алёшу: «...представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотмщенных слёзках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!» И Алёша, который в романе является главным носителем христианских добродетелей, вынужден ответить: «Нет, не согласился бы». Тем самым Алёша невольно признал, что идея христианского бога как всеблагого и всемогущественного существа никак не может быть совмещена с существованием зла и страданий в мире. А если так, то рушатся все христианские теодицеи (т.е. теории, пытавшиеся оправдать существование зла в мире и одновременно существование бога) и вместе с ними в конечном счёте ставится под сомнение сама идея божественного промысла, которая лежит в основе христианского вероучения. Такова логика, которая объективно содержится в приведенных выше рассуждениях, хотя сам Достоевский этой логики и не принимает. Он пытается доказать, что «если бога нет, то все позволено», что без веры в бога невозможно нравственное поведение людей, однако объективная логика образов и идей его романов не только шире указанного постулата, она нередко приходит с ним в противоречие. «Бунтарские» аргументы Ивана Карамазова столь убедительны, что Алёша не в состоянии их опровергнуть.

Таким образом, творчество Достоевского нельзя, как это делают многие зарубежные его исследователи, рассматривать только как апологию религии. В нём следует учитывать и весьма важную для нас тенденцию «бунта» против устоев религиозного мировоззрения.

Л. Н. Толстой, как известно, вступил в прямой конфликт с православной церковью. Он пришёл к выводу, что православная догматика и обрядность противоречат здравому смыслу и являются такими же проявлениями суеверий и предрассудков, как спиритизм, вера в гадания, вещие сны и т. п. В романе «Воскресение» Л. Н. Толстой даёт описание православного таинства евхаристии (причащения), совлекая с него религиозно-символические одежды и показывая всю нелепость этого обряда. «Сущность богослужения, – пишет Л. Н. Толстой, – состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь бога. Манипуляции эти состояли в том, что священник равномерно, несмотря на то, что этому мешал надетый на него парчовый мешок, поднимал обе руки кверху и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что было на нем. Самое же главное действие было то, когда священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь, и потому это место богослужения было обставлено особой торжественностью».

Срывая, по выражению В. И. Ленина, все и всяческие маски, в том числе и маски с официального православия, Л. Н. Толстой в то же время пытался доказать необходимость христианства, сводил его сущность к этическому учению о любви к ближнему и непротивлению злу насилием. В этом проявилась непоследовательность, противоречивость его идейной позиции, которую В. И. Ленин объяснял противоречивыми условиями, в которые была поставлена деятельность русского крестьянства в пореформенную эпоху.

Критика религии и церкви, раскрытие их реакционной социальной роли имели важное значение для развития изобразительного искусства нового времени.

Яркий пример – творчество выдающегося испанского художника Франсиско Гойи (1746-1828). Гойя жил в эпоху, когда Испания была одним из самых отсталых государств Европы, где безраздельно господствовала католическая инквизиция, поощряемая прогнившим королевским режимом. В творчестве Гойи, начиная с 90-х годов XVIII в., одно из центральных мест занимает тема острой, беспощадной критики религиозного фанатизма, мракобесия и изуверства. Борьба против католической церкви велась Гойей в обстановке разгула реакции, физического истребления и заключения в тюрьмы инакомыслящих. Поэтому он вынужден был нередко прибегать к символам и аллегориям, чтобы несколько закамуфлировать подлинный смысл и содержание своих картин и гравюр. Характерна в этом плане знаменитая серия офортов «Капричос». Одна из групп офортов этой серии специально посвящена борьбе разума против тьмы, невежества и религиозных суеверий. Широко известен офорт, названный Гойей «Сон разума рождает чудовищ». Он является как бы философским введением к следующим офортам, о чем свидетельствует подпись к офорту (текст Ф. Гойи): «Воображение, покинутое Разумом, порождает немыслимых чудовищ; но в союзе с Разумом оно – мать искусств и источник творимых ими чудес». Трудно, на наш взгляд, более ярко и глубоко охарактеризовать соотношение религии и искусства, чем сделал Гойя в этой одной фразе.

В следующих офортах мы видим многих из чудовищ тьмы, о которых говорилось выше. Так, например, офорт под названием «Строгий выговор» пародирует таинство католической исповеди. Как отмечает советский искусствовед В. Прокофьев, некоторые современники Гойи интерпретировали этот офорт как сатирическое изображение трибунала инквизиции. В центре изображен монах с головой хищного зверя, не то хорька, не то волка... Рядом с ним – смиренно исповедующийся мужчина с измученным лицом. Справа к исповедующемуся тянется мерзкая личность в светском костюме, как бы нарушающая тайну исповеди или же представляющая светскую власть на заседании инквизиционного трибунала. А за спиной исповедника-инквизитора происходит многозначительная сцена, в которой ещё один монах буквально силой вытягивает признания у какого-то человека.

Офорт под названием «Из хороших перьев можно сделать хорошую птицу» в завуалированном виде разоблачает социальную сущность религии. На нем изображено засохшее дерево с торчащими в стороны обрубками веток. Форма дерева похожа на крест. На него надета монашеская сутана, и поэтому дерево напоминает огородное чучело в монашеском одеянии. Его окружают испуганные и коленопреклонённые молящиеся. Подлинный смысл изображения не вызывает сомнений, особенно если принять во внимание подпись Гойи к этому офорту: «Как часто смехотворное создание превращается в фантастическое существо, которое, не будучи в действительности ничем, выглядит многим. Так много могут сделать мастерство портного и глупость тех, кто судит о вещах только по их видимости».

Теме критики религиозного изуверства посвящена серия рисунков Гойи под общим названием «Узники инквизиции». В этих рисунках, где изображены жертвы инквизиции в колпаках позора, надетых на них инквизиторами, со связанными сзади руками, заключённые в темницах, пытаемые, отчетливо выражена ненависть к инквизиции, калечащей тела и души людей, сострадание и жалость к «еретикам». Борьба с «чудовищами» невежества, фанатизма и мракобесия велась испанским художником в течение всей жизни. Она нашла своё отражение и в фресках из так называемого «Дома Глухого», созданных им в последние годы жизни, и во многих других его работах.

Необычайно интересна с точки зрения насыщенности антицерковными и атеистическими идеями и стремлениями живопись русских художников-реалистов второй половины XIX – начала XX в.

Мало кто из русских художников подымался в своём искусстве до таких высот обличительного пафоса в изображении русского духовенства и роли религии в России, как В. Г. Перов (1834-1882). Выдающийся русский критик и искусствовед В. В. Стасов писал в свое время, что такие картины Перова, как «Сельский крестный ход на пасхе», «Проповедь в селе», «Чаепитие в Мытищах», «Монастырская трапеза», нарисовали «целый новый мир, тоже раньше никем не тронутый, с той стороны, которая была именно самая характерная». Перед зрителем предстал мир русского духовенства и монашества – мир невежества, алчности, чревоугодия и пьянства, лжи и лицемерия.

Картина В. Г. Перова «Проповедь в селе» наглядно показывает социальную роль религии и церкви в старой России. Стасов так излагает содержание этой картины: «Сельский батюшка усердно проповедует с амвона на тему «Всякая власть от бога», между тем, сидящий на самом переди, в кресле, старичок-помещик, дурачок и тряпица, сладко заснул, жена его любезничает с провинциальным франтом, а крепостной деревенский лакей кулаками пихает прочь добрых «мужичков», которым такая охота была бы послушать речей батюшкиных о власти от бога».

Весьма сильное впечатление производит также известная картина В. Г. Перова «Сельский крестный ход на пасхе». Недаром она была в 60-е годы снята с выставки и находилась фактически под запретом вплоть до революции 1905 г. На картине изображена праздничная пасхальная процессия, выходящая из одного из сельских домов. На крыльце стоит священник. Он настолько пьян, что еле держится на ногах и, чтобы не упасть, схватился одной рукой за столбик крыльца. Остальные участники процессии своим обликом также демонстрируют «высокие нравственные качества», о которых так любит говорить церковь. Некоторые из них валяются под крыльцом, другие несут иконы головой вниз, третьи в бессмысленном отупении горланят молитвы.

В картине «Чаепитие в Мытищах» В. Г. Перов разоблачает лицемерие и ханжество монахов. Картина построена на контрастных образах сытого и самодовольного монаха, вкушающего чай, и бездомного нищего-калеки, бывшего солдата, робко протянувшего руку за милостыней. «Всё – тому, за то, что он век празден, ничего – этому, за то, что он век работал, как вол, и вот теперь в рубище на деревяшке ходит» – так передаёт смысл картины В. В. Стасов.

Острую критику церковного быта и нравов, роли церкви и религии в освящении социального неравенства мы находим также в картинах многих других русских художников-реалистов XIX в.: А. И. Корзухина («Перед исповедью», «В монастырской гостинице»), В. В. Пукирева («Неравный брак», «Дьячок объясняет крестьянам картину страшного суда»), Н. В. Неврева («Панихида на сельском кладбище», «Воспитанница»).

Существенную роль играли антиклерикальные и антирелигиозные мотивы в творчестве великого русского художника Ильи Ефимовича Репина (1844-1930). Если в «Протодиаконе» и «Крёстном ходе в Курской губернии» Репин в основном продолжал тему разоблачения духовенства и социальной роли церкви, которые нашли своё отражение ранее в творчестве Перова и других передвижников, то «Отказ от исповеди» занимает, несомненно, особое место в его творчестве. Эта картина была написана на сюжет стихотворения «Последняя исповедь», помещённого в подпольном революционном журнале «Народная воля». В этом стихотворении революционер говорит священнику: «Уйдите, батюшка! Я прожил век бойцом, я и умру таким, смеясь в лицо врагу, проклятья посылая!» В одном из писем В. В. Стасову И. Е. Репин недвусмысленно определил своё отношение к христианству. «Всё христианство, – писал он, – это рабство, это смиренное самоубийство всего, что есть лучшего и самого дорогого и самого высокого в человеке».

В картине «Отказ от исповеди» с необычайной, истинно репинской силой и выразительностью представлено столкновение двух мировоззрений, двух взглядов на жизнь. Революционер гордо отвергает мнимое религиозное утешение, предлагаемое ему священником. Его фигура дышит энергией, величавым спокойствием и уверенностью в себе. Это человек, убежденный в правоте своего дела и готовый отдать за него жизнь. Видно, что все симпатии художника на стороне атеиста-революционера.

Искусство прошлого и сейчас играет важную роль в атеистическом воспитании трудящихся. Многие лекторы и пропагандисты постоянно используют различные произведения литературы и изобразительного искусства в атеистической работе. Замечание В. И. Ленина о необходимости широко привлекать в пропаганде атеизма воинствующую публицистику французских просветителей XVIII в. имеет общее принципиальное значение. В свете этого замечания становится очевидной важность использования в атеистическом воспитании всей сокровищницы мирового искусства. Оно может и должно быть использовано в целях воспитания в массах научного, материалистического мировоззрения.