Этюд о скуке

Автор: Сергей Левицкий, опубликовано в ежеквартальном литературно-публицистическом издании русской эмиграции «Новый журнал», №71, 1963 год.

Может ли скука быть интересной, стоит ли заниматься вопросом о скуке? Это звучит парадоксом, но, конечно, здесь допущено смешение теоретического и практического планов. Никто не хочет скучать. Скука приходит сама собой – «и бегает за ним она как тень иль верная жена» (хандра – та же скука).

Другое дело – скука как предмет философской рефлексии или художественного изображения. Что касается последнего, – чеховская «Скучная история» может служить примером интересного рассказа о скуке и безнадёжности. Философия и психология пользуются меньшей популярностью среди читательских кругов, чем литература. Но для тех, кто любопытен ко всему человеческому с познавательной точки зрения, – тема о скуке может представить некоторый интерес, разумеется, если скука описана не скучно. Но судить об этом – не дело автора.

* * *

Среди отрицательных и всем знакомых состояний человеческого духа скука занимает одно из важных мест. Недаром Байрон говорил, что жизнь человеческая, подобно маятнику, колеблется между страданием и скукой.

Страдающий человек, в периоды тяжёлых страданий, вероятно, предпочёл бы из двух зол скуку. Но и скука может достигать такой опустошающей степени силы, что иной удручённый скукой, может быть, предпочёл бы иногда страдание, лишь бы избавиться от ощущения гнетущей пустоты, сопровождающей скуку. Мы скучаем, когда нам нечем себя занять, и когда в нас ослабевает мотор внутреннего сгорания страстей.

В известном смысле, скука есть буржуазное состояние духа, так как у перегруженного работой человека, отягощённого заботами, вряд ли будет время для скуки. Но в нашу эпоху индустриальной цивилизации, когда у людей стало больше времени для досуга, ощущение скуки становится достоянием едва ли не большинства, по крайней мере, в известные моменты.

Интересно, что многие скучные, в сущности, люди сами отнюдь не скучают, хотя и навевают скуку на других. Но тем больше ответственность скучающих за свою скуку, за то, что они довели себя до состояния скуки. Конечно, к скуке способны лишь существа одарённые разумом.

Вспомним пушкинского Мефистофеля: – «Вся тварь разумная скучает...» Скука есть одна из оборотных сторон человеческой одарённости. Но, конечно, если скука – одна из человеческих привилегий, то это – «privillegium odiosum», и похвала скуке была бы не больше чем оригинальным парадоксом, ибо в скуке и окружающая среда, и самое «я» скучающего ощущаются как нечто постылое, надоевшее, достойное осуждения. При этом эта постылость не достигает слишком острой степени, ибо с остротой ощущения скука потеряла бы свою скучность, превратилась бы в тоску, в которой есть стремление к ведомым или неведомым ценностям. Но для скуки характерно именно отсутствие остроты ощущения – некая застылость эмоций.

Скука есть, в сущности, депрессия, но – депрессия в состоянии само-рассеяния, разрежённая депрессия. Скука есть разбавленная депрессия, так же как депрессия есть застывшее отчаяние.

Большинство людей ищет спасения от скуки в развлечениях и отвлечениях, вообще, в возбуждении, обычно путём применения внешних, механических средств. При ощущении пустоты, гложущей скучающего, он стремится заполнить себя почти любым содержанием, лишь бы избавиться от этого ощущения. Скука – стимул большинства нынешних развлечений, которые на время заглушают чувство пустоты. Современная же индустриальная цивилизация предоставляет богатый выбор средств для избавления от скуки – кино, телевидение, быстрая езда на автомобиле, на моторной лодке и так далее. Этим я, конечно, не хочу сказать, что эти виды развлечений всегда объясняются бегством от скуки.

Спортивные и художественные наслаждения, например, являются результатом стремления к положительным ценностям. Нормальный отдых также не содержит в себе обычно элементов скуки. Но излишне подчёркивать, какой большой процент развлечений объясняется стремлением просто убить время, забыться, то есть, избавиться от скуки.

Но убийство времени есть тоже своего рода преступление, именно потому, что, как говорил Бергсон, время есть сама жизнь. Поэтому всякий убивающий время есть своего рода преступник. Афоризм Петра Великого «промедление времени смерти безвозвратной подобно» применим и к скуке, в которой время замедляется, течёт по пустому, и буквально теряется в небытии. Убийство времени есть убийство живых возможностей, ибо время дано нам для его использования, а возможности – для их воплощения. Скука есть всегда предощущение небытия, о котором было сказано, что оно есть нечто до того пустое и скудное, что нельзя пролить достаточно слёз над таким жалким состоянием.

В этом – отдалённое родство скуки со страхом, хотя различий здесь больше чем сходства. В страхе небытие предстоит нам, как грозная возможность, от которой надо во что бы то ни стало избавиться. В скуке же небытие не грозит поглотить нас, но лишь развёртывается как наводящая тоску однообразная панорама. В скуке небытие замаскировано как покров томящего однообразия. Именно по этой причине набившего оскомину однообразия, такой серой скукой веет, например, со страниц советской печати. Поэт Блок хорошо выразил однообразие скуки в известном стихотворении:

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бессмысленный и тусклый свет
Живи ещё хоть четверть века
Все будет так. Исхода – нет.
Умрёшь – начнёшь опять сначала
И повторится все как встарь.
Ночь. Ледяная рябь канала.
Аптека. Улица. Фонарь.

Скучающему становятся постылыми слишком привычная обстановка, друзья, знакомые, родные – кроме тех, кто может развеять его скуку. Главное же – ему постыло его собственное «я», он сам. Это, так сказать, статическое однообразие, порождающее пароксизмы скуки. Но однообразие может быть и «динамическим», при условии его механизации. Такова идея «кошмара вечных повторений», с надрывом проповедывавшаяся Ницше, в качестве «апофеоза имманентности». Но у Достоевского, высказавшего эту мысль несколькими годами ранее Ницше, идея эта разоблачается во всей её томительной скучности. Недаром её высказывает чёрт – двойник Ивана Карамазова: – «Да ведь теперешняя земля сама, может быть, биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля – ведь это развитие, может, уже бесконечное количество раз повторяется, и все в одном и том же виде, до чёрточки. Скучища неприличнейшая».

Но из космогонии опустимся на землю.

Внешние средства отвлечения помогают, конечно, рассеять скуку. Но исключительное прибегание к одним внешним средствам ещё более укрепляет твердыню скуки – собственную неприкаянную самость, подобно тому как курение доставляет временное разряжение нервного напряжения, но с каждой затяжкой курящий все более делается рабом своей привычки.

Как это ни парадоксально, но погоня за искусственными возбуждениями, развевая скуку внешне, ещё более утверждает её изнутри. Об этом хорошо говорит Бертран Рассел: – «Жизнь, слишком полная возбуждений, – изнурительная жизнь, в которой появляется нужда во всё более острых стимулах, чтобы привести человека в состояние известного волнения, без которого наслаждение – неполноценно. Человек, привыкший к слишком острым возбуждениям, подобен человеку, одержимому пристрастием к перцу. В конце концов, он не ощутит удовольствия даже от такой порции перца, от которой другой задохся бы».

Отсюда Рассел делает заключение об известной «пользе скуки». «Элемент скуки неминуем при стремлении избегать слишком острых возбуждений. Конечно, возбуждение тоже необходимо, но, как везде, дело тут – в количественном пределе. Известный элемент скуки существенно важен для счастливой жизни, и это – одна из истин, которую полезно преподать молодёжи».

Из контекста ясно, что Рассел имеет в виду готовность переносить периоды скуки, наступающие как реакция после моментов возбуждения, равно как и готовность заниматься скучным делом, если это нужно для достижения отнюдь нескучной цели. В этом духе он делает интересное наблюдение, что «все гениальные книги содержат скучноватые места».

Как видно отсюда, Рассел имеет в виду главным образом, виды скуки, которые мы назвали бы «оправданными». Но он мало говорит в своей статье о той внутренней скуке, о которой у нас идёт речь. Ибо мы имеем в виду подлинную, хроническую скуку, коренящуюся в ощущении пустоты собственного «я», а не иные, более поверхностные и более оправданные виды скуки. На скучной лекции, попавший на неё, естественно, будет испытывать скуку, и это будет здоровой реакцией на скучную лекцию. Многие умные и талантливые люди, попав поневоле в скучное общество, реагируют на него ощущением оправданной скуки. Трудно также не зевать над скучной книгой, которую почему-либо нужно прочесть.

Мы имеем в виду не эти субъективные реакции на объективную скуку, а в первую очередь те виды скуки, которые возникают вследствие неумения или нежелания человека заполнить своё время ценным содержанием. Иными словами, мы имеем в виду скуку, в которой повинен сам скучающий. Такого рода внутренней скуке подвержены все те, кто не умеет «занять себя», кто перелистывает страницы жизни без вниманья, кто не преследует в жизни ценных целей.

Скуку, конечно, не испытывает тот, кто занят творческим трудом, соответствующим его склонностям и призванию – по крайней мере, в периоды такого труда. Если же творческого человека все же охватывают припадки скуки, то это бывает вызвано, по большей части, или реакцией на творческий подъем, или контрастом между его повышенными требованиями и окружающей обстановкой. Кроме того, творцы, как и все смертные, подвержены моментам или периодам «самоповинной» скуки: – «Пока не требует поэта...»

Другое дело – когда люди заняты внутренне чуждым или объективно неинтересным трудом. Хотя в самые часы работы, даже механической, особенно скучать не приходится, ибо от этого пострадало бы качество работы, – все же такая работа оставляет длительное ощущение неудовлетворённости и толкает в часы досуга искать утешенья в различного рода эксцессах, начиная с карточной игры и кончая злоупотреблением наркотиками.

Было бы, конечно, стилизацией искать причины подобных эксцессов исключительно в скуке. Почти у каждого бывает достаточно жизненных неудовлетворённостей и помимо скуки – семейные нелады, неудачи по работе или службе, неудовлетворённое честолюбие, несчастная любовь и прочее. Но не в малом проценте случаев именно скука, коренящаяся в ощущении внутренней пустоты, толкает людей на злоупотребления безвозвратно текущим временем, и на бесполезное или вредное его псевдозаполнение.

Если лёгкая скука – состояние сравнительно безобидное, из которого к тому же легко найти выход, то, когда скука достигает степени гложущей внутренней пустоты, она может явиться источником немалых зол. Въевшаяся в человека скука есть симптом утери индивидуального смысла жизни, когда теряется и самый вкус к жизни.

В таких случаях пустота скуки может толкать агрессивные натуры на самые неблаговидные поступки, на необузданный разврат, иногда даже на преступления (в газетной хронике попадаются – слава Богу, редко, – ссылки на случаи, где преступники, обычно юноши, ссылаются на гложущую их «скуку» как на причину преступления).

Слова пушкинского (не гётевского) Фауста: – «Мне скучно, бес...» – приобретают, в свете этого, символическое значение: чтобы избавиться от скуки, иной человек готов прибегнуть к помощи дьявола.

Оргии холодного разврата, не скрашенного никаким живым чувством, хорошо показаны в итальянском фильме «La dolc evita», где герои и героини буквально заживо разлагаются от скуки.

При утрате ощущения индивидуального смысла жизни, яд скуки может отравлять все радости и наслаждения жизни. В таком случае даже эротическая страсть может таить в себе скуку, как об этом свидетельствует Блок – поэт, прошедший через опыт скуки:

Но ты меня зовёшь,
Твой ядовитый взгляд иной пророчит рай.

Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай – бездонной скуки ад.

Вообще говоря, называть скуку адом есть поэтическое преувеличение, ибо есть состояния невыносимее скуки – угрызения совести, отчаяние, глубокая депрессия и т. д. Но в нашем понимании скука и есть разреженная депрессия. В скуке есть момент угрызения совести за неумение или нежелание выйти из порочного круга внутренней пустоты. В этом смысле можно иногда говорить об «угрызении скуки».

По существу, скука есть одна из форм злоупотребления свободой, но не активная, а пассивная форма этого злоупотребления. Верно, что мы не делаем скуку – она сама приходит к нам, но лишь когда пустующая душа готова для встречи этой серой гостьи. Скучающий слеп к живым ценностям, в моменты скуки он преисполнен безверия. Поэтому скука есть скрыто-атеистическое состояние духа.

Скука есть ощущение бесплодно и напрасно текущего времени. Самое это течение воспринимается как затяжное, длинное – и недаром по-немецки скука называется die Langeweile.

Время есть живой поток длительности, творческой изменчивости. Но в скуке время воспринимается как равнодушное, автоматическое течение или, выражаясь образно, как гниение живого времени. Гложущая изнутри скука есть симптом разложения личности, по крайней мере, какого-то её аспекта. Поэтому выражение «смертельная скука» («скука смертная») есть не только яркое описание состояния этого смертоподобия, но и довольно точная характеристика «косвенной встречи с небытием», в которой заключается метафизическая суть скуки.