Общение: наука и искусство

Источник: журнал «Знание – сила», №6, 1973 год. Автор: А. Добрович, кандидат медицинских наук

В ту пору, когда писалась эта статья, автору представилась возможность порыться в личной фототеке хорошо знакомого читателю фотокорреспондента Виктора Бреля.

Фотограф «останавливает мгновение», подчиняясь интуиции художника. Но можно увидеть фотографии и глазами специалиста. Таковы явления жизни: в каждом из них множество слоёв содержания. Я отобрал шесть фотографий. Как мне кажется, они тонко комментируют многие идеи этой статьи. Бесконечная далёкость друг от друга двух стоящих рядом людей; «общение» телефонных трубок, в котором человеку не остаётся места; дорожный знак рядом с деревом – в свою очередь причудливым знаком чего-то; жест, означающий «мы – свои», и первые навыки общения у ребёнка; нежность двух птиц – смутный укор тому, как мы, люди, подчас бываем сухи друг к другу; наконец, фотография, прямо выхватывающая из жизни эпизод психотерапевтического сеанса, – всё это показалось мне своего рода «ассоциативной фотоиллюстрацией» к статье: способом и сосредоточить на тексте мысль читателя, и увести её далеко за пределы текста.

Я на эскалаторе, мимо меня проплывает человеческое лицо, полное отчаянья или бесконечной опустошённости, этот человек едет вверх, а я – вниз...

Конечно, мы подхватим теряющего сознание, мы не оставим истекающего кровью. Надо срочно звать врача! Но душевную боль, даже когда она распознаётся (в спешке обычно не до того), мы обходим стороной, не задумываясь над тем, что несколько тактичных реплик или хотя бы участливый взгляд могут облегчить чужое страдание. В этой ситуации люди сразу делятся на тех, кто владеет и кто не владеет искусством общения. Даже вопрос: «Что с вами? Не могу ли я помочь?» иногда уместен, а часто – грубейшая ошибка. Подумайте, читатель, а какие вопросы задали бы вы случайному прохожему, как «подошли» бы к человеку... если бы, по крайней мере, не торопились?..

Итак, речь пойдёт об общении, коммуникации.

...О коммуникации написаны горы научной литературы. Когда лингвист задаётся вопросом об отношениях, существующих «между сообщением и способами его передачи», считается, что он работает над проблемами коммуникации. Некоторые психологи описывают бессознательные поступки как «поведение, относительно которого субъект не вступает в коммуникацию с самим собой». В социальной психологии коммуникация – это процесс «играния и принятия ролей». Социология развивает концепцию «общество как коммуникация». Изо дня в день мы слышим о «средствах массовой коммуникации»... Стоит ли за этим словом всегда одна и та же реальность? Видимо, общение – слишком сложный объект исследования, чтобы его можно было охватить во всей целостности, оставаясь при этом на позициях науки. Науке пока приходится довольствоваться лишь отдельными «срезами» этой реальности.

«А» и «Б»

Но и без науки нам не обойтись. Конечно, её первые подступы к той сфере, которую философ определил как «человеческое, слишком человеческое», часто выглядят наивными. Так, американский исследователь Гарольд Лассвелл рассматривал общение, ставя вопросы: кто? кому? по какому каналу связи? что (какую информацию) передал? с каким эффектом?

«Кто» и «кому» – абстрактные партнёры по диалогу: какие-нибудь А и Б. «Каналы связи» – речь, жестикуляция. Услышав нечто, Б превратился в информатора и сделал А реципиентом: партнёры поменялись функциями. Можно записать происходящее на плёнку, а потом положить её на стол и сказать: «Вот что А передал Б, потом Б – А и так далее». Если в итоге Б, скажем, упал замертво, А расхохотался, то всё это, отснятое на плёнке, как будто отвечает на вопрос, «с каким эффектом прошло общение».

На самом деле, если пользоваться только этой схемой, ни на один из вопросов ответить просто нельзя. Как понять, например, «что» передано? Допустим, А обращается к Б:

– Дыр бул щил... Убещур.

Для наблюдателя это бессмысленный набор звуков. Но какие у него основания утверждать, будто передана «нулевая» информация? Ведь, в конце концов, если бы А сказал Б: «Поздравляю, вы приняты», то и это оказалось бы для наблюдателя набором звуков – не знай он русского языка. Вопросу «что» логически предшествует вопрос «на каком языке».

Предварительная договорённость – условие существования любого языка. Поэт-футурист А. Кручёных, сочинивший «дыр бул щил», не страдал ложной скромностью. «В этих стихах, – заявлял он, больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина». В атмосфере поисков «нового слова» в поэзии читатель мог понять, что с помощью выдуманных слов футурист надеется передать ни больше ни меньше как «дух русского языка». Содержательная сторона слов при этом не принимается во внимание. Чтобы вступить в такое соглашение с читателем, футуристы начинали разговор с публикой, предъявляя ей свои «манифесты», а уж потом – стихи или прозу.

Схема Лассвелла, как видим, «не работает». Не то чтобы вопросы были поставлены неверно. Их слишком мало, чтобы понять общение хотя бы поверхностно.

ВСЕ И НИКТО

Итак, общение невозможно без предварительной договорённости. Но все это начинает выглядеть странным. Если диалогу предшествовала предварительная договорённость партнёров, то разве это в свою очередь не коммуникация? Тогда этой «предкоммуникации» должна была предшествовать «предпредкоммуннкация» и так далее. Где конец цепочки?

Читатель, пробегающий глазами эти строки, вступает в общение с их автором. Мы никогда не виделись и ни о чём не уговаривались. На мгновение, читатель, это может показаться чудом: вы за свою жизнь общались, скажем, с тысячей людей, я – тоже; никто из «вашей» тысячи в глаза не видел никого из «моей», и всё же через этих посредников мы вступили в «предкоммуникацию», без неё невозможно было бы наше общение.

Если двигаться в глубь времени, рано или поздно мы обнаружим группы людей, уже лично знающих друг друга и заключающих между собой некоторые соглашения. Ну, хотя бы соглашение о том, что понимать под словом «соглашение». В конечном счёте посредники общения – это все и никто: действительным посредником любого общения выступает общество.

Причём общество здесь не сумма людей, а совокупность существующих массовых соглашений, или «конвенций». Это теряющее начало в предыстории человечества движение, противоборство, сплетение и видоизменение конвенций в социологии часто обозначают всё тем же словом: коммуникация. Известный психолог прошлого века Джон Дьюи утверждал, что коммуникация (в этом смысле слова) – и есть общество, общественная жизнь.

Давайте поступим так: то, что Дьюи называл коммуникацией, условимся называть «процессом коммуникации». А то, что происходит сейчас между нами (или любыми А и Б, вступившими в общение), – «актом коммуникации». Ясно, что процесс коммуникации складывается из бесчисленных коммуникативных актов. Они возможны благодаря существованию конвенций.

Партнёры по диалогу должны разделять хотя бы некоторые из конвенций, – начиная, например, с того, что одни человек, обращаясь к другому, не причиняет тому физического вреда. Среди душевнобольных можно встретить такого, который не разделяет с собеседником даже этой конвенции. Он может считать, например, что обращённая к нему речь разрушает клетки его поджелудочной железы. И станет решительно избегать общения или зажимать уши.

То, что я рассказываю читателю об общении, едва ли изменит существующие на этот счёт научные договорённости. Но можно предположить, что прочитанное побудит хотя бы одного читателя обратиться к специальной литературе, то есть вступить в общение со многими, в том числе крупнейшими специалистами: социологами, психологами, психиатрами. Возможно, у него появятся собственные научные замыслы, и они приведут к новым исследованиям. Лет через 10, читая новые работы об общении, автор отметит про себя, насколько изменились иные конвенции в науке, и будет вправе причислить и себя к «виновникам» этих изменений.

Назначение коммуникации – обеспечить наше взаимодействие. При этом каждый из нас проявляет себя как действительный, пусть и анонимный, участник исторического процесса.

Что это значит реально для каждого из нас?

ЗЕРКАЛО ДЛЯ «Я»

Человеку беспрерывно приходится смотреть в зеркало. Зеркало – это общество, помещённое в его голове, «интернализованное», как выражаются психологи. За действия, совершаемые вне контроля сознания (то есть общества), обычно следует суровая расплата. Рефлексия, заглядывание в себя (а по сути дела – оглядка на общество) – это не прихоть, а жизненная необходимость. Известный французский биолог и философ Пьер Тейяр де Шарден утверждал, что установление рефлексии – решающий момент превращения человекообразной обезьяны в человека.

Формирование сознания представляют себе сегодня так. Ребёнок начинает подражать старшим, но здесь не просто усвоение поз, движений, звуков. Идёт усвоение ролей. Полутора-двухлетняя девочка начинает убаюкивать куклу, входя в роль матери и определяя свою собственную роль по отношению к матери: роль маленького существа, которое полагается убаюкивать. Обратите внимание: убаюкивают маленьких кукол, а не больших, ростом с самого ребёнка. Зародыш «я» появляется у ребёнка в тот же момент, когда он способен усвоить роль кого-нибудь из сферы «не-я». «Я» появляется на подмостках только вместе с каким-то «не-я», только как участник диалога, коммуникативного акта. Потом вокруг подмостков появляются все новые лица, возникает «аудитория». И даже когда человек один, эта аудитория присутствует в его голове. Итак, иметь «я» значит иметь возможность обратиться к другому лицу – хотя бы из числа интернализованных.

Кажется, у Корнея Чуковского есть история о девочке, её спросили: «Ты что плачешь?» – «А я не тебе плачу, – ответила девочка. – Я маме». Когда я плачу (или смеюсь или просто думаю), это всегда «кому-нибудь», хотя я могу об этом и не догадываться. Если человек плачет «никому» (такие случаи встречаются в неврологической клинике), он расценивает свой плач как «насильственный». И верно: здесь нет участия «я»; больному плачется из-за раздражения болезненным процессом определённых зон мозга.

По мысли крупного американского исследователя Джорджа Мида, привычка усваивать роль за ролью приводит к формированию у нас «позиции обобщённого другого лица». Это значит, что теперь мы способны усваивать (хоти бы в общих чертах) роль любого лица, с которым вступаем в общение. Воображая себе позицию другого, я могу интуитивно, не задумываясь, понять, чего он от меня ждёт. И «механика» коммуникативного акта приобретает у людей особый вид. Субъект А, прежде чем сказать что-то партнёру, «принимает его роль»: представляет себе, как будут восприняты его слова. Субъект Б точно так же принимает роль партнёра: предвидит, какой реакции от него ждут. Когда это «упреждающее проникновение» друг в друга идёт успешно, у партнёров появляется нарастающая приязнь друг к другу и всё большее взаимоугадывание реакций – чувство эмпатии. Всё это, сколь бы часто оно ни приводило к ошибкам и недоразумениям, в целом настолько облегчает общение, что когда этого нет, оно становится делом крайней трудности. Вот пример. Одно из проявлений шизофрении – неспособность к принятию ролей (вероятно, утрачивается «позиция обобщённого другого лица» и способность к эмпатии). Из-за этого собственные слова и жесты больного представляются собеседнику «неадекватными». Со своей стороны, собеседник, наталкиваясь на неадекватность партнёра, лишается возможности принять его роль. Так общение оказывается чисто «формальным».

РОЛИ И АМПЛУА

Ситуация с больным – крайняя степень формальности общения. Но формальное общение – не редкость и в быту здоровых людей. Бывает так, что человек нам неприятен, и у нас есть установка не допускать никакого взаимопонимания при общении с ним; он немедленно это схватывает и отвечает тем же. Иногда подавление дружелюбия вытекает из конвенции о характере официального общения: командир, принимая рапорт подчинённого, давая ему указания, может сознательно отметать свою симпатию к собеседнику: этого требуют интересы дела. А подчинённому и в голову не придёт обидеться: так надо. Но бывает и другое. Начальник всегда видит в вас только подчинённого, только исполнителя служебных обязанностей... Он принимает не всю вашу роль в целом, а лишь кусочек её, лишь «официальную часть». Все мы встречали продавца, для которого ты не более чем Покупатель, медсестру, для которой ты безликий Больной, массовика, которому ты представляешься не более чем Отдыхающим...

Кстати, говоря о принятии роли, мы допустили ошибку. При неформальном общении человек принимает не единичную роль, а ролевой набор собеседника. Ведь каждый из нас играет в жизни множество ролен. Здесь я – Исполнитель, там – Старший, здесь – Сотрудник, там Сосед, здесь Отец Троих Детей, там – Постоянный Посетитель Консерватории. И как только мой партнер по общению пытается выхватить из всего этого набора одну-единственную рать, общение становится формальным. Когда же я встречаю собеседника, интуитивно охватывающего мой ролевой набор – пусть даже «е полностью, чувство эмпатии нарастает с каждой минутой.

Способность улавливать ролевой набор собеседника – это, пожалуй, род одарённости. Прежде всего человек должен быть одарён какой-то «исходной», «безотчётной» доброжелательностью к людям. При этом его собственный ролевой набор должен быть достаточно широким. Есть категория «скучных» людей: их ролевой набор ограничен. Случается, что и на пикнике, где следовало бы быть весёлым дикарём, такой человек продолжает исполнять роль Солидного Служащего. Сомнительно, чтобы он мог стать интересным собеседником того, чей ролевой набор шире.

Роли можно подразделить (очень грубо и приблизительно) на социальные (Студент, Токарь, Командир, Подчинённый, Глава Семьи) и межличностные (Друг, Отец, Жена, Недоброжелатель, Соперник). Когда мы говорим «старательный студент» или «верная жена», это лишь оценка того, в какой мере человек следует конвенциям о сущности одной из своих ролей. Но если сказать «увлекающийся студент» или «вспыльчивая жена», дело идёт уже о стиле исполнения роли. А за стилем стоит характер. «Стиль – это человек». Можно представить себе человека, который все роли из своего набора исполняет приблизительно в одном и том же стиле. Допустим, он суетлив и склонен к панике и в роли Начальника, и в роли Друга, и в роли Отца Семейства. Тогда можно сказать, что у него довольно чёткое амплуа.

Но в жизни, как в театре, есть разные исполнители роли. У одних неизменное, всегда одно и то же амплуа. В театре таким дают вполне определённые роли; в жизни такие тоже выбирают достаточно узкий круг социальных и межличностных ролей. Другие имеют целый набор амплуа – их ролевой набор, естественно, шире. И всё же видимый круг ролей и амплуа какого-то человека – это ещё не характеристика его личности. Вернёмся к театру: какой комик не мечтал о трагической роли? Маленький, с пухлыми ручками и уморительной манерой гримасничать, он, может быть, сотни раз играл в душе Отелло. То же в жизни: у нас есть несыгранные роли и невыделенные амплуа – так уж сложилась жизнь. Иногда то, что сыграно и выявлено, составляет лишь «одну седьмую часть айсберга». Известный советский социолог В. Ольшанский считает, что личность человека – это набор ролей, которые он в действительности играет, плюс набор ролей, которые он мог бы и хотел бы сыграть. Так же обстоит дело с набором амплуа.

Одарённый собеседник это тот, кто чувствует в нас, помимо явного, ещё и скрытое: несыгранное, невыявленное...

Но здесь мы явно переходим к общению как искусству. Оглянемся же ещё раз на те научные подходы к общению, о которых мы упоминали. Пожалуй, и схема Лассвелла исполнена здравого смысла, и без социологических трудов мы хуже понимали бы, что такое общение. Все на первый взгляд разрозненные факты науки подспудно собираются воедино, когда от рассуждений о коммуникации мы переходим к живому общению как его инициаторы и участники. И скромные с виду научные данные становятся при этом опорными конструкциями для нашего интуитивного постижения друг друга.

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ПСИХОТЕРАПЕВТОМ

Мы общественные существа. Нас с детства приучают вступать в коммуникативные акты, и понятно: если затухает процесс коммуникации, страдает общество. Но от того, что противоположно общению – от разобщения, – страдает и единичный человек. Страдает – от чувства одиночества. Иногда оно сознается как тоска по общению, иногда переживается как безотчётный страх перед жизнью или отвращение к ней. Предопределено ли это душевное страдание конвенцией («человек должен общаться с себе подобными»)? Или в этом чувстве сказывается также неудовлетворённый социальный инстинкт, присущий человеку, возможно, не меньше (а скорее – больше), чем животным?

Маленький ребёнок испытывает ужас, оставшись в комнате один. Вещи на своих местах, нет ничего, что могло бы вызвать испуг, но ему страшно. Должно быть, «аудитория» для его «я» ещё не успела интернализоваться. Пока он видит кого-то около, ему спокойно: общение продолжается; но вот все исчезли, и разобщение вызывает почти животное чувство страха, словно на грани смерти. Позднее, когда появится возможность обращаться к кому-то внутри себя, ребёнок уже будет способен долго играть в одиночестве. Прислушаемся из-за двери: он непрерывно говорит, и говорит «кому-то»...

Общение – насущная потребность и для взрослого. По наблюдениям канадского учёного Эрика Берне, даже «ритуальное» общение (например, исполнение такого ритуала: «Привет! – Привет. Как дела? – В порядке») приносит удовлетворение людям. Одиночная камера – одно из жесточайших наказаний.

Но человек может страдать от одиночества и обмениваясь в течение дня сотней «приветов», и выступая на совещаниях, и сидя за столом с домашними. Это бывает тогда, когда очень уж много несыгранных ролей, невыявленных амплуа... Пусть вокруг люди, пусть – доброжелательные, но все они готовы видеть в нём только исполнителя нескольких привычных ролей, ничего больше. Легко ли создать нужную «аудиторию» в собственной голове? Обращаться к людям из прошлого, которых уже нет рядом? К воображаемым людям из будущего?.. Между тем – подчеркнём снова – «я» существует и осознает себя только тогда, когда есть «аудитория». И невозможность быть собой в полной мере (а не на одну седьмую часть айсберга) ведёт к мучительному чувству утраты «я».

Как же обрести своё «я»? И просто, и очень сложно одновременно. Нужно обратиться к психотерапевту, вовсе не обязательно к врачу. Прежде всего им должен быть тот, кто умеет и проявляет готовность исполнять по отношению к нам роль Свидетельствующего лица.

Чтобы обрести своё «я», нам нужен доброжелательный Свидетель нашей внутренней жизни. Ему не обязательно что-то говорить. Иногда нам это даже мешает. С него достаточно нескольких реплик. Пусть это будет одно слово: «Понимаю» – нам хочется верить, что это правда. И ему не обязательно вас уговаривать. Зачастую это раздражает: все его доводы мы могли бы высказать и сами – невелика премудрость. Он должен делать вот что: давать возможность комику быть некоторое время трагиком. Робкому – героем. Забегавшемуся в хлопотах – быть непринуждённым, ироничным, внутренне изящным человеком. Сдержанному – восторженным и красноречивым. Мягкому, нерешительному – быть резким н жестоким. Мрачному и суровому – нежным и не стыдиться слез... Как просто, казалось бы: молчи и дай другому выговориться. Но как сложно? Каждую секунду этот другой безмолвно требует подтверждения: его понимают, ему сочувствуют, его ценят в какой угодно роли. Самая же большая сложность – побудить его к самораскрытию!

В сущности, у кого есть друг, способный к такому свидетельству, у того есть «собственный» психотерапевт. У кого есть среда, где можно раскрыться, у того есть целая компания психотерапевтов. Но, к сожалению, это есть не у каждого. У множества из нас даже общение с добрыми приятелями не превращается в психотерапию: в нём сохраняется привкус формальности. А неудовлетворённость им даёт человеку повод думать, что истинного друга (Свидетеля) и искать-то нечего. Он ещё больше замыкается в себе – чувство одиночества возрастает.

Врач-психотерапевт – удачная «временная замена» такого друга. Есть масса методов психотерапии – от гипноза до толкования сновидений. Но в среде, специалистов временами возникает сомнение: оттого ли помогла психотерапия, что выбран был такой-то, а не другой метод? Или – хотя бы наполовину – оттого, что в процессе лечения врач, человек авторитетный и настроенный дружески, много раз и подолгу общался с пациентом? И возвратил ему живое чувство «я», надежду обрести друзей?

И всё-таки чрезмерное тяготение к психотерапевту таит в себе опасность. Самораскрытие перед другом накладывает на нас встречные обязательства. Иные люди чрезвычайно не любят чувствовать себя «связанными». Врач же – это друг «по долгу службы», его социальная роль освобождает нас от обязательств. Какие тут обязательства... Букет цветов преподнести? Между тем взятые на себя обязательства – тоже метод психотерапевтического «самолечения».

Человеку, страдающему от одиночества, можно дать такой совет. Вам нужен Свидетель, хотя вы до сих пор об этом не подозревали. Вы не видите человека, достойного этой роли. Возможно, такого человека нет, а возможно, вы просто его не видите. Замкнулись в себе и неспособны увидеть. Тогда – исполните эту роль сами по отношению к кому-то другому. Поверьте, многие нуждаются в этом, как и вы. Способность к общению можно развить одним только способом: общением. А искусством общения овладевает лишь тот, кому достаёт мужества и терпения быть Свидетелем, ничего не требуя от партнёра, никак не «связывая» его. Рано или поздно вы почувствуете себя вознаграждённым за такую позицию.

...И вот мы, кажется, договорились до того, что человечное отношение друг к другу есть не что иное, как взаимная психотерапия.

Разве это не так, уважаемый читатель?