Начала оптимизма

Источник: журнал «Смена», №21, 1969 год.

С академиком Виктором Михайловичем Глушковым, вице-президентом Академии наук Украинской ССР, лауреатом Ленинской и Государственной премий, директором Института кибернетики, беседует специальный корреспондент «Смены» Лина Тархова.

Перед началом разговора Виктор Михайлович мельком взглянул на часы и, как бы извиняясь за этот жест, сказал: «Воскресенье – единственное время для науки». Настала моя очередь извиниться за то, что нагрянула к занятому человеку в разгар воскресного дня. Извинением мне служила невозможность встретиться с ним в другие дни. Назавтра я бы его уже не застала в Киеве – Виктор Михайлович уезжал в ГДР, куда его пригласили для консультации.

Мне подумалось, что часы, наверное, самый необходимый предмет быта у этого человека. Он делит своё время между... Кто-то подсчитал, что В. М. Глушков имеет больше шестидесяти должностей, почётных званий, членств в различных комиссиях. Сколько же это суток заседаний в год?

– Иногда на каком-нибудь совещании, – лукаво улыбнулся Виктор Михайлович, – теорему доказываю. Математику легко: лист бумаги, карандаш – ничего больше не нужно. Или язык учу. Одно ухо открыто: не прозевать бы дела.

Ещё тринадцать лет назад он был кандидатом наук... Потом решена одна из самых недоступных математических задач – из цикла проблем Гильберта, выполнен цикл работ по теории цифровых автоматов, за которые наградой была Ленинская премия... Доктор, профессор, директор института, вице-президент Академии наук Украинской ССР. Будто раскручивалась мощная, надёжная пружина.

Как все это можно было успеть? Академиком В. М. Глушков стал в 42 года...

– Нужно очень любить свою работу. Так любить, чтобы, когда от неё отрывают, было больно.

Я уже знала, есть вещи, ради которых Виктор Михайлович готов оторваться от работы. Ради общения с молодыми способными учёными, ради поиска талантов среди тех, кто сидит ещё за школьной партой и помыслить не смеет, например, о кибернетике.

Но будущее науки программируется, говоря языком кибернетики, сегодня – именно в школьниках, в выпускниках, нетерпеливо ожидающих последнего звонка. Поэтому наш разговор начался издалека – со школьной парты.

– Мы плохо ищем таланты. Так, на взгляд, из ста талантливых ребят «вылавливаем» десять. Нестандартность мышления человек проявляет в области, где он имеет специальный интерес. Школа должна распознавать этот интерес. Между тем она скорее приучает детей к шаблону. Я даже по своим дочкам сужу – если подскажешь неизвестный им путь решения задачи, они сопротивляются: «Этого мы не проходили». И знаю, что учительница тоже будет недовольна. Хотя что в том плохого, что школьник понял, усвоил новое?

– Ещё Герцен с горечью писал об этом. Шаблонное обучение он обвинял в том, что оно «прекращает личность».

Но где выход? Известно, что учитель один, а учеников, то есть личностей, тридцать-сорок. Может ли учитель к каждой из тридцати индивидуальностей найти подход?

– Это задача социальная, но отчасти её решит кибернетика, кибернетический класс. Шести-семилетний человек будет сидеть не за партой, а перед пультом и общаться с машиной, которая за правильный ответ будет ставить ему пятёрки, а в случае неверного – советовать, накую страницу учебника перечитать.

Машина освободит учителя от повторяющейся, неинтересной работы. Каково ему в тысячный раз ждать от ученика ответа, сколько будет дважды два? У учителя останутся только творческие функции – составление всё более сложных программ обучения для каждого ученика.

Я недавно был в Америке, где видел несколько таких школ. За последние годы американцам удалось резко снизить стоимость оборудования для программированного обучения. У нас оно пока ещё дорого. Но скоро и мы будем широко внедрять кибернетику в школе. Однако я далёк от того, чтобы все надежды в воспитании и развитии способностей возлагать на машины, да и можно ли ждать?

Существует такой талант – талант рук, необходимый экспериментатору. Где его развить? Ещё учась в пятом классе, в Шахтах, я всякий свободный час проводил на станции юных техников. Строил управляемые модели, делал более чувствительные приборы, чем можно было купить. Не было деталей, и мы делали их сами. Это только подстёгивало нашу смекалку. Сейчас, по моим наблюдениям, число станций юных техников уменьшилось, хотя детей стало больше.

Способный школьник по изобретательности равен академику, разница между ними в эрудиции. Но если творческую жилку не упражнять, не оттачивать, способность и творчеству немедленно угасает. Топтание на месте – уже шаг назад.

И в институте – В. М. Глушков окончил Новочеркасский политехнический институт (энергетика) и Ростовский университет (математика. – Л. Т.) – у нас были мастерские. Сейчас я встречаю молодых инженеров-электриков, которые пробки не умеют ввернуть – мол, этого мы не проходили. Знакомый мотив? Я убеждён, что в каждом институте должны быть мастерские, и не чайники должны там студенты делать, а сложные модели, даже электронные микроскопы. Это сразу дало бы нам массу грамотных инженеров, знающих практику. А заодно и решило бы отчасти проблему приборостроения. За эту работу студентам следует платить деньги, что в том плохого?

И теоретиков надо различать в толпе разнообразно одарённых ребят. Учитель, сам имеющий способности и теоретической деятельности, может индивидуально заниматься с учеником. Это хорошо бы проводить в государственном масштабе, ни в коем случае не превращая в кампанию. Для талантливых детей, живущих в местах, где качество школьного преподавания невысоко, я предложил бы организовать интернаты в городах. И, конечно, викторины, олимпиады, заочные школы.

– Вы подчёркиваете, что надо искать одарённых детей, собирать их в интернаты. Что же остаётся менее способным?

– Я не специалист в психологии и выражаю, быть может, наивную веру в человеческие возможности. Но бесталанных, ни и чему не способных детей нет. Человеку вообще свойствен оптимизм в отношении своего интеллекта. Все жалуются на зарплату, но никто не проявляет недовольства своим умом. Но это шутка, а если всерьёз, то таланты ведь действительно многообразны.

Скажем, организаторы. Мы упускаем подготовку необходимейших хозяйству специалистов-организаторов. Хотя если задуматься, должно быть наоборот. У нас огромное преимущество, например, перед капиталистическими странами – общественная работа, прекрасная школа для организатора. Но мы этот канал до конца не используем. Выберут секретаря, посадят за стол в комитете комсомола, и всё. Считается; до разных мудростей дойдёт своим умом. Парадокс: человека с творческой жилкой общественная деятельность иногда отталкивает, хотя она требует именно творчества и больших познаний – в истории, педагогике, психологии.

В общем, должна существовать система, выявляющая самые разнообразные таланты. Между тем учёные, озабоченные будущим науки, сами занимаются «вылавливанием» способных ребят и не от хорошей жизни идут на это. Хотя многие делают это превосходно. С большой симпатией я слежу, например, за опытами в Новосибирске, за работой заочной школы физиков при МГУ.

Виктор Михайлович умолчал о МАН – Малой академии наук. «Смена» уже писала, что МАН – это объединение всех детских и юношеских творческих технических организаций Крыма, над которыми шефствует киевский институт кибернетики. МАН задумана как очень серьёзный эксперимент, цель которого – выяснить, возможно ли преподавать основы кибернетики в школе. Недавно подведены первые итоги эксперимента. Доказана возможность и даже необходимость преподавания кибернетики в школе. Министерство просвещения УССР решило с нынешнего, 1969 года открыть в Крымском педагогическом институте отделение по подготовке учителей кибернетического профиля. Будет в этом институте и кафедра педагогической кибернетики.

– Это победа прежде всего учёных-кибернетиков. Но «не от хорошей жизни»?

– Эта работа необходима пока как выход из положения. Шефствуя над МАН, мы обеспечиваем себе безбедное в смысле кадров будущее. Но я допускаю мысль, что на моё место придёт другой директор и откажется уделять Малой академии столько же времени и сил. И тоже будет прав. «Пробивать» помещение для летних занятий школьников, изготовлять учебные пособия и ещё бог знает чем заниматься не наше дело. Наше дело все-таки наука. В ней самой проблем предостаточно.

– Какую из них вы считаете главной на сегодня?

– Я полагаю, сейчас нужно думать, как повысить эффективность науки. Если посмотреть, сколько в нашей науке кадров, картина самая многообещающая. Отдача же невелика. У нас нет гибкой системы, освобождающей от ненужных людей, тем. Скажем, доказать необходимость новой темы сравнительно легко. Но взять на заведование новым отделом талантливого молодого кандидата наук очень трудно. Там, где утверждают кандидатуры заведующих, считают, что кандидат – это несолидно, в завы нужно доктора.

Также почти невозможно закрыть изжившие направления. И у нас в институте есть несколько тем, от которых пора отказаться. Мы не можем пока этого сделать. Всегда есть люди, цепляющиеся за отжившее. Тем более, что в науке почти невозможно доказать бесперспективность направления, ибо там чаще всего неизвестность. Что в ней? А за каждой, даже никуда не годной темой – люди. Их, мол, куда? И жаль тратить на все это время, когда интереснейшие проблемы требуют разрешения.

– Чем вы заняты сейчас?

– Институт заканчивает новую машину из серии «Мир». Это довольно «способная» машина: без программирования она может решать 90 процентов задач из учебника высшей математики.

– Некоторые учёные считают самым замечательным достижением XX века создание электронно-вычислительной машины. Вы с ними согласны?

– Мне не хотелось бы распределять лавры между науками двадцатого века. Что до кибернетики, то её роль в человеческом обществе действительно грандиозна. ЭВМ позволяет автоматизировать умственный труд, и уже сейчас можно сказать: никаких границ для применения средств автоматизации умственной деятельности не существует. Более того, даже нынешние универсальные электронные машины в принципе пригодны для автоматизации интеллектуальной деятельности любого рода.

Ближайшая практическая задача для ЭВМ – система учёта, планирования и управления экономикой. Этакий «электронный Госплан» с министерствами. Если ЭВМ не помогут Госплану, то уже в 1980 году планированием, учётом и управлением придётся занять всё взрослое население Советского Союза.

– Вы как-то говорили, что самая нежелательная и даже пагубная болезнь управления – централизация отношений. «Электронный Госплан» не формализует отношения между людьми?

– Вот как выглядит централизация отношений: всезнающий (а всё знать о производстве одному невозможно) – значит претендующий на всезнание начальник и повинующиеся ему, лишённые самостоятельности подчинённые. Говоря о программированном обучении, я уже показал, насколько машина освобождает учителя для творчества. Она отнюдь не высушивает отношения между учителем и учеником. То же и во втором случае. Самое большое и самое прекрасное разнообразие – в человеческих личностях, и машина только поможет им развиваться с заложенным в каждой своеобразием.

– Известно, что оценка явлений во многом зависит от индивидуальных особенностей человека. Каким же образом он приходит к объективной истине?

– Мы мало задаём нашим детям вопросов. И часто спешим раздумье предупредить готовым ответом. В общем, страшна неодинаковость мыслей, моральных ценностей. Есть наблюдение, что наиболее образованные люди предельно единодушны в оценках, и эти оценки меньше всего зависят от индивидуальных особенностей. Повторяю, однозначность итога не опасна. Нужно лишь, чтобы люди сами, сомневаясь и проверяя всё на практике, приходили к нему. Есть сильнейшее замечание у Писарева: «Если авторитет (читай: мнение, утверждение) ложный, тогда сомнение разобьёт его, и прекрасно сделает; если же он необходим или полезен, тогда сомнение повертит его в руках, осмотрит со всех сторон и поставит на место». И можно быть уверенным, что истине, проверенной таким образом, человек будет верен. А любой стереотип легко заменить. Какая же ему цена?

Одно из условий развития личности: она должна быть хорошо информирована. Взять того же начальника. Что-то у него на заводе не ладится. Он, опасаясь за свой авторитет, скрывает это. А снизу все равно все видно, шило-то из мешка выглядывает. С одной стороны, неосведомлённость и отсутствие доверия обезоруживают, подрезают крылья, с другой – ложь рождает циников.

– Для того, чтобы сказать правду, иногда нужно мужество...

– Пожалуй, что так. Мужество, смелость. Но без этих качеств нет человека, имеющего право на самоуважение.

– И учёного?

– Я думаю, без внутренней твёрдости, решимости следовать истине до конца учёный невозможен. И без умения рисковать.

– Был в вашей жизни повод для риска?

– В своё время мы выступили за универсальную управляющую машину, в то время как большинство учёных стояло за специализированные машины. Универсальные машины тогда были действительно непривлекательны: громоздкие, работать могли только в кондиционированном воздухе, стоили дорого. Но мы твёрдо стояли на том, что можно построить универсальную управляющую машину, которая при массовом производстве окажется практичнее и дешевле специализированных моделей. Философский аргумент из истории техники: механизмы всегда вначале «стремились» к универсальности. Прежде, например, появился трактор, а потом его садово-огородная модификация.

Наши доводы кое-кого заставили поколебаться, и нам было сказано: докажите свою правоту на практике. Мы взялись. Но риск был огромен. Как показать, что массовое производство наших машин дешевле, если не существует завода, способного их производить? Что ж, боролись за машины, пришлось повоевать и за завод. Сейчас у нас есть блестящий завод, выпускающий универсальные управляющие машины «Днепр». Был случай, когда мы не сумели доказать эффективность предложенной нами модели. Я и сейчас убеждён, что она появилась лет на пять – десять раньше, чем следовало. Что делать, учёный должен опережать своё время, но не всегда ему от этого уютно на земле.

– Что заставляет учёного идти на конфликты, «неуют», непризнание?

– Не только конфликтами, но трагедиями полна прошлая история науки. Но жажда творчества непреодолима. Это, вероятно, самый могучий и бескорыстный стимул из движущих человеком.

Кстати, наше воспитание в последнее время несколько «заэкономизировалось». Оно порой порождает потребителей. Материальные потребности юношей и девушек превышают возможности их родителей. Известно, что потребности растут скорее, чем их можно удовлетворить. Страшно себе представить, что было бы, если бы в один прекрасный день ВСЕ желания ВСЕХ оказались удовлетворёнными. Когда человек ничего не хочет, его ожидает смерть. Потребности бесконечны. Но вопрос в том, рост КАКИХ должен нас радовать. Ещё острее этот вопрос встанет в недалёком будущем.

Холод толкнул человека на открытие огня. Голод заставил усовершенствовать орудие труда. Пожалуй, стоит думать об испытании достатком.

Ещё Древний Рим знал, что не хлебом единым жив человек, – он требовал зрелищ. Мы вообще так устроены, что нам всегда чего-то не хватает. Уставший грезит об отдыхе, отдохнувший – о приятной усталости. Человек соткан из противоречий, он – неустойчивое равновесие массы потребностей. Учёные называют это потребностью в психологическом комфорте. В самом деле, как легко человек готов обмануться, если хочет поверить во что-то, что необходимо ему для удобства, спокойствия.

Общество должно учитывать такую психологическую особенность, даже если экономически это невыгодно. Душевный комфорт стоит денег, и чем более гуманно общество, тем дороже оно согласно за него платить. Я себе представляю в не очень далёком будущем в нашей стране такую организацию: всякий работающий человек обязан сообщить своё отношение к работе. Кому сообщить? Крупному машинному центру. Скажем, дворник, пекарь не удовлетворён работой. Его устраивает оклад, условия труда, но не чувствует он морального удовлетворения. Оценка его работы друзьями, соседями, большинством людей низка. Тревога! Машина ищет способы исправить положение. «Придумала» – даёт заказ учёным рационализировать эту работу. Или поэтам, писателям, музыкантам, философам, педагогам – «исправить» общественное мнение. Это очень приблизительный пример, но я убеждён, что нечто подобное по схеме непременно будет, и непременно в нашей стране. Человек рождён быть счастливым! Счастливец, если хотите, даже экономически выгоднее обществу, чем бедняга, убитый горем. Самое ёмкое определение счастья я нахожу у Спинозы: стремление от меньшего совершенства к большему. Я подошёл к мысли, которую считаю очень существенной: даже психологический комфорт не столь важен, сколько интеллектуальный. Человек истинно счастлив, если перед ним стоят творческие цели.

– Человеку, далёкому от кибернетики, трудно отделаться от, должно быть, ложного представления о машинном будущем как о странном мире, лишённом аромата, неожиданностей. Многие фантасты рисуют просто кошмарные картины торжества автоматики. Машины возьмут на себя многие функции человека, станут как бы продолжением его. Не может так случиться. Что человек попадёт в зависимость от машин?

– Но мы давно зависим от машин. Представьте себе, что автобус, на котором вы добираетесь до работы, опоздал на 10 минут. Сколько последствий может иметь этот ничтожный случай? А что происходит, когда выходит из строя телефон, телевизор? Многие боятся, что рядом с умными машинами человек будет ощущать комплекс неполноценности. Но мы ведь не робеем перед подъёмным краном, хотя он намного сильнее нас.

– Сильнее, но не умнее?

– По любому комплексу качеств можно создать машину умнее человека. Машинное искусство – ему не доверяют, хотя оно, безусловно, разовьётся. Мне и многим моим ровесникам нравятся импрессионисты, хотя давно ли над ними смеялись? Человеческие ценности легче перенимаются, чем машинные. Но даже если машина-композитор, машина-поэт будет иметь способность самоорганизовываться, окончательная оценка всегда остаётся за её создателем. Человек скажет: чушь, и это будет верховным решением для электронного поэта. Роботы освободят наших потомков от многих забот. Уже сейчас, например, машина делает мультфильм за два дня (идею, разумеется, машина получает от художника). Будущим людям останется одно – производить идеи. Может ли быть более захватывающая перспектива, когда для творчества у тебя вся жизнь?.. А те фантасты, о которых вы говорили, они просто лишены веры в будущее, скептики.

– Вы сами, Виктор Михайлович, заговорили о ситуациях, когда машина ломается. Автобус опоздал на 10 минут – редактор, надеюсь, простит мне опоздание. А если неверное решение выдаст система автоматического управления промышленностью? Учёные всерьёз ведь обсуждают возможность «бунта машин».

– Есть три способа победы или торжества машин, но не беспокойтесь, до конца XXстолетия они не актуальны. Давайте разберём все три.

Первой приходит в голову техническая неисправность. Норберт Винер считает, что с усложнением машин увеличивается ненадёжность. Встречаясь с ним в Массачусетсе, я указывал ему на зыбкость этого утверждения. Возьмите историю авиации. Где было больше жертв: при полётах самолётов на заре авиации или современных воздушных кораблей?

Второе: винеровский принцип «обезьяньей лапы» (образ из рассказа английского писателя У. Джакобса). Смысл его в том, что человек не может предвидеть далёких последствий своих действий. Но нам удалось установить, что доля нежелательных последствий относительно всех последствий внедрения машин уменьшается. Единственное, что здесь важно, – чувство социальной ответственности проектировщиков.

Но может случиться и так (мы ведь решили рассмотреть всевозможные последствия), что человек сам не захочет существовать иначе, как в виде машины. Общение с машиной всё упрощается. У нас в институте создана новая машина. На её экране можно «писать» световым карандашом, внося поправки в программу. Это уже достигнутый этап. Ещё проще общаться с машиной голосом. Но удобней всего мозгом. Эта возможность на первый взгляд фантастическая, но в принципе абсолютно реальная. Мы уже знаем, как научить машину видеть, как вложить в неё память. Я думаю сейчас над структурой новой машины, которая будет обладать логическими способностями. Научимся программировать и эмоции, и воспоминания, и чувство юмора. Человек, сколь это ни прискорбно, сложен не до бесконечности, и совершенство его тоже не абсолютно. Не так ли? Человека вполне можно будет имитировать. Нетрудно представить себе такую картину: учёный работает с машиной прямым обменом мыслями. Его центр самосознания вдруг переместился в машинный мозг, и он взглянул на себя глазами машины. Фи, какая неприглядная картина! Бесценный мозг заключён в бренную оболочку, подверженную болезням, старению. То ли дело великолепная ударо- и жаропрочная «кожа» машины! Она еще и бессмертна. Нет, я, пожалуй, обратно не вернусь.

Такая возможность перевоплощения человека в машину реальна – по его желанию. Последнее слово всегда останется за человеком.

– Вы оптимист?

– Да, я оптимист. Это результат философских воззрений: я коммунист. И, вероятно, жизненного опыта. Для тех, кому может показаться, что жизненный опыт преуспевающего учёного не омрачён был препятствиями и сложностями: не была его дорога гладкой и лёгкой, как не была она лёгкой у всех, окончивших школу в роковом сорок первом году. Годы утверждения личности и самых крылатых мечтаний пали на войну. Вместо осуществления их было рытье окопов (не приняли по зрению в военную академию) и книжка по физике только в паузах во время налётов.

В Шахтах фашисты расстреляли мать, депутата городского Совета. Страстная мечта об институте отодвигалась и после войны: Донбасс восстанавливал разрушенные шахты, Глушков работал под землёй. Уже много позже была путёвка от всего шахтёрского коллектива в политехнический. И, к вопросу о философских воззрениях, по окончании института две кафедры предложили ему аспирантуру: математики и марксизма-ленинизма...

Нет, не подтверждается гипотеза профессиональных скептиков, прямо выводящих оптимизм из числа удач, выпавших на долю человека.

– ...В последние годы Норберта Винера, подобно Эйнштейну, преследовали мысли об ответственности за рождённое им детище. Ужасна возможность, что кибернетику могут использовать, например, для наилучшего ведения ядерной войны. Однако я верю, что последнее слово останется за разумным человеком.

– Но согласитесь, что если не ужасна, то малопривлекательна и такая возможность: вместо живых, способных радоваться инею, чувствовать запах травы существ мир заполнится ударо- и жаропрочными роботами?

– Мне кажется, страх перед скукой машинного будущего основан на том, что это будущее проектируют математики, люди, по странному заблуждению считающиеся ещё людьми суховатыми, рационалистичными. Я очень люблю одну реплику Гильберта. Узнав однажды, что его ученик бросил науку ради музыки, он усмехнулся: «Ещё бы, для того, чтобы стать математиком, у него не хватило фантазии».