Интуиция и творчество

Содержание статьи понятно из названия. Скажу только, что статья написана в режиме интервью с академиком Б.М.Кедровым. Имя у него знатное - Бонифатий!
Источник: сборник "Атеистические чтения" (1989 г.). Интервью провел: А. Лепихов.

Сегодня, когда необычайно возросла роль личностных качеств во всех сферах общественного производства, которое, говоря словами К. Маркса, все более и более превращается в экспериментальную, предметно воплощаемую науку, а следовательно, требует не бездумного, механического выполнения людьми своих обязанностей, но обязательно творческого подхода к делу, вполне естествен огромный интерес к проблеме творческого мышления, существенным моментом которого является загадочная интуиция. Все выдающиеся ученые, писатели, композиторы отмечали существенную роль "интуитивного озарения" в своем творчестве.

Вот высказывание по этому поводу нашего современника, создателя волновой теории материи Луи де Бройля: "Воображение, позволяющее нам представить сразу часть физического мира в виде наглядной картины, выявляющее некоторые ее детали, интуиция, неожиданно раскрывающая нам глубины реальности в каком-то внутреннем прозрении, не имеющем ничего общего с тяжелым силлогизмом, являются возможностями, органически присущими уму; они играли и повседневно играют существенную роль в создании науки... Наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее значительные завоевания лишь путем внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от оков старого рассуждения: их называют воображением, интуицией, остроумием".

Сложность и во многом еще непознанность процессов интуиции дает, по мнению некоторых западных исследователей, основание для сближения науки с религией. Так, известный физикохимик М. Поляни, который занимался изучением особенностей интуитивного (или, говоря его словами, "молчаливого") знания, пишет, что, поскольку "молчаливое знание" содержится и в науке, и в религиозной вере, постольку "наше знание природы имеет прямое отношение к нашим религиозным верованиям. Наука и религия вовсе не являются противоположными областями, а имеют общую основу". Подобных высказывания, где делаются попытки использовать интуитивную "составляющую" процесса творческого мышления для доказательства "родства" науки и религии, можно привести немало.

В 1979 году редакция обратилась к академику Б. М. Кедрову с просьбой ответить на ряд вопросов о природе и сущности интуиции, о ее роли в творчестве, в совершении открытий, о механизме "работы" интуиции.

Каков взгляд философов-марксистов на проблему интуиции, которая, как показывает история науки, присуща творческому мышлению?

Элемент "бессознательности", непроизвольности в научном творчестве всегда давал основания для различного рода мистических представлений. Ведь, как подчеркивал В. И. Ленин, "познание человека не есть (respective - не идет по) прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спирали. Любой отрывок, обломок, кусочек этой кривой линии может быть превращен (односторонне превращен) в самостоятельную, целую, прямую линию, которая (если за деревьями не видеть леса) ведет тогда в болото, в поповщину (где её закрепляет классовый интерес господствующих классов)" (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 322).

Примитивное представление о боге или более утонченное о какой-то высшей силе, стоящей над человеком и решающей за него задачи, с которыми он не может справиться, имеет гносеологические корни именно в нерешенных задачах науки и общественной жизни.

Нужна либо твёрдая уверенность в том, что человек может рано или поздно решить все встающие перед ним задачи на основе познания законов природы, общественной жизни и духовной деятельности, — тогда эта гносеологическая предпосылка отпадает; либо же такой уверенности нет, и вот тогда-то и появляется "творец", который "решает" их на каком-то сверхчеловеческом, сверхъестественном уровне.

История свидетельствует о том, что с прогрессом научного знания происходит последовательное сужение плацдарма для религиозных "решений" и постоянное расширение возможностей объяснения самых загадочных явлений микромира, происхождения жизни, эволюции Вселенной на основе познания естественнонаучных закономерностей. То же самое верно и в отношении жизни общества, объективные законы развития которого, открытые марксизмом, полностью исключают вмешательство божественной силы, провидения. Огромная роль случайностей, множество сложных и трудно выявляемых факторов общественного развития создавали раньше впечатление, что какая-то таинственная сила направляет историческое развитие человечества. В действительности же – это блестяще доказано марксизмом – и в общественной жизни все сводится к действию объективных закономерностей.

Но есть ещё сфера духовной деятельности, сфера творчества, где человек проявляет свой высший потенциал как существо сознательное, мыслящее, способное создавать новое. И, как мне кажется, сегодня именно в этой сфере исследователь, не верящий в безграничную мощь человеческого разума, может ещё увидеть вмешательство сверхъестественных сил, так как действительно многие процессы человеческого творчества из-за их крайней сложности до сих пор остаются необъяснёнными и до конца не понятыми. Ведь именно в наиболее сложных для рационального объяснения сферах познания в каждый исторический период были особенно сильны позиции идеализма и религии.

Один из видных математиков XX века А. Пуанкаре, который занимался изучением проблем научного творчества, изучением путей, идя по которым ученый приходит к созданию нового, то есть к открытию, писал: "Что же такое открытие в математике? Оно состоит не в том, чтобы создавать новые комбинации из уже известных математических фактов. Это мог бы сделать любой, но таких комбинаций было бы конечное число, и абсолютное большинство из них не представляло бы никакого интереса. Творить – это означает не создавать бесполезных комбинаций, а создавать полезные, которых ничтожное меньшинство. Творить – это уметь распознать, уметь выбирать". И хотя этот отбор совершается интуитивно, бессознательно, А. Пуанкаре делает существенную оговорку: "Есть ещё одно замечание по поводу условий этой бессознательной работы: она возможна или, по крайней мере, плодотворна лишь в том случае, когда ей предшествует и за ней следует сознательная работа... Эти внезапные вдохновения происходят лишь через несколько дней сознательных усилий, которые казались абсолютно бесплодными, когда предполагаешь, что не сделано ничего хорошего, и когда кажется, что выбран совершенно ошибочный путь. Эти усилия, однако, не являются бесполезными, как это думают: они пустили в ход бессознательную машину, без них бы она не пришла в действие и ничего бы не произвела". А коль скоро процесс научного творчества неразрывно связан не только с сознательными, но и с интуитивными моментами, то не лишен ли в своей основе смысла вопрос о поисках закономерностей этого процесса?

Если мы присмотримся к тому, как приходят к своим высшим творческим достижениям художники, поэты, ученые или изобретатели, то заметим, что это всегда сопровождается экзальтацией, отрешённостью. Именно в этом состоянии, когда высшее напряжение всех интеллектуальных сил человека направлено только в одну точку, и решается внезапно задача, которая перед ним стояла. Когда же задача, которая казалась ранее неразрешимой и непосильной, решена, ученый, как правило, не может объяснить, как он нашел путь, приведший к ее решению. Характерна в этом отношении история открытия периодического закона Менделеевым. В день, когда было сделано это открытие, он должен был выехать из Петербурга по делам, не имеющим ничего общего с периодическим законом. И как раз в тот момент, когда все было готово к отъезду, у Менделеева внезапно родилась идея будущей системы элементов, а точнее, родился принцип систематизации элементов по их атомным весам. Обратим внимание на очень важное обстоятельство. Открытие периодического закона началось, казалось бы, в самый неблагоприятный момент. Менделеев сидел буквально на чемоданах и торопился на поезд, стремясь покончить со всеми делами, не имевшими отношения к его отъезду. С момента же появления мысли о новом принципе систематизации элементов Менделеев (и это вполне понятно, надо только представить себя на его месте!) прилагал все усилия, чтобы как можно скорее, в предельно короткий срок, довести начатое открытие до конца и все же успеть уехать из Петербурга. В результате создался невероятный "цейтнот", когда приходилось делать "ходы" почти молниеносно, один за другим.

В таком своеобразном "цейтноте" началось и протекало до конца все открытие. Оно было завершено (Менделеев успел даже отослать экземпляр таблицы элементов для набора в типографию) в течение одного-единственного дня. Можно (и не без оснований) полагать, что, если бы у него не было такого дефицита времени, открытие периодического закона потребовало бы гораздо большего срока и не протекало бы столь стремительно и напряженно. Таким образом, то, что первоначально казалось неблагоприятной для открытия обстановкой, на деле обернулось самым благоприятным фактором и лучшим стимулом для ускорения работы творческой мысли; мысль ученого как бы выхватывала из множества возможных путей и способов дальнейшего своего движения вперед только такие, которые оказывались наиболее рациональными, не останавливаясь подолгу на вопросах второстепенного характера или на том, что могло увести в сторону от совершаемого открытия.

Изучая огромный архив Менделеева (а Дмитрий Иванович отличался тем, что сохранял абсолютно все бумаги), нам удалось проникнуть в творческую лабораторию учёного и как бы присутствовать при развертывании работы его мысли. При этом перед нами раскрывалась и психологическая сторона творческого процесса, причем в наиболее напряженный его момент — момент совершения великого открытия.

Я рассказал более или менее пространно о великом творческом акте выдающегося русского ученого, который нам в свое время удалось реконструировать для того, чтобы была понятна основа моей убеждённости в следующем: я абсолютно уверен, что, как и всё остальное в природе, психические процессы, совершающиеся в нашем мозгу, подчинены строгим законам. Но эти законы не являются простой копией законов внешнего мира, а имеют свою специфику. Поэтому заранее обречены на неудачу попытки прямо выводить законы нашего мышления, сознания и особенно творческой деятельности из известных уже законов природы и общественной жизни. Эта специфика связана, в частности, с работой интуиции. Нет ни одного творческого акта, который бы проходил без участия интуиции. А следовательно, решение задачи о закономерностях развития нашего мышления, особенно в момент творческого акта, неотделимо от познания законов действия интуиции. Это сложный вопрос, где мы должны противопоставить идеалистическим концепциям свою материалистическую точку зрения.

Академик И. Павлов вспоминал, что однажды, когда у него возникла трудность в объяснении какого-то явления, он создал соответствующую теорию. При этом он запомнил исходную точку и конечный пункт – решение, а вот весь процесс от момента постановки задачи и до нахождения решения у него не остался в памяти. Именно этот процесс, не зафиксированный в сознании, И. Павлов и назвал интуицией. Но дело здесь обстоит сложнее: И. Павлов не мог забыть хода создания своей теории, этот процесс не выпал из памяти ученого, он просто туда и не попадал, ибо это не был акт формального логического мышления, когда строятся силлогизмы, делаются выводы и фиксируется весь ход рассуждений этап за этапом. Видимо, есть какие-то другие способы познания, которые вполне закономерны, имеют объективную основу, но являются особыми, отличными от привычных приемов формальной логики.

Разумеется, конечный результат творческого процесса, например открытие нового закона природы, не зависит от пути, каким он достигается: очищенное от всего случайного, привходящего, от всего субъективного, связанного с особенностями личности данного ученого, найденное зерно истины уже выступает как зерно объективной истины, не зависящей от человека и человечества. Однако сам ход постижения истины может быть чрезвычайно прихотливым, неожиданным, извилистым, так как он зависит от одновременного действия множества самых различных факторов и случайных обстоятельств психологического и социального характера. А отсюда важный вывод для всех, кто занимается анализом творческих процессов: такой анализ требует применения целого комплекса наук – логики, психологии, истории, естествознания и других. Лишь комплексный подход дает возможность изучить историю открытия в его целостности и конкретности.

Известно, что в процессе творческого мышления ученого рано или поздно неизбежно наступает момент, когда его мысль как бы закрепляется на определенной ступени познания и не может перейти на более высокую ступень. Это не зависит ни от индивидуальности ученого, ни от природы изучаемого объекта. Каким образом ученым удается преодолевать этот "барьер", лежащий на пути к новым открытиям? В какой степени изучен механизм этого явления?

Я попытаюсь выдвинуть посильное объяснение. Давайте прежде всего вспомним, что при всяком изменении вещи что-то в ней обязательно сохраняется от предыдущего состояния: так осуществляется преемственная связь между различными последовательными ступенями развития.

То же самое верно и по отношению к сфере духовной жизни человека. Здесь также в процессе поступательного движения человеческой мысли обнаруживается момент относительной устойчивости, более или менее длительный период сохранения достигнутой ступени познания. И поэтому развитие научной мысли происходит не по непрерывно восходящей линии, а ступенеобразно. Пока не исчерпана в той или иной мере уже достигнутая ступень познания – а мера эта зависит от множества обстоятельств и факторов, — мысль ученых работает только в направлении максимального использования ранее достигнутой стадии. Из этого следует вывод, что должен существовать особый познавательно-психологический механизм, который препятствует стремлению мысли ученого „перескочить" на более высокую ступень. Очевидно, такой механизм, если он действительно существует, возникает у человека автоматически и удерживает научную мысль на данной ступени познания в течение определенного времени. Если позволительно такое сравнение, то я бы уподобил его шорам, которые надеваются на глаза лошади, чтобы она не замечала того, что происходит по сторонам, а видела лишь одну лежащую прямо перед ней дорогу.

На первой стадии своего функционирования этот предполагаемый механизм играет важную позитивную воль: он обеспечивает глубокое знание изучаемого предмета. Но у него должна быть и другая особенность. Если такой механизм возникает автоматически, то и тогда, когда данная ступень познания уже полностью исчерпана, его действие остается таким же автоматическим, безостановочным и идущим в однажды выбранном направлении. Продолжим начатое сравнение: лошадь не может догадаться, что на её глаза надеты шоры, тем более что она уже к ним привыкла и попросту не замечает их. Поэтому она и не подозревает о существовании другого пути, кроме того, по которому она идет. Сайт каталог интима: проститутки Челябинск - девуши ждут вас всегда Подобным же образом предполагаемый познавательно-психологический механизм из формы развития научного познания превращается в его тормоз, искусственно задерживая мысль ученого на ранее достигнутой ступени.

И чтобы выйти на новую ступень познания, мысль ученого должна преодолеть действие этого механизма. В преодолении познавательно-психологического "барьера" и состоит суть научного открытия.

Каждый из нас может вспомнить множество случаев возникновения барьера в мыслительной деятельности при самых обычных условиях. Типичный пример здесь — математические головоломки, когда "подсказка" вдруг открывает путь к их решению.

Но когда речь идет о научном открытии или техническом изобретении, то ведь решения задачи никто не знает. И здесь роль "подсказки" выполняет случайно возникающая ассоциация, способная каким-то образом, часто совершенно неожиданно, связать различные области действительности на основе существующей между ними аналогии, которая иногда является чисто внешней. Так, химик Ф.-А. Кекуле вспоминал, что задачу о выяснении кольцевой структуры бензола он решил, наблюдая с империала лондонского омнибуса, как сцеплялись между собой обезьяны, сидевшие в клетке в зоопарке. Подобных примеров, когда случайно возникшая ассоциация подсказывает решение задачи, история научных открытий знает достаточно много.

Во всех этих случаях ассоциация, возникшая в результате случайного пересечения двух необходимых, но совершенно независимых друг от друга рядов событий, давала возможность преодолевать барьер, сложившийся в результате закрепления мысли на ранее достигнутой ступени познания. Таким образом, случайная ассоциация становится своеобразным "трамплином" для решения научной или технической задачи, способом преодоления того барьера, который заслоняет собой нужное решение.

Обычно интуицию определяют как нелогическую (или внелогическую) форму умственной деятельности человека. В других определениях подчеркивается, что интуиция – это подсознательная работа человеческого интеллекта. И в самом деле, человек, в голове которого интуиция сделала свое дело, то есть навела его на верную идею, не может сам объяснить, как это произошло. Каков же "механизм" интуитивного процесса?

Я уже говорил, что случайная ассоциация, наталкивающая на решение той или иной научной задачи, возникает в месте пересечения двух независимых друг от друга необходимых рядов событий.

Конечно, для человека, мало посвященного в тайны и "механизмы" научного творчества, это может показаться и нередко кажется каким-то чудом. Однако ничего чудесного здесь нет. Во-первых, без предшествующего, иногда очень длительного и мучительного размышления и поиска ученого или изобретателя никакая интуиция не может дать плодотворного результата. И только тогда, когда проведена подготовительная работа мысли (в смысле поисков нужного решения), интуиция может "сработать" и привести к положительному результату. Согласитесь, что сцепляющихся обезьян наблюдали тысячи людей. Но подсказать структуру молекулы бензола это в общем-то обыденное явление могло лишь специалисту-ученому, и притом тогда, когда им была уже осознана научная задача и проведено, хотя и безрезультатно, более или менее длительное исследование в направлении ее решения. Во-вторых, интуиция как форма непосредственного умозаключения именно в силу этой своей особенности и не может быть объяснена. Всякое объяснение предполагает указания на звенья, опосредующие наши выводы и умозаключения. Здесь же таких опосредующих звеньев нет. Поэтому в данном случае объяснение в обычном смысле просто оказывается невозможным. В-третьих, работа интуиции может частично или даже полностью ускользнуть из памяти самого человека, особенно если внешний толчок к возникновению ассоциации был несущественным, неярким, незапоминающимся. В таком случае у человека в его сознании сохранится лишь сам момент внезапного "озарения", а внешний повод, вызвавший его, останется вообще незафиксированным.

Таким образом, работа интуиции является лишь одним моментом, причем, как правило, очень коротким в длинной цепи событий, связанных с творческой поисковой деятельностью научной или изобретательской мысли человека. Выделению же этого момента из всей мыслительной цепи способствует его исключительная яркость и напряженность, свойственные кульминационному пункту развития творческой деятельности человека.

Сегодня для нас есть еще достаточно много непознанного в работе интуиции. И это совершенно естественно: необъясненёные в каждый данный исторический момент явления были, есть и будут. Дело в другом. Если какое-то явление природы существует, то рано или поздно (об этом свидетельствует история науки) оно получит свое естественнонаучное объяснение. И хотя гносеологическая основа для существования религии и идеализма остается, но с каждым шагом науки вперед убежденность в верности материализма и материалистического объяснения явлений природы, общественной жизни и процессов человеческого мышления все более крепнет.

Вы коснулись проблемы интуиции и совершенно справедливо отметили, что она лишь один из моментов в той большой интеллектуальной цепи, которую мы именуем научным творчеством. И вероятно, проблему интуиции нельзя успешно решить, не занимаясь решением общей задачи - созданием теории научного творчества, и в частности психологических аспектов этого процесса?

Безусловно. Сегодня усилия многих исследователей сосредоточены на психологии научного творчества, которая является важнейшей частью новой дисциплины, получившей название "психология науки", точнее, "психология научной деятельности". Сравнительный анализ психологической, логической и историко-научной сторон одного и того же открытия показывает не только их взаимную связь, но и имеющиеся между ними существенные различия.

Историко-научные исследования совершенно однозначно свидетельствуют, что реальный путь открытия, как это ни странно, очень часто ускользает впоследствии от авторов. Конечная информация авторов открытий о том, что ими сделано, иногда очень сильно отличается от того, что на самом деле происходило в процессе их труда, то есть от того, как было сделано само открытие. И мне кажется, что психологи, которые работают с живыми учеными, при известных обстоятельствах получают менее достоверные сведения о процессах научного открытия, чем историки науки, оперирующие архивными документами.

Во всяком случае, ясно, что отдельные творческие акты и процессы научного открытия могут быть чрезвычайно необычными и неожиданными, протекать с различными творческими "взрывами" и внезапными, на первый взгляд необъяснимыми зигзагами. Все это не должен игнорировать ни психолог, ни историк науки. И конечно же нельзя думать, что если нам известен итог открытия, то тем самым мы знаем и самый процесс развития мысли ученого, приведший к этому итогу.

В определенной мере соотношение между логикой, историей науки и психологией научного творчества можно уподобить соотношению между выстроенным зданием и лесами, в которые оно было "одето" в процессе строительства. Подобно тому, как жилец видит здание, полностью освобожденное от строительных лесов, так и в науке перед мысленным взором исследователей предстает лишь один логически обработанный результат творческого акта ученого, а весь извилистый путь, который вёл к научному открытию, исчезает из поля зрения.

Строительные леса, которые окружают здание, пока оно строится, это историко-научная и психологическая стороны процесса, именуемого научным открытием. Готовое здание, очищенное от лесов, - это логика науки, отражающая объективную истину в том виде, в каком она входит в науки, будучи освобожденной от всего субъективного, привнесенного извне в ходе научного открытия. "Леса", с помощью которых она была найдена, остаются в архивах, а также в памяти тех, кто вел научный поиск.

Иногда перед современными исследователями, изучающими историю научных открытий, встаёт задача: видя готовую постройку, определить, каким путем она возводилась в своё время. Разумеется, если ученый жив, то он сам может рассказать о сделанном открытии. Однако даже в этом случае перед исследователем возникают большие трудности. В самом деле, как показал наш опыт работы над менделеевским научным наследием, может случиться так, что сам учёный не в состоянии правильно воспроизвести ход своего открытия. Нередко конечная фаза открытия заслоняет предыдущие и в памяти ученого стираются не только детали, но даже весь ход и самое направление работы его мысли в ходе совершаемого открытия. И, увы, в таком случае реальная история открытия заменяется идеализированной и выправленной историей. Таков источник появления различных анекдотов и легенд, которые, как показывает анализ архивов ученых, часто совершенно не соответствуют действительности.

Мне думается, что в данном случае ситуация несколько напоминает ту, что складывается во время установления врачом диагноза болезни: врач выслушивает больного, но не ограничивается лишь расспросом. Свое главное внимание он направляет на объективные показатели, которые только и дают возможность поставить окончательный диагноз.

Можно предположить, что и при изучении психологии научного творчества субъективные свидетельства ученого надо определенным образом дополнять объективными сведениями: ведь человек, делающий научное открытие, находится в состоянии творческого порыва, когда с особенной силой работает интуиция, не поддающаяся вообще никакому контролю со стороны того, в чьей голове она совершает свою работу. Такое состояние очень далеко от обычного, когда человек может спокойно следить за развитием своих мыслей и фиксировать каждый шаг интеллектуального процесса. Поэтому вряд ли можно ожидать от человека, который в момент совершения научного открытия часто переживает молниеносную смену одного этапа развития мысли другим, у которого одновременно приведены в движение все духовные силы, что он сможет запомнить или зафиксировать весь калейдоскоп чувств, догадок, озарений, подсказанных внезапно ожившей интуицией. Не только в этот момент, но и впоследствии он сможет осознать лишь отдельные, отрывочно запечатлевшиеся моменты совершавшегося в нем бурного творческого процесса. Так, по крайней мере, нам представляется картина открытия периодического закона Менделеевым.

Неоценимую услугу для будущего исследователя научного творчества здесь могут оказать записи, которые делал ученый в момент открытия, ибо в них фиксируются определенные стадии развития процесса научного открытия. Но как подсказать ученому, чтобы он в момент открытия делал такие записи? И будет ли он их делать, если этого не требует сам ход творческого процесса?

В связи с тем, что многое забывается самими авторами открытий, а многое потом искажается свидетелями и современниками выдающихся научных свершений, перед психологами, изучающими психологию научного творчества, встает важная задача: установить, что именно забывается, выпадает из поля зрения ученого после совершения открытия, что принимается им за более вероятное или даже за истинное течение процесса открытия.

Видимо, психологу вместе с историком науки надо составить гипотетический вариант "сценария" открытия на основании имеющихся сведений о нем. А затем, уже зная, в каком направлении действительный ход научного открытия мог быть идеализирован, надо наметить возможные пути реставрации действительного хода процесса. После этого историку науки и психологу предстоит самое сложное — сформулировать вопросы, которые помогли бы автору открытия вспомнить то, что на самом деле происходило в момент открытия.

Одним словом, речь должна идти о разработке научного метода проведения подобных психологических и вместе с тем историко-научных исследований. Историки науки и психологи должны поступать так же, как естествоиспытатель, который не просто фотографирует то, с чем он встречается в природе, а испытывает природу, выведывает у нее ответы на интересующие его вопросы.

Современная научно-техническая революция властно требует возрастания интеллектуального потенциала общества, повышения эффективности проводимых исследовательских работ. Один из путей решения этих сложных задач — познание тонких механизмов самого процесса научного творчества, тех наиболее типичных путей, идя по которым мысль исследователя приходит к открытию нового. И вместе с тем познание сферы творческого мышления еще больше сузит круг не объясненных наукой явлений, на которых паразитируют религия и идеализм.