Пространство мысли

Автор: А.Анисимов (научный сотрудник). Источник: Журнал «Техника-молодёжи», №3, 1971 год.

Смертники-камикадзе появились неспроста. Дело в том, что японцы в групповых авиационных боях с американцами были почти беспомощны, теряли в несколько раз больше машин, чем противник. Немаловажная причина – особенности японского языка, которые не позволят лётчикам быстро и чётко обмениваться информацией о стремительно меняющейся воздушной обстановке, оперативно координировать свои действия. Пример показателен. Не влияет ли характер языка на наши поступки, чувства, мышление?

Взаимосвязь языка и мысли обнаружена давно. Общеизвестный факт – речь людей малокультурных, плохо владеющих своими мыслями, совсем иная по языковой фактуре в сравнении с речью людей образованных. У культурного человека шире запас слов, он употребляет сложные грамматические конструкции и использует весь арсенал родного языка. Он лучше мыслит, потому что лучше говорит, и наоборот.

Вообще различия между людьми в интеллектуальном отношении весьма ощутимы и зависят не только от разницы индивидуальных способностей, но зачастую от степени владения языком. Например, в одном из классов школьники, выросшие приблизительно в одинаковых условиях, были после тестирования разделены на две группы – с высоким и низким «коэффициентом умственной продуктивности». С отстающими школьниками начали проводить занятия по усовершенствованию речи. И что же – их общая успеваемость вскоре значительно улучшилась. Таким образом, уроки языка и литературы не менее, чем занятия математикой, учат мыслить эффективно.

ЯЗЫК КАК ФИЗИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

Мысль и слово привычны и легки для нас, как дыхание. Но психологами и физиологами давно доказано: чтобы думать и говорить, человек напрягает свой организм до последних глубин. Работают не только голосовые связки.

Мышечно-моторный аппарат, следуя бессознательным побуждениям и отражая физическое взаимодействие с внешним миром, орошает электрическими импульсами особый отдел нервной системы – ретикулярную формацию, которая управляет активностью высших отделов мозга, служит как бы «акушеркой» мысли. В свою очередь, новорожденная мысль буквально «встряхивает» всё тело, проявляется в жесте, трепете и микродвижениях мускулов. «Выстреленное» на свет слово может сделать многое, преобразовать материальный мир.

Сила, заключённая в слове, огромна. Достаточно вспомнить гипноз, словесное внушение и самовнушение. Ощущая непосредственную связь «словесного» и «телесного», древние верили, что природные процессы подчиняются заклинаниям, «магии слова». А взаимопроникновение «лингвистического» и «этнического» представлялось совсем полным – слова «язык» и «народ» были синонимами.

Как же конкретнее соотносятся слово и дело, «мысль и материя»? В настоящее время к изучению языков всё чаще подходят, пользуясь идеями и методами современных точных наук.

Миры человеческой мысли, эти «вселенные в малом», строятся из нескольких десятков языков, способных переводиться с одного на другой. Раз уж слова и мысли происходят из самого фундамента тела, целесообразно вслед за Э. Шредингером и А. Сент-Дьерди считать их не лёгкой поверхностной прихотью мозга, но явлениями, тесно переплетёнными с фундаментальными физическими (квантовомеханическими) процессами. Тогда заманчиво приписать универсальным языковым структурам, как и элементарным частицам, статус объективной «космической» реальности. Нельзя ли в таком случае сконструировать «праматериальный» генератор конкретных наречий, а также неизвестных нам, нынешним землянам, способов развёрнутых во времени выражений мысли, ещё неоткрытых языков?

В наш век говорящих и думающих машин подобная задача весьма актуальна. Языки давно уже признаются своеобразными стабильными организмами, подвластными законам точных наук, математики. Их привыкают анализировать, словно объективно существующие природные феномены. Они похожи на обобщающие алгебраические формулы, которые не только вбирают в себя множество уже знакомых «арифметических» значений – образов, но охватывают ещё больше неизведанных «частных случаев». Овладевая с детства родной речью, человек тем самым выходит далеко за рамки индивидуального опыта и припадает к источнику, бьющему из глубин социальной и космической жизни. Какова же физическая подкладка и геометрическая арена этих формул?

СЛОВО И ОБРАЗ

Воистину абстрактное слово – алгебраическая формула, а конкретный образ – арифметическое равенство. За свою жизнь человек видит миллионы разнообразных деревьев, но каждое из них обозначает одним словом «дерево». Как опознаётся образ дерева, почему глаза работают почти безошибочно? На этот вопрос отвечает кибернетическая «концепция компактности», нашедшая ныне широкое применение в теории и практике «зрячих» машин. Оказывается, опознание невозможно без некоего абстрактного многокоординатного «пространства образов». Что это такое?

Пусть черно-белое изображение проецируется на три фотоэлемента и возбуждает в них ток, силу которого можно изобразить точкой на соответствующей координатной оси. Три значения силы тока дадут точку в трёхмерном «пространстве». Предположим, на «вход» поступают два класса образов – деревья и автомашины. Концепция компактности сводится к тому, что точки, отображающие различные ракурсы деревьев, сгруппируются, скажем, слева внизу, а все машины попадут направо.

Заменим фотоэлементы другими рецепторами, чувствительными к особенностям изображения. Получим некое «пространство образов», в котором количество координатных осей (размерность) равно числу рецепторов. (В существующих машинах для распознавания образов их несколько сотен). И в любом таком пространстве легко выделить ячейки, соответствующие деревьям, машинам и другим классам объектов-образов.

«Пространство образов» у человека организовано сложнее, но аналогично. Рецепторы вынесены на сетчатку, причём её специализированные врождённые клеточные системы (поля Хюбеля) автоматически выделяют в элементах изображения такие детали, как углы, отрезки прямых линий, цвет, направление движения и т. п. Существенная особенность – «обратная связь», динамическое взаимодействие образа и глаза. Человек, закрыв веки или во сне, способен мысленно воспроизвести «про себя» любую картину, для которой хватит места в его «пространстве образов». Глаза совершают быстрые движения, подстраиваясь к событиям в этом внутреннем пространстве. Но из детской психологии и наблюдений над слепоглухонемыми хорошо известно, что мир представлений формируется внешним миром. В «пространство образов» при общении с другими людьми и предметами внедряются перегородки, налаживаются сцепления ячеек, упорядочивается набор элементарных образов – «кирпичиков». Увидеть – значит сконструировать изображение из наличного алфавита образов – эталонов, то есть сличить опознаваемый объект с некоторым трафаретом. Всякая мыслительная деятельность сводится либо к формальному перебору старых эталонов, либо – в экстазе творчества – к неформальному проторению новых межей и тропинок в «пространстве образов». К каждому незнакомому явлению подходят с сеткой старых эталонов, но зачастую ранее никогда не встречавшаяся вещь остаётся неопознанной и даже незамеченной.

Данные психологии убедительно свидетельствуют о связи между организацией представлении и структурой речи. Так, европейскому ребёнку дошкольного возраста, ещё не употребляющему сложноподчинённых предложений, объединяющих различные конкретные признаки одного предмета, трудно усвоить, что река в различных участках своего течения одна и та же. Он не в состоянии представить одновременно какие-либо два объекта без того, чтобы их образы в его сознании не «приклеились» друг к другу, не ассимилировались. Он вообще не воспринимает предмет сам по себе, абстрагированным от окружающей обстановки.

Лишь постепенно, вровень с развитием речи и с сознательным овладением содержанием грамматических конструкций, к ребёнку приходит способность выделять в действительности абстрактные свойства и отношения и мысленно представлять пространственные величины, объёмы, поверхности, линии и их преобразования, в том числе построение проекций и т. п. По мере накопления опыта решающее значение в восприятии приобретает система существенных признаков, выделенных обществом, – спрессованная социально- культурная история данного языка и народа.

Таким образом, о внутренней структуре и расчленённости «пространства образов» можно судить по организации языка.

ГДЕ ВОРОЧАЮТСЯ МЫСЛИ

Аналогия между образом и словом очень сильна. Дело в том, что систему связей, или «скелет», языка тоже целесообразно представлять в виде взаимоотношений, существующих в «смысловом» или семантическом пространстве. В нём осями координат служат те или иные элементарные смыслопредставления. Необозримое множество слов естественного языка можно сконструировать из относительно небольшого словаря семантических единиц – элементарных значений. Пусть у нас элементарные смыслы – «сам», «иметь», «заставлять», «кто-то». Тогда «давать» – «заставлять кого-то иметь», а «брать» – «заставлять себя иметь», и т. п. Можно также высчитывать «расстояния» между понятиями. В одной из моделей «семантического пространства» (Ч. Осгуда) было, в частности, установлено, что у американцев понятие «горе» отстоит от понятия «вина» Дальше, чем у норвежцев, а «гнев» и «сочувствие», наоборот, ближе.

Итак, оба пространства, «словесное» и «образное», одинаково организованы – синтезируют и распределяют информацию схожим образом, причём пропускная способность н зрительных каналов, и каналов речи одинакова – 50 бит. Напрашивается вывод: либо «семантическое пространство» и «пространство образов» тождественны, либо они как бы разные проекции одного и того же объекта, «пространства мысли».

Мышление вообще немыслимо без образов. Согласно исследованиям по психологии восприятия даже мыслить только словами или «формулами», «безобразно», – значит всего-навсего оперировать не единичными эталонными образами, а некоторыми их комплексами, составляющими в совокупности значение, смысл слов, предложений и других знаменательных единиц языка. Эти комплексы объединяются не только в зависимости от особенностей объективной действительности, практики и культуры, но и в соответствии с системой связей, налагаемых внутренней структурой языка. Язык – нечто вроде машины, сортирующей эталонные образы по отдельным ячейкам «пространства мысли» – словам. Поэтому в структурной лингвистике язык рассматривается как устройство, способное «порождать», «генерировать» отдельные фразы и слова. Каждое подобное «устройство» обладает своей «конструкцией», накладывающей отпечаток на грамматическую форму речи.

Совершенствование языка, обогащение внутреннего содержания семантического пространства идёт рука об руку с появлением в пространстве образов новых ячеек и перегородок. Этот процесс, как показал крупнейший психолог современности Ж. Пиаже, завершается в нормальных культурных условиях в 11-15 лет. Только с этого возраста человек способен к логическим умозаключениям и операциям. Способность логического мышления оказывается порождением определённой внутренней организации пространства образов. Можно сказать и так: по мере эволюции пространства мысли меняется его способность производить действия на дальние расстояния и по сложным траекториям. Мы говорим «направить мысль не в ту сторону», «повернуть мысль». Мудрость, бессознательно заложенная в языке, как бы признает, что мысль – нечто вроде векторов в некотором абстрактном пространстве, с которыми допустимо производить механико-математические операции. С возрастом и обучением «мысли ворочаются» по все более сложным лабиринтам.

«ЯЗЫК БОГОВ»

Существует ли грамматическая система (язык), в наибольшей степени стимулирующая «правильное» логическое, научное мышление? Все языки по мере прогресса меняются в сторону логизации. Проститутки Уфы с отзывами https://feiufa.com/otzyvy-i-kommentarii очень хотят познакомиться с богатым молодым человеком, который увезет их в свой загородный дом и заплатит сразу за несколько суток вперед. На первый план выходят грамматические конструкции, выражающие объективные свойства и отношения, выделяются языковые единицы с абстрактным значением. Процессы логизации сначала получили своё завершение в санскрите и древнегреческом, а затем в латыни.

Преобразование структуры этих языков происходило параллельно возникновению классической древнегреческой и древнеиндийской культур, начатков научного мышления. Перестройка охватила синтаксис, морфологию и частично лексику, то есть словарь. Один санскрит в устах жрецов, слагавших гимны Ригведы, и другой в произведениях философов, создавших славу индийской мысли. То же самое можно сказать о древнегреческом.

В частности, возникла система падежей, на долю которой выпало выражение абстрактных отношении, а «конкретику» взяла на себя система предлогов. Одновременно появились категории единственного и множественного числа, что стимулировало разложение единой категории имени на существительные и прилагательные. Для мировосприятия и мировоззрения это значит очень много. Ибо, подчёркивает американский лингвист Э. Сепир, «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группы. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения.

Одним словом, древнегреческий, латынь и санскрит в классической форме приобрели многочисленные прямые средства выражения пространственных и временных отношений, а также категорий субстанции, качества, процесса, цели, причины н т. д. Обладая необходимым словарным фондом и грамматическим совершенством, эти языки – и выкристаллизовавшиеся впоследствии по их нормам французский, английский, немецкий, русский – стали лоном современной науки и культуры. Ещё в конце XVIIIвека Ньютон написал свои «Математические начала натуральной философии» на латыни, потому что тогдашний английский ещё «не дорос». В смысле логизации, то есть в смысле приспособления и потребности выражать отвлечённые идеи, происходило выравнивание по стандарту классических языков. Не случайно тот же санскрит носил гордое имя «язык богов». И не случайно в Древней Греции мы «дома» – ведь, воспринимая мир, мы смотрим на него сквозь призму эталонных или опорных образов «пространства мысли», а они впервые были выработаны и «впечатаны» в мозг там, на берегах Средиземного моря.

СПЕКТР ЯЗЫКОВ

Сейчас ясно, что в силу ряда ограничений на правила построения языковых структур существует, как и для изотопического, или «внутреннего», пространства элементарных частиц, лишь ограниченный набор состояний «пространства мысли» и возможно только конечное количество типов языка. И у каждого языка своя логика, своё видение мира.

Ещё сорок лет назад польский учёный Лукасевич построил трёхзначную логику, а вскоре была создана математическая теория логических исчислений, соответствующих любому числу измерений истинности. Традиционная двузначная логика (с двумя значениями истинности: да и нет) – всего лишь частный или «вырожденный» случай логики многозначной, обладающей более широкими возможностями. В принципе можно представить себе живые существа, которые пользуются другой логикой, чем мы. С ними человеку – не исключено – ещё придётся встретиться во вселенских просторах или даже на Земле (в этом смысле «подозрительны» дельфин, осьминог, муравей). Быть может, при каких-то обстоятельствах, связанных с особенностями будущей общественной практики и культуры, человек приобретёт способность мыслить в рамках недвузначной логики. Ведь пространство образов меняет свою внутреннюю организацию чрезвычайно гибко. Например, при определённых условиях среды у человека удавалось создать впечатление самоочевидности свойств неэвклидова пространства. Сейчас мы, люди, последовательно говорим и опознаем, сканируя образы один за другим. Вместе с тем нет никаких причин, помимо конкретных особенностей нашего физического, физиологического и нервного аппарата, запрещающих опознавать параллельно, скажем, два, три, четыре образа. Делают же так современные ЭВМ!

Б. Уорф, один из авторов известной концепции «лингвистической относительности», считал, что каждый язык по-своему ориентирует внимание на тех или других сторонах действительности, навязывает свой способ членения мира всем говорящим на данном языке. Например, в структуре предложения русского (и любого индоевропейского) языка заложено противопоставление деятеля – подлежащего и действия – сказуемого, и соответственно все наблюдаемые в мире объекты, описываемые словами, распадаются на две группы: вещи и процессы, пространственные и временные. По мнению Уорфа, отношение субъекта и предиката, а затем закон противоречия и двузначная логика вырастают именно из этого фундаментального деления.

Напротив, в языках американских индейцев противопоставление деятеля и действия, пространства и времени не выражено, нет, к примеру, глаголов и существительных в нашем понимании. У них, как у детей, попросту несколько иной тип логики, чем в индоевропейских языках. Поэтому переход от одного языка к другому сопоставим, говоря словами Э. Сепира, с переходом от эвклидовой геометрии к другой, неэвклидовой.

Между языками налицо своеобразная дополнительность, которая существует также и между различными культурными традициями. В этом смысле лучшего языка не существует. И попытки сведения всего разнообразия языков к одному языку означали бы то же самое, что и сведение всех школ и направлений, существующих в искусстве, к одному направлению и к одной школе. Это страшно обеднило бы человечество.

Если, образно говоря, в пространстве мысли, как в органной трубе, могут возникать «стоячие волны» и всего несколько десятков, сотен их устойчивых конфигураций, то легко объясняется близость отдельных языков, заведомо не обменивавшихся друг с другом. Как объяснить, например, тот факт, что дравидские языки аборигенов Индостана и угро-финские языки традиционных жителей Поволжья и Приуралья имеют около 70 гнёзд близких корней? История и данные антропологии решительно говорят об отсутствии в обозримое время контактов между дравидами и угро-финнами. По-видимому, простое совокупное воздействие многообразных внешних факторов заставило срезонировать во внутреннем пространстве образов ту струну, которая сродни этим языкам.

Или рассмотрим такой факт, как поразительное совпадение орнаментов на керамических изделиях, принадлежащих заведомо не общавшимся между собой обществам и культурам. Сами орнаменты относительно просты. Это позволяет предположить, что их элементы соответствуют тем простым признакам, которые опознаются специализированными врождёнными клеточными системами (полями Хюбеля), осуществляющими первичную обработку информации. Совпадение орнаментов – это совпадение «настройки», «резонанс» состояний «пространства образов».

ОТ ГЛАЗА К УХУ

Учёных давно поражала «сверхобразность» всех иероглифических языков. Например, вместо «щедрость» древние египтяне говорили «протягивание руки», вместо «ум» – «острота лица», а вместо «энергичный» – «выходящий из сердца». В чём дело?

По-видимому, иероглифическая письменность весьма зависима от особенностей грамматического строя и звуковой организации языка. Например, в китайском языке на сочетания отдельных звуковых элементов – фонем – наложены очень строгие ограничения, и число потенциальных звуковых оболочек слов не превышает 10000, в то время как в русском и в других индоевропейских языках оно достигает 2000000.

Ввиду ограниченного числа возможных слов китайцы оказались вынужденными связывать с каждой фонемой большое количество значений, которые в устной речи поясняются мимикой, жестом, обстановкой, контекстом беседы и т. п., а в письме двум значениям с одинаковым звучанием будут соответствовать различные иероглифы. Китайцы, следовательно, объединялись в культурном отношении не общностью звуков родного языка, как европейские народы, но общностью знаков, применяемых в письме. Поэтому для китайской культуры и сопряжено с таким большим трудом расставание с иероглифами.

Но в ходе охватившей весь мир научно-технической революции конкретно-образные «языки глаза» вынуждены приспосабливаться к нормам тех склонных к абстрагированию «языков уха», которые породили само логическое мышление. На камикадзе далеко не уедешь. Поэтому в нашем веке «отставшие» языки вступили в период бурного развития. Особенно это заметно в Японии. В век машин, газет, телевидения и т. п. японский язык оказался в кризисном состоянии. Отсутствовала необходимая терминология, к тому же традиционными средствами не так-то просто быстро и точно выразить отвлечённую мысль. Пришлось вступить на путь широких заимствований из индоевропейских языков не только слов, но и грамматических форм. Япония не исключение. В процессе приспособления к современной культуре сильные изменения претерпели, например, языки тюркских народов Советского Союза. В них появились придаточные предложения, возникли новые «абстрагирующие» средства выражения. Для этих языков русский сыграл такую же роль, как латынь для новых европейских языков.

А вот африканским языкам ещё только предстоит совершить долгую эволюцию к такой форме, которой должен удовлетворять язык, способный, скажем, обслуживать современную науку. Африканские страны недаром разделены до сих пор на «франкоязычные» и «англоязычные». Увы, они вынуждены использовать в качестве государственных языки своих бывших хозяев, потому что лингвистическая эволюция протекает значительно медленнее политической революции.

В СЕМИОТИЧЕСКОЙ РЕТОРТЕ

Раз язык человека проникает до последних глубин и изменяется вместе с изменением образа мышления и жизни данного народа, то не приведёт ли выход из состояния «вавилонского смешения языков» к генетической и антропологической унификации человечества? Не взаимосвязано ли «пространство мысли» с генетическим кодом?

Отечественная научная мысль уже давно догадывалась о влиянии условий жизни и культурно-хозяйственной деятельности на антропологический тип. К особо стремительным переменам склонны черты лица и строение черепа. Феномен акселерации сделал очевидным теснейшее взаимовлияние между внешностью человека и его внутренней культурой, насыщенностью информацией. Изменилась знаковая (семиотическая) среда – и резко, на протяжении жизни одного-двух поколений, изменился физический облик человека.

Очень глубоко, судя по всему, взаимодействие между языком и генофондом (совокупностью наследуемых признаков). Например, когда иранские племена смешались с арабскими и тюркскими пришельцами, то индо-европейский персидский язык явно приобрёл «сверхобразный» акцент. Напротив, если в пределах уральской языковой семьи доля монголоидной компоненты падает ниже 10%, то ясно обнаруживается тенденция к «индоевропеизации», охватившая, кстати, раньше остальных эстонский и мордовский. В специальной литературе приводятся статистически достоверные данные, свидетельствующие как о способности генотипа программировать характер языка, употребляемого той или иной группой людей, так и об обратном воздействии языка на наследственность. В частности, язык способен «очищать» до исходного состояния народ, подвергшийся метисации или смешиванию с представителями других антропологических типов.

Язык настолько могуч, что, как свидетельствует история, относительно маленькая этническая группа, им пользующаяся, в ходе метисации может – конечно, на протяжении довольно длительного времени – ассимилировать большую. Единственное условие – генофонд малой группы не должен перегружаться примесями инородных элементов сверх некоего предела, за которым наступает деформация языка и вообще семиотической среды. Сам предел, или «порог», по-видимому, зависит от того, сколь жёстко господствующие социальные институты следят за соблюдением традиционных норм быта и языка. Чем устойчивее и твёрже проводится эта программа, тем выше «порог». Отсюда ясна роль культурной традиции в сохранении генетической преемственности народа. Именно благодаря указанному механизму происходила в прошлом и протекает сейчас культурная и генетическая ассимиляция и стандартизация национальных и расовых общностей. В этом смысле типичный пример – становление русского народа. На огромных пространствах Восточной Европы жили многочисленные угро-финские и монголоидные племена, среди которых терялась горстка славян-колонистов.

Так. в земле вятичей на рубеже VI-VIIвеков славянских погребений было 16%, а в IX-Xвеках – 72%. Ещё в XIII-XIVвеках в ярославской, костромской, владимирских группах кривичей европеоидные черты были несколько ослаблены, и угасание монголоидной компоненты соответственно   падает на XV-XVIвека.

Волны монголоидов не раз затопляли Русь, и, если бы генетический код не выравнивался славянской речью, сохранившей господство, обитатели днепро-донских и поволжских равнин давно потеряли бы индоевропейский облик, а в их жилах текла бы не русская, а уральско-тюрко-монгольская кровь. Но в семиотической реторте, в пламени великого и могучего русского языка, переплавка человеческой руды шла полным ходом...

Влияние семиозиса (прежде всего языка) на генетический код, на наследственность позволяет чётко разделять мир людей и мир животных. В мире животных генетически значимы, прежде всего, естественные компоненты семиозиса типа ландшафта, то есть те элементы среды, которые определяют состав восприятий.

В мире же человека генетически значимы главным образом искусственные, культурные элементы семиозиса. Поэтому человек более автономен, чем животное, от внешней среды, поэтому он социален. Постольку же культуру легче регулировать и контролировать, чем природную среду. В системе «социальная культура +генотип человека» связи более тесные, чем в системе «природная среда + генотип животного».

* * *

Думается, общее для всех разумных существ «пространство мысли» не случайный, а органически присущий вселенной объект. Оно необходимо для существования мира в такой же   степени,   в    какой необходимы классы элементарных частиц, все эти нуклоны, мезоны, гипероны и т. п., возникающие и исчезающие в движении материи и вместе с тем постоянно сохраняющиеся и воспроизводящиеся во вселенских кругооборотах. Если это так, то в пространстве и во времени существует конечное количество первообразных типов интеллекта, в совокупности составляющих спектр вселенской мысли. Быть может, человечеству будущего понадобится ещё неведомый «новый язык», «новое слово», чтобы завоёвывать небо.

Физики стремятся найти «уравнение мира», из которого следовал бы спектр всех сил и форм мёртвой материи. Если основываться на идее органической связи человека со всем космосом в целом, то не менее важна задача получить формулу всех возможных состояний пространства мысли, спектр всех возможных языков, в совокупности образующих вечно живой, могучий язык космоса.