Физика и музыка 2/4
МЕЧТА ДОКТОРА ШОЛПО
Необычная лекция
Это было лет двадцать тому назад. На кафедру Московского университетского лектория поднялся высокий, чуть сутулящийся человек с насмешливыми проницательными глазами. Он начал рассказывать о своём удивительном изобретении – рисованном звуке.
Лектор говорил на редкость едко, с сарказмом, словно отвечая на возражения невидимых спорщиков. Он убеждал слушателей в перспективности своих неожиданных и смелых идей. Рисованный звук, – говорил он, – это неисчерпаемое многообразие музыкальных тембров, это недоступная никакому виртуозу техника исполнения музыки, это освобождение композитора от услуг оркестрантов – он сразу может создавать звучащее произведение!
Потом началась демонстрация примеров. Увертюра к «Кармен». С детства до нотки знакомая, она зазвучала из громкоговорителей совсем по-другому. Неведомые трубы, какие-то странные колокола изменили старое произведение, влили в него новое содержание. Вот знаменитый «Полет валькирий». Ускоряющиеся вихри фонтанов необычного звука заполнили зал... Примеры менялись. И в каждом чувствовалось что-то особое, оригинальное.
В конце лекции изобретатель отвечал на записки. В их числе нашлась и такая: «Скажите, куда пойти учиться, чтобы стать вам достойным помощником?» Эти слова были прочтены вслух, и в зале пробежал смешок. Но лектор ответил очень серьёзно:
– Хотелось бы, чтобы тот, кто задал этот вопрос, если он сделал это обдуманно, набрался знаний в трёх областях: акустике, радиотехнике и музыке. Скоро, очень скоро нам понадобятся музыканты-инженеры и композиторы-физики...
Так прошло одно из публичных выступлений ныне покойного ленинградского музыковеда и изобретателя, доктора искусствоведческих наук Евгения Александровича Шолпо – бесспорного основоположника той отрасли нового искусства, которую принято называть синтетической музыкой.
В чем же сущность его изобретения?
Рисованный звук
Вспомните звуковую дорожку на тонфильмах системы Шорина. Это длинная строчка чёрных зубчиков. Если записан один инструмент – зубчики имеют одну форму, звук другого инструмента запечатляется иной формой зубчиков. В тонфильме очертания зубчиков звуковой дорожки получаются автоматически. Звучит, скажем, флейта – и по плёнке бегут черные пологие волны. Заиграл кларнет – волны превратились в какое-то подобие прямоугольников.
Вот эту-то зубчатую дорожку и увидел в лаборатории Шорина Евгений Александрович Шолпо, пришедший туда однажды вместе со своим давним знакомым, музыковедом Арсением Авраамовым для консультации по фильму «План великих работ» (1929 г.). Шорин давал объяснения, подробно рассказывал о своей системе звукозаписи.
И вдруг кому-то из посетителей (впоследствии Шолпо и Авраамов так и не вспомнили, кому именно) пришла в голову удивительно простая мысль: а что если рисовать эту самую звуковую дорожку? Рисовать! Пусть она не возникает самопроизвольно, а будет сделана рукой человека! Нанести тушью строчку зубчиков, а потом пустить в шоринский звуковой проектор. Что тогда получится? Получится звук, который прежде никогда не звучал который не издавался никаким музыкальным инструментом. Это будет уже не запись, а творение, синтез, искусственное приготовление звука.
Нарисуем волны – зазвучит несуществующая флейта, нарисуем строку прямоугольников – заиграет несуществующий кларнет. Ну а если нарисовать не волны, не прямоугольники, а какие-нибудь ёлочки или шахматные фигурки – что тогда зазвучит? Наверное какой-то новый, никому не ведомый голос!
И им можно вести любую мелодию – в каких угодно натуральных ладах, а не обязательно в традиционном темперированном звукоряде рояля. Ведь здесь нет клавиш, нет заранее установленных границ высоты тона. Густоту зубчиков дорожки можно менять как угодно! А гармонии? Становятся доступными любые сочетания звуковых частот – их надо просто нарисовать вместе...
Дух захватывало от внезапно нагрянувшего открытия.
Шолпо – самый экспансивный из всех присутствовавших – решил тотчас проверить идею, тут же нарисовать искусственный звук. Но чем? Зубчики такие маленькие, что их не сделаешь пером. Ничего, можно попробовать булавкой. Шолпо склонился над плёнкой. Вот нацарапана первая в истории музыки дорожка синтетических звуковых импульсов. Вот плёнка вставлена в проектор. Чу! Началось!
Первооткрыватели грустно улыбнулись: из громкоговорителя шёл какой-то противный скрежещущий свист.
Да, далеко от красивой идеи до её воплощения.
Первые пробы
Шолпо был ленинградцем, Авраамов – москвичом. Вскоре они расстались и начали работать над синтетическим звуком независимо друг от друга.
Надо сказать, что для Шолпо сделанное открытие было желанным и давно ожидаемым. Ещё в ранней юности он мечтал о чем-то подобном и даже написал фантастический рассказ, где своеобразный электрический оркестр звучал без музыкантов, по воле композитора. Теперь мечта стала облекаться в реальность.
Шорин приютил Шолпо, отдал ему уголок своей лаборатории. И всю свою энергию изобретатель отдал увлёкшей его идее.
Поначалу он просто склеивал заранее записанные на разных тонах «чистые» голоса музыкальных инструментов. Потом стал работать с помощью мультстанка – такого же, какой применяют при создании мультипликационных фильмов. Чертил на листах бумаги звуковые дорожки и фотографировал их на плёнку в уменьшенном виде. О тембрах и гармониях не очень заботился. Хотелось получить звук, мелодию. И выходило! Странные голоса пели то, что задумывал Шолпо. Первыми были записаны русские песни «Камаринская» и «Светит месяц». За ними – другие. Но каким кропотливым трудом это давалось! Работа шла черепашьими темпами. Никак не удавалось освободиться от досадных щелчков на стыках заснятых кадров.
Изобретатель понял: надо механизировать рисование дорожек, построить для этого какую-то машину. Теперь он непрерывно думал о том, как её сделать.
Видимо, на движущейся плёнке зубчики звуковой дорожки должны вычерчиваться какой-то тенью! Пусть плёнка проходит мимо вертикальной щёлочки, через которую на неё падает полоска света. А щель периодически удлиняется или укорачивается снизу. Это нетрудно сделать, вращая между щелью и источником света лекало определённой формы. Форма этого лекала (Шолпо назвал его «акустическим графиком») будет обусловливать необходимую форму зубчиков звуковой дорожки. Нетрудно изменять и частоту зубчиков – надо, чтобы лекало вращалось с разной скоростью. Для этого годится простейший редуктор из двух конусов, прижатых друг к другу через шар. Можно менять и скорость протягивания плёнки, чтобы удобнее было записывать звуки разной длительности. А потом плёнку останется проявить, сделать с неё позитивные отпечатки, которые и слушать через обыкновенный шоринский звукопроектор.
Как видим, не слишком сложно, хоть и не очень просто. Но на постройку машины нужны деньги. Нужен и звукопроектор – хотя бы старый. Шолпо понёс свои первые записи на студию «Ленфильм», дал их послушать, попросил помощи.
Не больно хорошо отнеслись к изобретателю кинематографисты. Не очень-то поверили они в его идею, хоть она и выглядела заманчивой. После сомнений и обсуждений изобретателю был предложен любопытный договор: Шолпо получает 400 рублей, старый звукопроектор и обязуется озвучить по своему способу небольшой мультипликационный фильм. А если работа не будет принята, он за собственный счёт озвучит фильм старым способом – с помощью оркестра, звукозаписи и т. д. Это – тысячи рублей.
Кинематографисты застраховались от любой неудачи изобретателя. А изобретатель шёл на опасный риск.
Шолпо подписал этот договор. И взялся за работу. Закупил самые необходимые материалы и детали. Принялся строить машину. И вот она сделана – почти вся, как говорил изобретатель, «перочинным ножом», деревянная, на верёвочках и проволочках. Так появилась первая модель аппарата для создания синтетической музыки. Изобретатель назвал его вариофоном.
Машина работала. Весело крутились конусы, шуршала плёнка, «акустический график» рисовал заветную звуковую дорожку.
На опыты времени не осталось. Пришлось поспешить с выполнением договора. Прошло две недели, и придирчивые кинематографисты приняли рисованную музыку. Приняли безоговорочно. И сделали Шолпо новый заказ – озвучить ещё один мультипликационный фильм. И даже организовали у себя на «Ленфильме» лабораторию графического звука.
Это была победа.
Труд и споры
В середине тридцатых годов в Москве и Ленинграде активно действовала группа музыкантов-новаторов, объединившихся в общество АНТЕС – «Автономная научно-техническая секция». Руководил ею горячий энтузиаст Борис Борисович Красин, которого в шутку называли «комиссаром новой музыки». Шолпо нашёл там понимание и поддержку. Несколько мультипликационных фильмов («Темпы решают», «Симфония мира», «Карбюрация») он озвучил вместе с композитором Георгием Михайловичем Римским-Корсаковым – председателем Ленинградского филиала АНТЕС.
Всё новые и новые записи выходили из-под акустического графика вариофона. Изобретатель трудился над совершенствованием своей системы. В его голове складывалась уже новая модель аппарата – не такая кустарная, как первая, более надёжная и точная в работе.
И Шолпо построил её. Вскоре он стал руководителем специально организованной лаборатории графического звука при Ленинградском институте театра и музыки. Штат лаборатории, правда, состоял всего лишь из одного человека – самого изобретателя, а полученное оборудование – из стола и двух стульев. Зато с лихвой хватало желания работать.
Синтетические звуки многим нравились. Их новый колорит, яркая самобытность запоминались, оставляли неизгладимое впечатление, хоть порой вызывали и бурные споры. Одни принимали записи Шолпо с восторгом, другие проявляли сдержанную благожелательность, третьи улыбались и разводили руками. А кое-кто резко возражал против оригинального веяния: разве допустима механизация искусства! Шолпо спорил и работал. Он напоминал о неоправдавшемся возмущении Генриха Гейне по поводу изобретения рояля – этого «грубого» инструмента, в котором «молотками кощунственно бьют по струнам». Он говорил о законности и неизбежности новых и новых музыкальных средств, обогащённых и заново рождённых техникой.
Но изобретатель понимал, что дела лучше слов. Переубедят противников, укрепят и умножат сторонников только звуки, звуки его музыки. И каждый день готовились записи, накапливался опыт.
Усилия давали плоды. По общему мнению, совсем неплохо получались на вариофоне произведения лёгкого жанра – например, искусственный свист в «Песенке Роберта» из музыки Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта». Но сам изобретатель стремился найти свежую красоту в серьёзном, классическом репертуаре. Он записал 6-ю рапсодию Листа, 19-й прелюд Шопена, произведения Вагнера, Бизе. Шостаковича, Прокофьева.
Графический звук завоёвывал известность. И не только в Ленинграде.
Авраамов, Самойлов, Янковский
Тем временем в Москве разворачивал работу Авраамов, который, как мы говорили, вместе с Шолпо впервые высказал идею синтетической музыки. Он организовал лабораторию синтетического звука при столичном Научно-Исследовательском кинофотоинституте (НИКФИ).
Первую в мире искусственную фонограмму снял именно Авраамов. Но по складу характера он не был изобретателем. Он не пошёл дальше мультстанка, занимался простым фотографированием вычерченных на бумаге звуковых дорожек. Не пытался и записывать известные музыкальные произведения, не ломал голову над проблемой новых тембров. Но зато он был убеждённым фольклористом, приверженцем народной музыки, не укладывающейся в клавиши рояля, в рамки обычной музыкальной системы. Воскресить натуральный ладовый строй! Вот в чём видел Авраамов цель синтетического звука!
Целыми месяцами пропадал Авраамов в северных русских деревнях, в казахских кишлаках, в донских станицах, в аулах Кавказа и неутомимо собирал народные мелодии. Чудесные напевы, звуки, не поддающиеся изображению обычными нотными символами, Авраамов записывал ему одному ведомыми знаками, а потом увековечивал в рисованных звуковых дорожках.
Вместе с ним работал другой поклонник натуральных ладов – композитор-любитель Самойлов. И того и другого сейчас уже нет в живых.
Все сделанные ими записи, к сожалению, погибли во время войны. И нелепо погибли. Кому-то понадобились жестяные коробки, в которых хранились плёнки, и содержимое коробок было просто выброшено в подвал. О записях этих можно судить лишь со слов Бориса Александровича Янковского, работавшего некоторое время с Авраамовым и Самойловым. Он с горечью вспоминает о невозвратимой пропаже.
Сам Янковский, тоже убеждённый поборник синтетической музыки, двигался в несколько ином направлении. Скрипач, художник и математик, он увлекался Скрябиным и мечтал не только о мелодиях, но и о гармониях и о тембрах, построенных в натуральном звукоряде. Эго был глубокий и своеобразный подход. Ведь кипучий, стремительный, богатый идеями, Шолпо не утруждал себя кропотливой лепкой тембров. Недаром же он создал вариофон. Авраамов вообще не обращал на тембры внимания. Звуковую дорожку он обыкновенно рисовал из простейших треугольничков, которые звучали совсем невыразительно. Для него главным была мелодия. Янковский же считал, что надо изучить всё: и мелодии, и гармонические звукосочетания, и закономерности красоты тембров. Ради этого он вёл математические исследования, придумал остроумную методику анализа известных тембров. Янковский построил и синтезатор собственной конструкции. Это был не слишком сложный аппарат – просто усовершенствованный мультстанок. Рисовать звуковую дорожку на нём приходилось, конечно, гораздо медленнее, чем на вариофоне. Но зато какие интересные тембры можно было формировать!
За год до начала войны Янковский серьёзно разошёлся с Авраамовым во взглядах о проблемах синтетической музыки, ушёл из его лаборатории, переехал в Ленинград и поступил в лабораторию Шолпо, который с радостью его принял. Оба энтузиаста теперь трудились под одной крышей, поддерживая друг друга и уважая стремления каждого.
Триумф и кризис
К 1940 году Шолпо сделал уже так много нового и интересного, что руководство Института театра и музыки, где он работал, сочло возможным ходатайствовать о присуждении ему без защиты диссертации звания кандидата искусствоведческих наук. Материалы были посланы в ВАК – Высшую аттестационную комиссию. В числе документов находились добрые отзывы о графическом звуке, полученные от таких видных композиторов, как Асафьев, Дзержинский, Шостакович, и учёных – академика Андреева, члена-корреспондента Академии наук Френкеля, известного музыковеда Струве и других.
Вскоре комиссия вызвала Шолпо. Он приехал в Москву, сделал доклад, продемонстрировал некоторые рисованные записи и сошёл с трибуны под гром аплодисментов. Но самое неожиданное произошло потом, во время чтения решения. Шолпо не верил своим ушам. Комиссия присудила ему звание не кандидата, как ходатайствовал Институт, а доктора искусствоведения. Мало таких случаев было в истории ВАК.
Он вернулся в Ленинград в приподнятом настроении. Все складывалось замечательно. Вторая модель вариофона действовала отлично. Вместе с Янковским начал готовить записи с улучшенным качеством звучания. Совмещение двух этих методик обещало избавить синтетическую музыку от некоторого «электрического душка», нащупать дорогу к новым эффектам. И тут началась война.
Ушёл на фронт Янковский. Поредел только-только сработавшийся коллектив лаборатории.
Война быстро приблизилась. Настали страшные месяцы блокады. Но и в этих условиях Шолпо нашёл в себе силы для работы над синтетическим звуком. В Доме Красной Армии изобретателя попросили озвучить агитационный мультипликационный фильм «Стервятники», клеймивший гитлеровских воздушных пиратов. Шолпо взялся за работу вместе с композитором Болдыревым.
Озвучен фильм был удачно. Счастливые находки тембров, лаконичная имитация шумов и сейчас интересны. Фильм открывался пародийным вступительным маршем, хвастливым и назойливым, под который Гитлер распахивал клетку со стервятниками-самолётами и посылал их к нашей стране. Задушевные звуки рожков иллюстрировали русский пейзаж. Победный рокот моторов, переданный яркими стилизованными звуками, и бодрая мелодия «Марша военно-воздушных сил» сопутствовали советским истребителям, вылетевшим навстречу врагу. Дальше – картина воздушного боя и бесславный стук сражённых фашистских самолётов. А когда из их хвостов выросли кресты кладбища, послышался унылый плавающий звук замогильного голоса побеждённых захватчиков. И вот уже чёрное воронье с противным лязганьем клюёт кресты...
Фильм «Стервятники» шёл в прифронтовых армейских клубах. Шолпо был рад его успеху и готовился к следующей работе. Изобретателя-художника не сломил голод. В качестве гонорара за труд он, с присущей ему оптимистической оригинальностью, попросил... мешок овса. Всего-навсего.
Но новый фильм озвучить не удалось. В конце декабря 1941 года фашистский снаряд угодил в подвал здания Текстильного института, где стоял вариофон. Драгоценный аппарат разлетелся вдребезги. Шолпо, скрепя сердце, вынужден был дать согласие на эвакуацию.
А после войны всё перевернулось. В жизни Шолпо настал непонятный, тяжёлый период.
Сейчас, спустя 15 лет, трудно объяснить неудачи, которые обрушились на изобретателя, ставшего после войны директором крупной, расширенной лаборатории графического звука. В его распоряжении было, казалось бы, всё необходимое. Обширный штат сотрудников, средства, оборудование. У него был изобретательский опыт и авторитет. А работа все-таки не ладилась. Никак не удавалось довести до конца постройку третьей модели вариофона. На неё истратили около ста тысяч рублей, а записи получались недоброкачественные. Надоели бесконечные переделки и доделки. Лаборатория не выполняла плана, не давала продукции.
Может быть, Шолпо оказался плохим директором? Вероятно, так. Талантливый изобретатель, новатор-музыкант, он не имел способностей к администрированию. Он был энтузиастом и привык иметь дело с энтузиастами. Но мало таких людей окружало его теперь. Не сумел Шолпо увлечь своей мечтой новых сотрудников. Куда-то исчез Янковский, группа АНТЕС распалась.
Потекли унылые, формальные дела и дни. Пропало горение. Жажду новизны вытесняла равнодушная служба. Шолпо видел это – и не знал, что делать. Начал и сам вязнуть в бюрократической рутине. Начал терять веру в самого себя. А дела шли все хуже.
В конце концов специально организованная комиссия вынесла решение: лабораторию реорганизовать – перевести её в Москву и влить в Научно-исследовательский институт звукозаписи. Шолпо назначили рядовым научным сотрудником. Правда оставаясь ленинградцем, он мог лишь наездами бывать там. Но он был рад, что дело его всё-таки жило.
В институте начали строить следующую – четвертую модель вариофона. И гораздо более совершенную – без киноплёнки, а с магнитофонной лентой. Можно представить себе, какие надежды возлагал Шолпо на эту модель. И они оправдались бы, но...
Нелегко разыскать причины. Может быть, не хватило технической культуры, может быть сам замысел не отвечал тогдашнему уровню приборостроения. Но, затратив более 400 тысяч рублей, конструкторы института звукозаписи, так и не преодолели существеннейшего недостатка – детонации (плавания) синтезированного звука. Машина отказалась петь, она выла...
Продолжить свою работу изобретатель не смог. Вернувшись в Ленинград в конце 1950 года, он тяжело заболел и вскоре умер.
Но идее синтетического звука не суждено было погибнуть.