Понять понимание 2/2

Глава из книги А. А. Ивина «По законам логики», серия «Эврика», 1983 год. Вторая часть. Первую часть читать тут.

ОДНО И ТО ЖЕ ЗНАЧЕНИЕ

С чисто внешней стороны с коммуникацией всё просто: для неё нужны говорящий, слушающий, предмет, о котором идёт речь, и слова, произносимые говорящим, воспринимаемые слушающим и относящиеся к обсуждаемому предмету.

В каждом акте коммуникации должны присутствовать эти четыре элемента. Если используется не звуковой язык, а письмо, то имеется тот, кто пишет, и тот, кто читает.

Можно сказать, что всякий раз, когда два человека говорят об одном и том же предмете на известном им обоим языке и придают своим словам одинаковые значения, эти люди обязательно понимают друг друга. Однако такое определение основных условий понимания носит, конечно, сугубо предварительный характер и само ещё должно быть сделано понятным.

Кажется очевидным, что собеседники должны говорить на одном языке, иначе они просто не поймут друг друга. Обращаться к кому-то на неизвестном ему языке, всё равно что говорить с глухим или показывать цветную картинку дальтонику.

Хорошо известна притча о Вавилонской башне. В какое-то давнее время люди, возгордившись сверх всякого предела, вознамерились построить башню, доходящую до неба, и тем самым встать вровень с богом. Тогда они хотя и жили отдельными племенами, но говорили все на одном языке. Строительство башни шло настолько успешно, что бог был вынужден вмешаться. Он «смешал языки», разные племена заговорили на разных языках. Они перестали понимать друг друга, что вызвало «вавилонское столпотворение», и вскоре строительство заглохло.

Этот миф с выразительной простотой говорит о важности коммуникации и достигаемого на её основе взаимопонимания для всякой совместной деятельности людей: без коммуникации нет человеческой деятельности как таковой. Коммуникация должна осуществляться на одном языке. Разные языки разобщают людей; вместо целенаправленной совместной работы начинается «столпотворение».

Сложнее обстоит дело с требованием, чтобы люди, общающиеся на одном и том же языке, придавали одинаковые значения употребляемым ими словам.

Придание таких значений является, конечно, условием одинакового понимания высказываний партнёрами. Без этого условия нет успешной коммуникации.

Если кто-то говорит: «Сегодня четверг» – и понимает под «сегодня» то, что в русском языке обычно обозначается словом «здесь», а под «четвергом» то, что обозначается словом «крокодил», то остаётся ожидать только чуда, чтобы мысль говорящего дошла до слушателя. А если к тому же слушатель понимает «сегодня» как «вчера», а «четверг» как «подморозило», то понять этим людям друг друга не поможет, пожалуй, и чудо. В сущности, они говорят на разных языках, которые имеют с русским языком только расплывчатое синтаксическое сходство.

Но это крайний случай, и вряд ли кто использует язык так, чтобы всем его словам придавались новые значения.

В реальной жизни встречаются ситуации, когда меняется значение части слов языка. Например, в жаргонах некоторым обычным словам придаются необычные значения. Скажем, «хвост» здесь может быть вовсе и не хвостом, а «липа» – не липой. И тот, кто не знает об изменениях значений, не поймёт, о чём идёт речь, если, конечно, внешние обстоятельства не наведут его на открытие этих необычных значений.

Однако слова жаргонного употребления не делают погоды в языке. Они паразитируют на живом теле языка и составляют ничтожную часть его лексики.

Речь же идёт о тех, кто пользуется именно обычным языком и хотел бы, чтобы его понимали все, кто знает этот язык.

Действительная трудность одинакового понимания высказывании связана прежде всего с тем, что слова обычного языка являются, как правило, многозначными, имеют два и больше значении. В дальнейшем придётся ещё обращаться к этой характеристической особенности разговорною языка, но уже сейчас следует обратить на неё особое внимание.

Казалось бы, ничуть не сложно различать случаи, когда говорится о ребре балконной стойки, а когда о ребре человека. Но даже здесь, как мы видели, возможна путаница.

Намного сложнее становится ситуация, когда у слова оказывается более двух значений или его значения трудно различимы.

Словарь современного русского литературного языка для самого обычного и ходового глагола «стоить» указывает семнадцать разных значений с выделением внутри некоторых из этих значений ещё и ряда оттенков. Здесь и «находиться на ногах», и «быть установленным», и «быть неподвижным», и «не работать», и «временно размешаться», и «занимать боевую позицию», и «защищать», и «стойко держаться в бою», и «существовать», и «быть в наличии», и «удерживаться» и т. д. У прилагательного «новый» – восемь значении, среди которых и «современный», и «следующий», и «незнакомый»... У существительного «земля» также восемь значений, и среди них: «суша», «почва», «реальная действительность», «страна», «территория»...

Подавляющее большинство слов многозначно. Между некоторыми их значениями трудно найти что-либо общее. Например, «глубокие знания» и «глубокий овраг» являются «глубокими» в совершенно разном смысле. Между другими же значениями трудно вообще провести ясное различие. При этом чаще всего близость и переплетение значений характерны именно для ключевых слов, определяющих истолкование языкового сообщения в целом. Это верно как для обыденного языка, так и для научного и философского.

Например, советский философ, специалист по античной философии Л. Лосев статистически показал, что в текстах Платона центральные его термины «идея» и «эйдос» имеют «иной раз сугубо чувственное значение, иной раз и внутренне и внутренне-внешнее значение; по главным и специфическим их содержанием является их чисто выразительная, а тем самым и диалектико-эстетическая смысловая направленность».

Слова не только многозначны, но нередко значения их просто неясны. Каждому, пожалуй, приходилось сталкиваться со случаями, когда фраза, составленная из самых обычных и хорошо знакомых слов, вдруг, оказывается, не имеет ясного смысла. И чем больше вдумываешься в неё, тем больше расплывается её смысл. Так и со многими взятыми по отдельности словами. Пока мы произносим их, не задумываясь над их значением, они кажутся простыми и ясными. Стоит, однако, приостановиться и задуматься над каким-то словом, как его значение становится всё более неотчётливым и расплывается, подобно утреннему туману.

Поэты, постоянно размышляющие над языком и стремящиеся вчувствоваться в его глубину, изведать его выразительные возможности, хорошо знают эту особенность слов.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают как стекло.
И в этом наше ремесло.
                                                        Д. Самойлов

Для одинакового понимания выражений языка люди, использующие язык, должны придавать его выражениям одинаковые значения. Но что значит оборот «два выражения (или два слова) имеют одно и то же значение»? Оказывается, сам он не имеет ясного значения и в разных ситуациях может истолковываться по-разному.

В самом деле, слова имеют, как правило, несколько значений. Во многих случаях значение, в котором употребляется слово в конкретной ситуации, не является достаточно ясным. Как решить, в каком из нескольких своих возможных значений используется данное слово в данном случае? Когда, скажем, слово «стоять» означает «занимать боевую позицию», а когда «защищать» или «стойко держаться в бою»? На основе чего можно решить, что в определённом высказывании Платона слово «идея» имеет сугубо чувственное, а не внутреннее или внутренне-внешнее значение? Или как определить, что это слово в двух разных высказываниях Платона употребляется в одном и том же значении?

На эти вопросы самым общим образом можно ответить так: многозначность слова, близость и переплетение его значений не являются непреодолимым препятствием для речевого общения, так как среда, в которой используется слово, его окружение или контекст показывают, в каком именно значении в данном случае употреблено слово. Иногда говорят, что контекст не просто показывает, какое значение используется, но обусловливает то, что в каждом случае выступает то или иное значение слова.

На первый взгляд этот ответ достаточно ясен и убедителен. Ни одно слово не существует в полной изоляции. В речи ему предшествуют некоторые слова, за ним следуют другие слова. Слово живёт в определённой языковой среде, в речевом контексте.

Скажем, слово «раствор» может означать как угол, образуемый раздвинутыми концами какого-нибудь инструмента (лезвиями ножниц, ножками циркуля), так и жидкость, получившуюся в результате растворения твёрдого, жидкого или газообразного вещества в жидком веществе. Но ясно, что если речь идёт о «широком растворе», то данное слово употребляется в первом значении, а если о «насыщенном растворе», то во втором. Речевой контекст позволяет разделить эти значения.

Но это самый простой случай.

Сам речевой контекст погружен в более широкий контекст общения. Если разговаривают два человека, то этот контекст включает их опыт, знания, переживания и т. д. Одни и те же слова, сказанные или услышанные разными людьми, могут приобрести разное значение. Контекст включает также окружение этих людей, ситуацию, в которой протекает их разговор. Например, личное мнение нередко не совпадает с тем, что человек говорит по этому же поводу официально. Общение во многом определяется средой, временем и т. д. В разговоре двух физиков слова могут иметь иное значение, чем в разговоре двух поэтов, хотя внешне это будут те же самые слова. Современный химик и средневековый алхимик, если бы они могли встретиться и побеседовать о химии, говорили бы на разных языках. И трудность не просто в том, что за несколько веков многие слова изменили свои значения. Она прежде всего в том, что за плечами каждого из этих людей стояли бы разные системы знаний, определяющие как целое значения отдельных высказываний, разные культуры, вносящие свой вклад в значение этих высказываний.

Люди с трудом понимают то, что говорилось даже незадолго до их жизни. Потомки, к которым иногда с надеждой адресуются те, кто не понят своим временем, остаются, как правило, глухи и безучастны, им трудно понять, о чём именно они должны вынести своё беспристрастное суждение.

Выделяя наиболее важные проблемы методологии гуманитарных наук, М. Бахтин писал «Сложное событие встречи и взаимодействия с чужим словом почти полностью игнорировалось соответствующими гуманитарными науками (и прежде всего литературоведением)...

Первая задача – понять произведение так, как понимал его сам автор, не выходя за пределы его понимания. Решение этой задачи очень трудно и требует обычно привлечения огромного материала.

Вторая задача – использовать свою временную и культурную вненаходимость. Включение в наш (чужой для автора) контекст».

Таким образом, понятие контекста далеко не тривиально. Он показывает и определяет значение слова. Но на каком уровне выделения окружения слова следует останавливаться, выявляя значение? Нередко для этого достаточен речевой контекст, непосредственное словесное окружение данного слова. В других случаях требуется принять во внимание более широкую среду общения, ситуацию, в которой оно протекает. Иногда нужно иметь в виду контекст целой эпохи.

Никаких общих принципов здесь нет, все определяется конкретным случаем и конкретным исследованием.

Контекст и только он показывает, в каком значении употреблено слово. Он помогает решить, когда люди, использующие язык, придают его выражениям одинаковые значения.

Но он вовсе не является неким магическим средством, позволяющим всегда и точно решать вопросы о значениях слов. Само понятие «контекст» не является однозначным. Речевой «контекст», «контекст общения» и «контекст эпохи» – это очень разные вещи. И каждая из них сама может толковаться по разному.

Наконец, контекст, доступный анализу, может быть просто недостаточно обширным, чтобы на его основе можно было судить о точном значении слова.

Таким образом, сказать, что люди обязательно понимают друг друга, если словам общего для них языка они придают одинаковые значения, значит, высказать очень общую и очень бедную содержанием мысль. Она настолько абстрактна и оторвана от конкретной и полнокровной жизни языка, что трудно даже решить, насколько она верна. Правильность идеи подтверждается сопоставлением её с действительностью. Если такое сопоставление затруднительно, то и суждение об идее оказывается столь же затруднительным.

ОДИН И ТОТ ЖЕ ЯЗЫК

Можно далее обратить внимание и на то, что даже требование говорить на одном языке не так уж однозначно и ясно, как кажется.

Один из собеседников обращается к другому на русском языке, второй отвечает ему по-английски. Говорят ли они на одном языке?

В обычном смысле, нет. Но если они прекрасно знают эти языки и без труда понимают друг друга?

Можно думать, что с точки зрения взаимопонимания они всё-таки если и не «говорят», то «общаются» на одном языке. Но что значит прекрасно знать иностранный язык? Быстро переводить в уме или же мыслить на этом языке, не испытывая потребности обращаться при этом к родному языку? Как оценить свободу мышления на чужом языке и настолько ли она широка, чтобы он мог полностью замещать родной язык?

Допустим, что люди не знают языка друг друга и говорят через переводчика. В этом случае сразу же встаёт проблема принципиальной возможности перевода с одного языка на другой. Очевидно, что далеко не всё зависит только от квалификации переводчика. Действительно ли английское «something still to come...» означает то же, что и русское «то ли ещё будет...»? Можно сказать, что иначе на английский эту русскую фразу не перевести. Но в общем-то эта ссылка на якобы недостаточные выразительные возможности английского языка здесь не по существу: ведь речь идёт о том, означают ли русский и английский варианты одно и то же?

Очень сложен вопрос с переводами поэтических произведений. Каждый новый перевод одного и того же стихотворения является, как правило, самостоятельным произведением. Многие переводчики убеждены, что адекватный перевод стихов вообще невозможен. И следует рассчитывать только на то, что к этой невозможности удастся подойти на несколько шагов ближе, чем кому-то другому.

Проблематичны переводы не только поэзии, но и прозы. Сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» переводились на русский язык более пяти раз. Между этими переводами весьма мало общего.

Впрочем, не так уж обязательно обращаться к сложным проблемам общения на иностранных языках. Взрослый разговаривает с ребёнком. У ребёнка в запасе несколько десятков слов, значения которых ограничены и искажены его детским опытом. В словаре взрослого несколько тысяч слов, и значения этих слов во многом иные. Говорят ли эти люди «на одном языке»? И что это за язык? Ясно, что не язык взрослого: ребёнок им ещё не владеет. Это и не язык ребёнка: взрослым он уже забыт.

Нет особой нужды прибегать даже к этому противопоставлению языка взрослых и языка детей. В случае любого эпизода общения можно показать, что вопрос, говорят ли два человека на одном языке, далеко не прост. У разных людей разный словарный запас, значения всех, в сущности, слов они понимают по-разному, у каждого свой опыт общения, свои установки и т. д. А язык – это не только слова, не только правила, но и обычаи применения этих правил, контексты, определяющие значения слов. Как вообще в таком случае два человека могут говорить на одном и том же языке? Можно даже поставить вопрос: а что такое «один и тот же язык»?

Окажется, что и это не особенно ясно. В частности, уже по той простой причине, что само слово «язык» не является ни однозначным, ни ясным по своему содержанию.

Так что даже элементарное на первый взгляд требование говорить на одном языке не так уж на самом деле просто. Нетрудно к тому же заметить, что оно зависит по своему смыслу от другого требования – придавать словам одинаковые значения.

ОДИН И ТОТ ЖЕ ПРЕДМЕТ

И наконец, о требовании, чтобы собеседники говорили об одном и том же предмете.

Разумеется, никакое понимание невозможно, если люди рассуждают о разных вещах, искренне полагая или только делая вид, что речь идёт об одном и том же.

Такая ситуация является, кстати, нередкой, и не случайно она нашла отражение в поговорках. Если один говорит про Фому, а ему отвечают про Ерёму, как будто тот и есть Фома, ни к какому пониманию беседующие не придут. Или говорят сначала о бузине, растущей в огороде, а затем сразу же переходят к дядьке, живущему в Киеве. И остаётся в конце концов неясным, о чём же всё-таки шла речь.

Собеседникам надо говорить об одном и том же предмете. Большинство споров и недоразумений, от поверхностных и комических до самых глубоких и серьёзных, как раз и имеют в своей основе нарушение этого элементарного, по видимости, требования. Но действительно ли оно настолько элементарно, что для его соблюдения достаточно одной внимательности?

Вовсе нет, и в дальнейшем это станет очевидным. Сейчас же сошлёмся в качестве примера на разговор Воробьянннова с Безенчуком из «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова.

«Неспециалист» Воробьянинов просто говорит, что его тёща умерла. Гробовых дел мастер Безенчук различает в смерти намного больше оттенков, и для каждого из них у него есть особое обозначение. Он машинально уточняет, что тёща Воробьянинова не просто умерла, а преставилась, и поясняет: «Старушки, они всегда преставляются... Или богу душу отдают, – это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле – значит, преставилась. А например, которая покрупнее да похудее – та, считается, богу душу отдаёт». И затем он излагает целую систему: в зависимости от комплекции и общественного положения скончавшегося смерть определяется или как сыграть в ящик, или приказать долго жить, или перекинуться, или ноги протянуть. «Но самые могучие когда помирают, – поясняет Безенчук, – железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают». О себе он говорит: «Мне дуба дать или сыграть в ящик – невозможно: у меня комплекция мелкая». И предполагает, что о нём после смерти скажут: «Гигнулся Безенчук».

Хотя смерть в общем-то для всех одна, всё-таки сколько людей, столько же и представлений о смерти, каждая из смертей уникальна. И хотя язык «специалиста» стремится провести между ними более или менее тонкие различия, даже ему это явно не под силу.

Слово всегда обобщает. Оно охватывает сразу несколько сходных в чём-то предметов или явлений. Когда говорят двое, всегда остаётся вероятность того, что они имеют в виду, может быть, весьма близкие и похожие, но тем не менее разные предметы. Быть может, интуитивно опасаясь именно этой особенности слова, Безенчук поправляет Воробьянннова: «Не умерла, а преставилась». Кроме того, далеко не всегда легко сказать, означают ли даже собственные имена один и тот же предмет. Открытие того, что наблюдавшиеся с глубокой древности Утренняя звезда и Вечерняя звезда – это одна и та же «звезда» – планета Венера, было вовсе не простым. В одних случаях «Париж» и «столица Франции» означают одно и то же, а в других нет.

Теперь можно подвести некоторые предварительные итоги.

Одинаковое понимание, являющееся центральной проблемой интеллектуальной коммуникации, предполагает, что собеседники, во-первых, говорят об одном и том же предмете, во-вторых, беседуют на одном языке и, наконец, в-третьих, придают своим словам одни и те же значения. Эти условия представляются необходимыми, и нарушение любого из них ведёт к непониманию собеседниками друг друга.

Однако сами эти условия – при всей их внешней простоте и очевидности – являются весьма абстрактной характеристикой понимания. Первая же попытка приложить их к реальной коммуникации и выявить тем самым их полезность и глубину наглядно показывает это.

Эти условия не являются независимыми друг от друга, и ни одно из них не может быть понято в изоляции от остальных. Стоящие за ними общие соображения могут быть выражены и иначе, в форме каких-то иных требований. Можно сказать, например, что одинаковое понимание требует, чтобы высказывания касались одного и того же предмета и включались собеседниками в одни и тот же речевой или более широкий контекст.

Но главное в том, что попытка конкретизации условий понимания затрагивает целую серию сложных и ставших уже классическими проблем, касающихся самой сути общения посредством знаков. В их числе проблемы знака, значения, синонимии, многозначности, контекста и т. д. Без детального исследования всех этих и многих связанных с ними проблем общие принципы коммуникации и понимания неизбежно остаются абстракциями, оторванными от жизни.

Известны многие попытки определить понятие «человек», выделить то, что отличает человека от всех иных живых существ. Его определяли как разумное, говорящее, социальное и т. д. существо. Его можно определить также как понимающее существо, поскольку понимание смысла сказанного характерно только для него. Никакое существо не может быть разумным, говорящим, социальным и т. п., если оно не обладает способностью интеллектуального понимания.

Нет ничего странного поэтому в том, что раскрытие понимания как одной из наиболее глубоких специфических особенностей человека не может быть простым делом.

ПОНИМАНИЕ И ЛОГИКА

Понимание – это та точка, в которой пересекаются все основные темы и проблемы такого сложного н многоаспектного явления, как человеческая коммуникация. Поэтому всякая попытка охарактеризовать понимание несколькими общими фразами, раскрывающими сразу его «суть», способна только затушевать комплексный характер проблемы понимания.

Английский философ Ф. Бэкон, любивший сентенции, как-то заметил, что тот, кто слишком торопится получить точный ответ, кончает сомнениями, тот же, кто не спешит высказать суждение, наверняка придёт к точному знанию.

Этот совет не торопить события и не надеяться на скорые и точные ответы особенно уместен в случае изучения понимания. Не пара фокуснических фраз раскрывает его смысл, а только длительное и всестороннее исследование.

Многообразные аспекты понимании и коммуникации составляют предмет изучения различных наук: лингвистики, логики, психологии (в особенности психолингвистики), антропологии (в особенности этнолингвистики), истории культуры, литературоведения, социологии (в особенности социолингвистики и лингвистической социологии), семиотики, теории массовой коммуникации, философии. Этот перечень не является, конечно, исчерпывающим.

Логика – только одна из этих многих наук, занимающихся интеллектуальной коммуникацией и пониманием. Самым примерным образом цель логического анализа можно определить как выявление наиболее общих, или, как говорят, формальных, условий успешной коммуникации и понимания. Логика определяет те предельно широкие границы, соблюдение которых является необходимым условием всякого понимания и выход за которые равнозначен обрыву коммуникации и понимания. Эти границы формальны в том смысле, что они не зависят ни от природы обсуждаемых объектов, ни от их существования или несуществования, ни от контекста истории и культуры, в рамках которого осуществляется коммуникация. Эти границы не зависят ни от каких из тех факторов, которые способны влиять на понимание, кроме одного – формы рассуждения. В дальнейшем эта мысль станет понятнее, сейчас же три примера «логических», или «формальных», условии понимания.

Независимо от того, о чём, в какой ситуации и т. д. идёт речь, понимание исчезнет и коммуникация нарушится, если что-то будет одновременно и утверждаться и отрицаться.

Понимание предполагает также, что принять некоторые утверждения – значит принять и все логические следствия этих утверждений.

Оно предполагает, что невозможное не является возможным, обязательное – запрещённым, известное – сомнительным и т. д.

Эти и подобные им условия понимания не зависят, очевидно, ни от чего, кроме формы проводимых рассуждений.

Важно ещё раз подчеркнуть: логика, как и иные науки, исследующие человеческую коммуникацию, начинается именно с понимания, рассматривая все остальное через его призму.

Понимание всегда диалогично, н диалог, общение людей, является началом логики. Это было ясно уже Аристотелю. В частности, он говорил о возможной реконструкции логики как искусства н «самопознания через диалог».

Однако за более чем двухтысячелетний период после Аристотеля эта идея диалогичности логики не раз основательно забывалась. В прошлом веке, например, английский логик Д. Милль прямо утверждал, что единственной задачей логики является управление собственными мыслями, передача же их другим людям входит в задачи науки о красноречии, риторики.

Подобная робинзонада неизбежно ведёт к утопическому пониманию разума, эмансипированного от языка, и к искажённому пониманию самого языка, оторванного от коммуникативной функции.