«Диавола творца нарицающе»

Источник: А. Ф. Замалеев, Е. А. Овчинникова «Еретики и ортодоксы. Очерки древнерусской духовности», 1991 год.

Неправо изъясняющим богомудрые изречения... анафема!

Из византийского анафематствованин XI века

«Во инех бо странах, аще и мнози бяше благочестиви же и праведни, но мнози беаху нечестиви же и неверни, с ними живуще, и еретическаа мудръствующе».

Остановился писец, призадумался: эка благодать, и еретиков терпят. А мы-то, Русь! Потом обмакнул перо, и снова побежала по бумаге тонкая нить витиеватой скорописи:

«В Рустей же земли не токмо веси и села мнози и несведомии, но и гради мнози суть, иже ни единаго имуща неверна или еретическаа мудръствующа, но вси единаго пастыря Христа едина овчата суть, и вси единомудръетвующе, и вси славяще святую Троицу, еретика же или злочестива нигде же никто видел есть. И тако быша 400 и 70 лет» [Иосиф Волоцкий. Просветитель, или Обличение ереси жидовствующих. Казань, 1904].

Ну, хватил монах! Это на Руси-то почти пятьсот лет после крещения ни еретика не было, ни инакомыслящего? Засмеялся писец: надо же такое выдумать! Знал он другое про Русь, сам не раз о том в разных книгах читывал. Немало их по монастырским да церковным книгарням попрятано. Нет, широко брела Русь, думы думала, много сварилась. Попов-пастырей недолюбливала. Словом, всё как у людей было...

Но начнём по порядку. После принятия христианства на Руси развернулась мощная языческо-волхвистская оппозиция. Сведениями о ней пестрят памятники книжности. Например, в «Повести временных лет» под 1071 годом читаем: «Такой волхв явился при князе Глебе в Новгороде. Он разговаривал с людьми, притворяясь богом, и многих обманул, чуть не весь город, разглагольствуя, будто наперёд знает всё, что произойдёт, и, хуля веру христианскую, он говорил ведь, что «перейду Волхов на глазах у всех». И замутился весь город, и все поверили в него, и собирались убить епископа. Епископ же, с крестом в руках и в облачении, вышел и сказал: «Кто хочет верить волхву, пусть идёт за ним, кто же истинно верует, пусть тот к кресту идёт». И люди разделились надвое: князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли и стали за волхвом. И начался мятеж великий в людях».

Ничуть не изменилось положение позднее. Владимирский епископ Серапион в XIII веке сокрушался: «Печаль велику имам в срьдци о вас, чада. Никако же не премените от злобы обычая своего; вся злая творите в ненависть богу, на пагубу души своей». Церковный проповедник был удручён тем, что паства его больше верит волхвам, чем священникам, ставя дела мирские выше дел божественных.

Языческо-волхвистская оппозиция послужила социальной базой для формирования собственно еретических движений, высший пик которых приходится на XIV-XVI века. Их богословско-теоретическими источниками становятся общехристианские ереси, проникавшие на Русь одновременно с церковной идеологией и составлявшие нечто вроде её обязательного конвоя.

Что же подразумевалось в средние века под словами «ересь», «еретик»? По определению «Семи партид» – свода феодальных законов XIII века, «еретики – это те безумцы, которые стараются извратить слова господа нашего Иисуса Христа и дать им другой смысл... противоположный тому, который был дан ему святыми отцами».

Возникновение ересей относится ещё к первым временам существования христианства. В частности, апостол Павел упоминает неких Именея и Александра, потерпевших «кораблекрушение в вере» и за это преданных им «сатане, чтоб они научились не богохульствовать».

Ранние ереси по большей части относились к так называемому гностицизму, выступая его своеобразными мистико-философскими модификациями. Но всех их объединяло общее верование в одного верховного бога, обитающего в вечности в плероме, то есть полноте света. От него происходили последовательные поколения эонов, или духовных существ, олицетворяющих различные свойства божества. Материя считалась неуничтожимой и по своей природе злой. Из неё враждебный богу демиург создал мир, в том числе человека. Таким демиургом признавался бог Ветхого завета. Христос был послан в мир для освобождения человека от тирании демиурга. Но он не являлся ни богом, ни человеком; его духовная сущность, будучи истечением из верховного бога, с одной стороны, была по необходимости ниже своего первоисточника, а с другой – не могла обитать в вещественном и, следовательно, злом теле. Поэтому в Иисусе видели либо простого человека, на которого эон, Христос, нисходил во время крещения и оставлял его перед распятием, либо полагали, что тело, облекавшее Христа, было призраком, а все его действия – мнимыми.

Влияние гностических ересей заметно сказалось на всех антицерковных учениях посленикейского периода. Христианство, ставшее в 325 году государственной религией Восточной Римской империи, на протяжении нескольких столетий вынуждено было вести настоящую войну с оппозиционными движениями. Уже на первом Вселенском соборе было предано анафеме арианство. Затем той же участи последовательно подвергались пелагианство, несторианство, евтихианство, ереси монофизитов, иконоборцев и т. д. Нападая на господствующую церковь, еретики вдохновлялись идеалами всеобщего братства, ратовали за восстановление «раннехристианского равенства в отношениях между членами религиозной общины, а также признания этого равенства в качестве нормы и для гражданских отношений».

Из общехристианских ересей на формирование антицерковных учений в Древней Руси наибольшее влияние оказывало прежде всего арианство. Основу богословских воззрений александрийского пресвитера Ария составляло отрицание божественности Христа. Исходя из различения терминов «сын» и «бог», ересиарх рассуждал, что если сын рождён, то отец существовал раньше его; поэтому сын имеет начало: «некогда его не было». А раз так, он не тождествен своему отцу, и бог сотворил его из ничего. Стало быть, Христос – тоже тварь, хотя высочайшая, созданная прежде миров. Бог употребил его как орудие своего творения [напротив, по церковному вероучению, бог управлял Христом в творении как своей рукой, не отделяя его от собственной сущности]. Во всём же остальном он ничем не отличается от других людей. Само богосыновство его – символ, метафора. Он является сыном божьим не по истине, а по «причастию»: бог выделил его из всех сотворённых им существ за «непреложность» и «неизменность» в добре.

«И мы можем сделаться сынами божьими, – доказывал Арий. – Бог избрал Христа из всех прочих сынов потому, что знал о нём, что он не отвернётся. Не потому избрал его, что он по естеству имеет нечто особенное и преимущественное пред прочими сынами по существу и не по какому-либо естественному отношению его к богу, но потому, что несмотря на изменяемость своей природы, он через упражнение себя в нравственной деятельности не уклонился к худому; так что если бы равную с этим силу показали Павел или Пётр, то их усыновление ни мало не отличалось бы от его усыновления». Таким образом, арианство превращало Христа в идеал высоконравственной личности, разрушая тем самым иерархические устои церкви.

На Руси интерес к арианству во многом обусловливался переакцентацией христианского вероисповедания с культа Христа на культ Богородицы. Как уже отмечалось выше, это было связано с традицией языческого почитания благодетельных женских существ. Однако Христос, заслонённый Богородицей как бог, в то же время возвысился в глазах верующих как человек, претерпевший страдания и мытарства. Такая христология, разумеется, была далека от официальных канонов, и древнерусская церковь решительно воспротивилась ей, отчётливо сознавая сходство народных воззрений с арианством.

Достаточно привести здесь только одно суждение Кирилла Туровского, знаменитого древнерусского проповедника XII века. «Вина» Ария ему виделась в том, что он рассуждал о Христе «от своего ума, а не от святых книг». Самого же еретика характеризовал так: «безглавьный зверю», «нечистый душе», «новый Каине», «вторый Июдо», «необратьный разбойниче», «неукротимый на Христова овчата волче», «безбоязньный святыя веры разорителю», «божий враже и сыну погибели». Эти эпитеты доказывают, что арианство было действенной силой на древнерусской почве, что оно страшило и тревожило церковных пастырей.

Среди других общехристианских ересей, пришедших на Русь ещё в домонгольский период, особенно выделялись павликианство и богомильство. По своей мировоззренческой направленности они также были близки дуалистическим представлениям славянского язычества и поэтому легко проникали в народное сознание. Павликиане и особенно богомилы очень скоро стали такой же неотъемлемой частью древнерусского быта, какими были волхвы и вольнодумствующие скоморохи.

Павликианство возникло первоначально в Армении и с середины VII века распространилось постепенно в Византии и Болгарии, достигло границ Сирии, а затем пришло и на Русь. Внешняя судьба павликианского движения трагична: оно неоднократно осуждалось на церковных соборах, его сторонники подвергались жесточайшим гонениям. В IX веке павликиане открыто выступили с оружием в руках против византийского правительства, объединившись с другими оппозиционными силами, участвовавшими в восстании Фомы Славянина. При императрице Феодоре было казнено около 100 тысяч павликиан. Их топили в море, распинали, жгли на кострах. Но павликианство по-прежнему оставалось массовым еретическим движением, а преследования и казни, казалось, лишь способствовали его укреплению. В это время появляются «столицы» павликиан – Тефрика, Аргаус, Амара. С конца X века роль «столицы» начинает выполнять и болгарский город Пловдив, куда павликиане переселились после их разгрома при императоре Иоанне Цимисхии.

Сведения о доктрине павликианства сохранились в самых разнообразных источниках IX-XI веков. Это и византийские хроники Феофана Исповедника, Георгия Монаха, и сочинения императора Константина Багрянородного, Льва Грамматика, Анны Комниной и других. Обширный круг образуют армянские источники. Среди них первостепенное значение имеют «Призыв к раскаянию» католикоса Ованеса I Мандакуни (конец V века), «Клятва единения» – документ, принятый на Двинском соборе 555 года, «Трактат в защиту икон» Вартана Кертола (VII век) и особенно «Ключ истины», составленный самими павликианами в промежутке между VII и IX веками.

Согласно воззрениям павликиан, на земле существует два начала – бог зла и бог добра. Один является создателем и властителем этого мира, другой – будущего мира. Так они стремились объяснить существование несправедливости в земной жизни, отождествляя с силами зла официальную церковь, её служителей. На этом основании павликиане отвергали все важнейшие церковные догматы и установления.

Прежде всего, отмечается в источниках, еретики «безмерно хулят всесвятую Богородицу». Если же их заставляли признать её, они аллегорически отвечали: «Верую во святую Богородицу, в которую вошёл и из которой вышел господь», разумея при этом «небесный Иерусалим», куда вошёл Христос после своего воскресения. Лишая Богородицу ореола святости, павликиане ссылались на то, что после божественного сына она имела ещё детей от Иосифа.

Столь же символично трактовали павликиане таинство крещения. «Они говорят, что крещением являются слова Евангелия, как сказал господь: «Я – живая вода». Об этом сообщается в хронике Георгия Монаха. А потому павликиане «с тысячью оскорблений» отбрасывали крест и изгоняли священников. Их собственные «учители» не отличались от рядовых членов секты «ни видом, ни образом жизни».

Из книг Священного писания павликиане признавали лишь четвероевангелие, четырнадцать посланий апостола Павла, послание Иакова, три послания Иоанна, послание Иуды и «Деяния апостолов». Ветхий завет они отрицали совершенно, а пророков называли «заблуждающимися» и «разбойниками». Особенно ненавидели апостола Петра – основателя церкви, признавая его апологетом всяческого социального неравенства и угнетения. В посланиях же апостола Павла, наиболее почитаемого ими, еретики видели идеал христианской общины, к которому они сами стремились, как в своих помыслах, так и в реальной жизни.

В целом павликианство представляло собой плебейско-крестьянское истолкование раннехристианского вероучения. Еретики призывали к личному самосовершенствованию, мечтали освободиться от светской и церковной иерархии. Их идеология пронизана резко отрицательным отношением к феодальной системе. В преемственной связи с павликианством находилось болгарское богомильство, которое в наибольшей степени способствовало оформлению древнерусского свободомыслия.

Учение богомилов отражено в двух дошедших до нашего времени литературных памятниках: в принадлежащей самим еретикам «Тайной книге», где излагается нечто вроде космогонической концепции, и «Беседе на новоявившуюся ересь» Козмы Пресвитера, известного болгарского полемиста X века. В последнем источнике сообщается, что в годы царствования Петра (927-969) «бысть поп именем Богумил, а по истине реши Богунемил, иже нача перьвое учити ересь в земли Болгарьсте». Богомилы проповедовали своё учение тайно: «...и где узрять человека проста суща и груба, туже сеють плевелы учения своего, хуляще преданые уставы святыим церквам».

По их концепции, миром правят добро и зло, персонифицированные соответственно в образе бога, с одной стороны, и сатаны, дьявола, – с другой. Они учили, что некогда сатана был сыном божьим – Сатанаилом. Он позавидовал своему отцу и уговорил ангелов – от первого до пятого небес – отойти от бога. Узнав об этом, бог наказал его и, отняв предварительно от его имени последний слог «ил», низвергнул со всем его воинством на землю. Земля тогда пребывала в хаосе. Сатана преобразовывает её, создаёт горы и моря, растения и животных, новое небо и новое солнце. Затем из глины он лепит Адама и Еву, которых оживляет, воплотив в них падших ангелов. Ева, по его умышлению, соблазняет Адама, и от них начинается род человеческий.

Единственным повелителем людей оказывается сатана. На протяжении тысячелетий он мучил их, толкая на всевозможные преступления с помощью разного рода демонов и лжепророков. Одним из таких лжепророков был Моисей – основатель иудаизма. Видя страдания человечества, бог наконец сжалился над ним и, желая спасти его, послал на землю другого сына – Иисуса. Среди людей появились его избранники. Но эта миссия Иисуса была неудачной: по отшествии сына божия наказанный сатана снова принялся за прежние злодеяния. Оттого необходимо второе пришествие Христа, чтобы спасти праведников, к каковым богомилы относили прежде всего самих себя.

Вот как изображается это событие в «Тайной книге». Вострубит тогда ангел божий так сильно, что голос его будет слышен от неба до бездны; солнце и луна померкнут, звезды упадут, сильные ветры всколыхнут сушу и море. Сын человеческий, окружённый своими ангелами и апостолами, поставит свой престол на облаке, книги жизни раскроются, и начнётся страшный суд. Воскрешённое человечество, приведённое ангелами с четырёх сторон земли, будет разделено на праведных, внявших слову Иисуса, и на грешников. Сатану же закуют в цепи и вместе с падшими ангелами бросят в такую бездну, которую невозможно достичь и за три года. Там найдут своё место и грешники. Сын человеческий поднимется к богу с праведниками и сядет возле Отца, окружённый своими ангелами. К лику ангелов будут причислены и праведники. Тогда исчезнут всякие страдания и муки. Бог оботрёт слезы несчастных и станет царствовать с ними вовеки.

Исходя из своих дуалистических воззрений, богомилы отрицали всё земное, материальное («...глаголють, яко несть бог сотворил небесе, ни земля, ни всех сил видимых»), категорически отвергали официальную церковь, считали её делом сатаны. Особенно нападали они на высшее духовенство – епископов и митрополитов. В противовес церкви, не мыслившей без духовенства общение человека с богом, богомилы доказывали, что каждый должен молиться самостоятельно, а посему священники не нужны.

Для них были неприемлемы никакие богослужебные обряды, почитание икон они признавали идолопоклонством («кумиры наричуть я»), хулили веру в чудеса, утверждая, что они совершаются не «по воли божии... но диавол то творит на прелесть человеком». Причастие богомилы называли жертвоприношением в пользу демонов, а хлеб и вино – совсем обыкновенными. Смешно думать, говорили они, что во время причастия человек воспринимает плоть Христа; если бы это происходило на самом деле, тело его, будь оно больше самой большой горы, давно было бы съедено.

Подобно павликианам, богомилы также не поклонялись Богородице, видя в ней простую женщину. При этом они, по словам Козмы Пресвитера, много о ней такого «блядоуть, их же речи и горъдости нельзе писати в книгы сиа».

Вместе с тем важно отметить, что еретикам казалось ложным мнение, будто женщина во всём ниже мужчины. Поскольку тот и другая одинаково созданы дьяволом, то они равны и отличаются друг от друга не больше, чем люди между собой вообще. В соответствии с этим в богомильских религиозных общинах женщинам принадлежала значительная роль. Она могла приобщиться к сану «совершенных», стать учителем и проповедником. Византийский писатель Евфимий Зигавен в начале XII века отмечал, что среди богомилов были священники-женщины, которые наравне с мужчинами исповедовали и отпускали грехи.

Однако, причисляя себя к сонму избранных, болгарские еретики выступали против брака, семейной жизни («...сами ся небеснии жителие творять, а женящаяся человекы и живущая в миру Мамонины слугы зовоуть»). Рождение детей, но их мнению, совершалось при содействии сатаны, поэтому тот, кто думает о спасении души, не должен жениться или выходить замуж. Кроме того, запрещалось добиваться земного богатства и прелюбодействовать, есть мясо и пить вино, поскольку всё это установил дьявол на пагубу и соблазн человеку.

Таким образом, моральное учение богомильства было тесно связано с раннехристианскими вероисповедными идеалами и характеризовалось аскетизмом, сознательной ориентацией на чисто духовные ценности. Смысл этого плебейского аскетизма, присущего всем средневековым ересям, со всей полнотой раскрыл Ф. Энгельс: «Эта аскетическая строгость нравов, это требование отказа от всех удовольствий и радостей жизни, с одной стороны, означает выдвижение против господствующих классов принципа спартанского равенства, а с другой – является необходимой переходной ступенью, без которой низший слой общества никогда не может прийти в движение. Для того чтобы развить свою революционную энергию, чтобы самому осознать своё враждебное положение по отношению ко всем остальным общественным элементам, чтобы объединиться как класс, низший слой должен начать с отказа от всего того, что ещё может примирить его с существующим общественным строем, отречься от тех немногих наслаждений, которые минутами ещё делают сносным его угнетённое существование и которых не может лишить его даже самый суровый гнёт». Неудивительно, что и богомилы, объединённые обшей ненавистью к феодализму, феодально-церковной эксплуатации, именно в аскетизме находили основу для консолидации крестьянских масс, всего трудового люда.

Отсюда понятен и смысл богомильского отрицания труда («не подобает тружатися, делающи земная»). Богомилы ожесточённо выступали против представителей светской власти, уклонялись от каких бы то ни было обязательств перед ними. Козма Пресвитер с негодованием писал, что они учат не повиноваться своим властителям, хулят богатых – старейшин и бояр, «меръзькы богу мнять работающая царю и всякому рабу не велят работати господину своему». Такова была та «правда» богомилов, за которую их беспощадно преследовали всюду, где бы только они не появились.

На Руси богомильство с самого начала сблизилось с мировоззрением волхвов, о чём можно судить, в частности, но некоторым летописным фрагментам. Так, в «Повести временных лет» помещён рассказ о беседе княжеского воеводы Яна Вышатича с неким белозёрским кудесником. Воевода, в частности, попросил его поведать о сотворении человека. Тот отвечал: «Бог мылся в бане, распотелся, отёрся ветошкой и бросил её с неба на землю. И заспорил сатана с богом, кому из неё сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а бог душу в него вложил. Потому-то, когда умирает человек, в землю идёт его тело, а душа к богу». Подобный взгляд на происхождение человека, несомненно, восходит к болгарской ереси и в то же время созвучен славянским языческим представлениям о «белых» и «чёрных» богах, противоборствующих в мире.

Среди других свидетельств о воздействии богомильства на умонастроение древнерусских людей, а также павликианства весьма колоритно выглядит история о суздальском епископе Фёдоре.

В 1164 году «всеми суздальскими людьми» со своего святительского места был изгнан епископ Леонтий, настаивавший на строгом соблюдении церковного поста. Его главным обличителем выступил Фёдор. К сожалению, летописные источники ничего не сообщают ни о его происхождении, ни о роде деятельности. Он и занял место изгнанного Леонтия без согласия на то Константинополя, минуя необходимые обрядовые процедуры. По-видимому, Фёдор пользовался поддержкой князя Андрея Боголюбского, проводившего антибоярскую и антивизантийскую линию.

Первым актом Фёдора было закрытие церквей. Особенно пострадали от него духовные лица – монахи, игумены, иереи. «Безмилостивый сей мучитель», по словам летописца, остригал им бороды, распинал их по стене, «хотя исхитити от всех именье: именья бо бе не сыт акы ад». Ко всему прочему, он повсеместно высказывал «хулу на Богородицу», отказываясь признавать православный догмат о непорочном зачатии и сомневаясь в божественной природе Христа.

Возможно, что все эти страсти несколько преувеличены. Но несомненно одно: Фёдор и его покровитель Андрей Боголюбский вызвали против себя самое широкое недовольство в господствующей среде. Сам суздальский князь был убит боярами, а новоявленный епископ отправлен на «исправление» в Киев, где по повелению митрополита Константина был жестоко казнён («повеле ему язык урезати, яко злодею и еретику, и руку правую утяти, и очи ему выпяти»).

Эта история с «сопротивником» Фёдором примечательна именно тем, что она ясно показывает, насколько неоднозначно воспринимался в древнерусском обществе богородичный культ, поддержанный официальной церковью в обстановке двоеверия.

Отчётливо проступают следы богомильского воздействия в народном творчестве, особенно в таком его виде, как духовные стихи. Их возникновение обусловлено принятием христианства на Руси, как результат стремления народа осмыслить новую религию, примирив её с прежним языческим мировоззрением. Первоисточниками большинства духовных стихов послужили евангельские сюжеты, а также их апокрифические переложения, осуществлённые богомилами либо павликианами.

Одна из ключевых тем духовных стихов – противоборство Правды и Кривды. Правда изначальна, она естественна по природе и неизбывна, а Кривда – только препятствие на пути к совершенному состоянию. Кривда может заполонить землю, исказить свет истины в людях, как о том рассказывается, например, в древнейшем духовном стихе о Голубинной книге, в вещем сне о Правде и Кривде:

Это не два зверя собиралися,
Не два лютые собегалися.
Это Правда с Кривдою соходилася,
Промежду собой бились-дрались;
Кривда Правду одолеть хочет.
Правда Кривду переспорила.
Правда пошла на небеса,
К самому Христу, царю небесному,
А Кривда пошла у нас вся по всей земле,
По всей земле по свет-Русской,
По всему народу христианскому.
От Кривды земля восколебалася.
От того народ весь возмущается,
От Кривды стал народ неправильный,
Неправильный стал, злопамятный:
Они друг друга обмануть хотят,
Друг друга поесть хотят.

Но Правда всегда «со Христом», она в конечном счёте торжествует. Следуя Правде в жизни, люди восстанавливают утраченное с приходом Кривды блаженство, «царство небесное» на земле. С идеалами богомильства духовные стихи сближает и протест против социального неравенства, против богатства. Согласно развиваемым в них представлениям, люди могут жить в братстве, лишь оставаясь в нищете. Богатство искажает душу человека, делает его глухим к белам и страданиям ближнего. Страсть к богатству движет князьями и боярами, пастырями духовными. В популярном и любимом в народе «Стихе о нищей братии» Христос хочет дать бедным золотую гору, чтобы те, поделив её, были «сыты, обуты, теплом обогреты». А Иоанн Богослов советует Христу:

Не давай ты им горы золотые,
Не давай ты им реки медвяные,
Не оставливай садов-виноградов,
Не оставливай яблонь кудрявых,
Не давай им манны небесной.
Горы-то им буде не разделити,
С рекой-то им буде не совладати...
Зазнают гору князи и бояра,
Зазнают гору пастыри и власти,
Зазнают гору торговые гости,
Наедут к ним сильные люди,
И найдут к ним немилостивые власти,
Не дадут им этой горой владети,
Отымут у них купцы и бояра,
Вельможи люди пребогатые,
Отоймут у них юру золотую,
Отоймут у них реку да медовую...
По себе они гору разделят,
По князьям золотую разверстают,
Да нищую братью не допустят:
Много будет над горою ту убийства...
Да нечем будет нищим питаться,
Да нечем им будет приодеться,
И от темные ночи приукрытьси,
Помрут нишие голодною смертью
И позябнут холодною зимою,
А ты дай им свое святое имя,
Дай ко-се им слово да Христовое.
Будут нищие по миру ходити...
Твоё имя святое возносити,
А православные станут милостыню подавати.

Следовательно, существование социальной поляризации в обществе – вовсе не тайна для народного сознания, но в духовных стихах преодоление общественного зла не выходит за рамки нравственного самосовершенствования, хотя при этом его предпосылкой выступает активное неприятие богатства, материальных благ.

Так под влиянием реальных жизненных процессов на Руси совершается последовательная адаптация сторонних «лжеучений», содействовавших развитию «самобытного мудрования» на отечественной почве. В этом отношении Русь мало чем отличалась от соседних христианских стран, где духовная оппозиция с самого начала предшествовала антицерковным и антифеодальным выступлениям. Причиной тому было всеобщее засилие церкви, её идеологических институтов. Она не только давала теологическое освящение светской, государственной власти, но и, владея в каждой стране приблизительно третью всех земель, обладала внутри феодальной организации огромным имуществом. В такой обстановке общественное сознание оказывалось всецело подчинённым религии, и первые проблески свободомыслия и социального протеста необходимо принимали форму богословских ересей.