Тайные писания первых христиан 1/3

Продолжаю потрошить старые номера журнала «Наука и религия». На этот раз статья в трёх частях о т.н. апокрифах – неканонических христианских евангелиях/писаниях. Насколько всем известно, официальная биография И.И. Христа сильно вылизана и стерилизована, ну прямо как у наших чиновников! Так что, почитать то, как в стародавние времена описывали «засекреченый» период жизни Христа между 12 и 33 годами его жизни мне было интересно. Так же описана биография его матери, обсуждается непорочность и пр. «неудобные» вещи.

Источник: «Наука и религия», №1, 1980 год. Автор: И.С. Свенцицкая, д.и.н.

В IV-V  веках христианские епископы утвердили список «боговдохновенных» писаний, составивших Новый завет. Но на самом деле туда попала лишь небольшая часть обширной раннехристианской литературы. Не вошедшие в Новый завет произведения церковь называет тайными, апокрифическими (от греческого «апокрифос» – тайный), и подложными. Апокрифы дают возможность более полно проследить формирование христианства.

Среди непризнанных церковью писаний можно выделить записи отдельных «речений Иисуса» (так называемые «логии»), которые были обнаружены на папирусах из Оксиринха (Египет). Речения восходят еще к устной христианской традиции; по-видимому, именно они были самым ранним жанром христианской литературы.

В I-III веках существовало и большое количество различных евангелий, например, иудео-христиан, то есть христиан, которые не порывали с иудаизмом. Были писания, автором которых считался апостол Пётр; в конце прошлого века (тоже в Египте) были открыты Апокалипсис Петра и отрывок из Евангелия Петра.

Во втором веке среди христиан получили распространение сочинения, отражающие гностические учения (от греческого «гносис» – знание). Их сущность сводилась к тому, что материальный мир – зло, он лишен единства и совершенства. Такой мир не мог быть создан благим богом, а произошел по ошибке (или по злой воле) сотворивших его сил. В человеке (причем не во всех людях, а только в избранных) есть частица совершенного божества, «света». Человек, обнаружив в себе этот свет, дух, путём озарения – мистического познания (гносиса) соединяется с божеством. Ни загробного воздаяния, ни царства божьего на земле христиане этих направлений не признавали. Иисус представлялся им божественным словом (логосом), посредником между людьми и абсолютным божеством.

Изучая сочинения, созданные в различных общинах, можно убедиться, что единого учения у христиан никогда не существовало, что они непрерывно спорили друг с другом по вопросам догматики, этики, обрядности, даже эпизодам биографии Иисуса.

Особенно остро шёл спор о сущности основателя нового учения. Иисус почитался одними (и притом самыми ранними) группами как человек, наделённый особой добродетелью, другими – как богочеловек, третьими – как предвечно существующий логос.

Знаменательны были и расхождения по вопросу о царстве божьем: ранние христиане верили, что второе пришествие близко, и, когда оно свершится, на земле установится царство добра и справедливости. В наиболее раннем из новозаветных евангелий – Евангелии от Марка – представление о вознаграждении на земле еще сохраняется. Но затем царство божье заменяется царством небесным (как в Евангелии от Матфея), появляются описания потусторонних рая и ада – впервые в Апокалипсисе Петра.

Гностики шли ещё дальше: они вообще отвергали идею воздаяния; царство божье для них «вне и внутри» человека, а единственно возможное спасение – слияние индивида с этим духовным царством. Подобные гностические идеи получили отражение и в Новом завете: в Евангелии от Иоанна содержится знаменательная фраза: «Царство моё не от мира сего» (гл. 18. ст. 36).

Споры шли и по вопросу об обрядности. Если в евангелиях иудео-христиан и оксиринхских логиях соблюдение иудейских обрядов, в частности празднования субботы, являлось обязательным для всех, то создатели многих произведений Нового завета не только отказываются от этих требований, но и стараются отмежеваться от иудеев вообще. Эта тенденция, особенно заметная после поражения антиримского восстания в Иудее 132-135 годов, затем ярко сказывается в описаниях суда над Иисусом, в оправдании Пилата. Последнее преследовало сразу две цели: примирение с римскими властями и обвинение иудеев в смерти Христа. Во II веке сторонники гностических учений высказываются против обрядов вообще, в том числе даже против молитв.

По-разному решали христиане I-IV веков проблемы отношения с окружающим миром, вопросы этики. Здесь диапазон расхождений был особенно широк: от крайнего аскетизма до моральной распущенности. Частью христианской этики выступало и отношение к бедности и богатству. Отрицательное отношение к богатству, выраженное в некоторых ранних апокрифических сочинениях, сменилось требованием благотворительности, учением о взаимной необходимости бедных и богатых, а затем и прямым оправданием богатства.

В произведениях Нового завета отношение к богатству различно, но самое существенное в них то, что бедные-богатые всего лишь одна из антитез окружавшего христиан общества наряду с благополучными-несчастными, здоровыми-калеками; социальный аспект не выделяется большинством авторов новозаветных книг: нищие и больные для них равнозначны. Для гностиков бедность и богатство выступали как часть еще более общего мирового разделения на противоположности, включавшего и разделение на мужское и женское, на левое и правое.

Разумеется, расхождения между отдельными христианскими группами не исчерпывались вышеприведенным. Для создания правильного представления о ранней истории христианства важно иметь в виду тот факт, что, хотя среди сторонников новой религии шла непрерывная борьба различных направлений, чёткого разграничения между ними не было. Они взаимопроникали и влияли друг на друга; христиане имели возможность читать произведения, созданные в самых разных общинах, вплоть до выработки победившей ортодоксальной церковью списка «отрешённых» книг. Именно поэтому в произведениях Нового завета можно увидеть и следы влияния иудео-христианства и идеи гностиков. Защитники христианства II-III веков использовали всю эту литературу в своих сочинениях.

Не вошедшие в канон писания отражают христианскую традицию, которая не переставала развиваться и меняться на протяжении трёх веков существования новой религии. Эта традиция отражала взгляды, интересы, чаяния разных слоев общества, среди которых распространялось христианское учение. Оно впитывало в себя самые различные, часто взаимопротиворечащие черты иудейского мессианства, восточных, особенно египетских, культов, греко-римской идеалистической философии.

Христианство создавалось людьми, которые стремились найти выход из того социально-психологического тупика, в который зашли античное общество и античная идеология. И само обилие направлений, острота споров среди приверженцев христианства свидетельствуют о том, что ни одно из этих направлений не могло удовлетворить духовных потребностей населения Римской империи.

Ортодоксальная церковь победила потому, что она сумела приспособиться к реальной жизни, принять существующий порядок (и даже оправдывать его) и получить в конце концов поддержку государственной власти. Но эта победа не была полной: на протяжении всего средневековья в разнообразных религиозных движениях, которые церковь называла еретическими, продолжали развиваться идеи, высказанные отдельными христианскими группами в I-III веках.

Подготовленная Политиздатом книга И. С. Свенцкцкой «Тайные писания первых христиан» посвящена некоторым не вошедшим в Новый завет произведениям раннехристианской литературы – и давно известным науке, и открытым сравнительно недавно. Предлагаем вашему вниманию отрывки из этой книги.

ЕВАНГЕЛИЯ ИЗ ХЕНОБОСКИОНА

Для изучения апокрифической литературы большое значение имеют археологические открытия. Первое место среди них, бесспорно, занимает библиотека христиан-гностиков, открытая в 1946 году на месте древнего Хеиобоскиона в Верхнем Египте. В III-IV веках христианские группы, жившие в этом районе, собрали воедино свои священные книги, отражавшие основные положения их учения и наиболее ими чтимые. Писались они на коптском языке, развившемся из древнеегипетского. Но это – не оригинальные сочинения, а переводы более ранних греческих текстов. Произведения, найденные в Хенобоскионе, относятся к разным жанрам. Здесь есть рассуждения о происхождении мира, догматические трактаты, апокалипсисы, наконец, евангелия. Мы остановимся на тех из них, которые наиболее тесно связаны с христианским учением.

ЕВАНГЕЛИЕ ИСТИНЫ

Среди хенобоскионских рукописей есть такие, которые названы евангелиями. Они отличаются от других и канонических и апокрифических евангелий тем, что не содержат рассказа о жизни и деятельности Христа, а заключают в себе рассуждения о гносисе, поучения и речения Иисуса.

«Евангелие истины есть радость для тех, кто получил от отца Истины милость поднять его через могущество Слова, пришедшего из Плеромы...» – так начинается рукопись, получившая название по первым её словам. Уже в этой фразе – типичная терминология гностиков: отец Истины – верховное, абсолютное божество; Плерома – (греч. – полнота) нерасчлененное, совершенное бытие; Слово – посредник между людьми и божеством. Евангелие в этом контексте приобретает свой первоначальный смысл – это не священная книга, а возвещение истины, благая весть о ней. К моменту написания этой рукописи уже существовали другие евангелия. Но автор Евангелия истины как бы заново возвещает благую весть. У него полностью отсутствует распространенная христианская догматика, хотя традиционные рассказы об Иисусе, безусловно, ему знакомы. Это видно по раду выражений, совпадающих со встречающимися в Новом завете (евангелиях, Апокалипсисе Иоанна, послании Павла к евреям). Но осмысление и контекст выражений иной.

Имя Иисуса автор употребляет всего несколько раз, больше он говорит о Слове, которое те, к кому оно обращено, называют спасителем: «ибо таково название дела, которое оно призвано выполнить для спасения тех, кто не знает отца».

О земной жизни Христа автор говорит, что тот пришел «в подобии тела. Свет говорил его устами». Дело Иисуса – дать свет тем, кто пребывал в темноте: «Он дал им свет. Он дал им путь. Этот путь – истина, которой он учил». Иисусу-Слову противопоставлено «Заблуждение», столь же абстрактное понятие, как и «Слово», Заблуждение возненавидело Иисуса за то, что он дал свет людям.

В Евангелии истины нет идеи распятия как искупления за грехи людей; тем сказано, что Иисус «унизил» себя до смерти, так как он знал, что смерть его означает жизнь для многих. Сам факт распятия упомянут, но интерпретирован он достаточно своеобразно: Иисус был пригвожден к дереву и стал «плодом знания об отце». Здесь употреблено слово «дерево», а не крест, чтобы создать впечатление не об орудии казни, а о «дереве жизни».

Интересно отметить, что речь идет не о повешении, как в «Деяниях апостолов», а о пригвождении к кресту: эта традиция восходит к Евангелию от Иоанна (гл. 20, ст. 25), где упоминаются раны от гвоздей на руках Иисуса, и к апокрифическому Евангелию Петра, где также говорится о гвоздях.

По-видимому, ко времени оформления основной христианской литературы не было ясного представления о способе распятия. Но для автора Евангелия истины реальность казни не имела значения. Распятый Иисус – это символ плода на дереве жизни. Он не воскресает, но снова становится самим собой, то есть извечным словом и мыслью божьей: он сбросил «смертные одежды» и облекся бессмертием, которое никто не может отнять у него Иисус, таким образом, в Евангелии истины не имеет человеческой природы, его земное существование – лишь видимость, подобна телесности. Насколько далек этот образ не только от сына плотника Иосифа из иудео-христианских евангелий, но и от богочеловека Нового завета!

Используя отдельные конкретные образы, встречающиеся в других христианских произведениях, автор переводит их в область абстрактного. Так, в Евангелии от Матфея (гл. 12, ст. 11-12) рассказывается, что Иисус в споре о том, можно ли исцелять в субботу, привел такой аргумент: «Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет её и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы!» Здесь приведен самый обыденный пример, чтобы показать лицемерие людей, уличивших Иисуса в нарушении религиозных правил. В Евангелии истины эпизод с овцой толкуется символически: человек не просто вытащил овцу, он «дал жизнь овце», чтобы люди Знали, что «спасению» не разрешено отдыхать... И человек, и овца, и спасение приобретают здесь иной смысл, а вопрос о том, что можно и чего нельзя делать во время священного дня, вопрос, имевший реальное значения для иудео-христиан, в этом произведении полностью снят.

В Евангелии истины отсутствуют какие-либо моральные поучения и этические нормы Христианство для автора – это возвращение к истинному знанию бога, которого люди забыли, открытие божества в самом себе. Подобно поэтам, он сравнивает земную жизнь с тревожным сном: люди – жертвы пустых образов из снов, они находятся во власти страха и тоски. Они забыли, откуда они вышли и куда они могли бы вернуться. Незнание бога-отца и есть причина их страхов, их неуверенности. Но так же, как свет разгоняет ночные видения, так и гносис – мистическое познание – освобождает их от страха. Человек, открывший в себе божественный дух, возвращается к богу: «Когда его зовут, он слышит, он отвечает, он направляется к тому, кто зовет его и возвращается к нему...» Обладая гносисом – внутренним откровением, человек выполняет волю «зовущего его». Посредством гносиса люди пробуждаются, вспоминают, освобождаются от ошибок. «Благо человеку, который обрёл самого себя и пробудился», – вот, no-существу, единственный путь к спасению, о котором говорится в Евангелии истины. «Знание» для автора этого произведения чисто интуитивно, оно вложено в душу человека. «Маленькие дети обладают знанием отца», – утверждает автор.

Евангелие истины написано доступным и в то же время ярким, приподнятым языком. Это не обработка различных версий и сказаний, а целостное произведение, созданное одним человеком, скорее художественное, чем религиозно-догматическое, своеобразная проповедь, рассчитанная прежде всего на эмоциональное воздействие.

Текст, открытый в Хенобоскионе, представляет собой перевод с греческого оригинала, который может быть датирован не позже 175 года. Образный язык, отсутствие мифологических рассказов о происхождении мира, скрытое переосмысление знакомых из более древней христианской традиции образов и выражений давали возможность читать это произведение в разных христианских группах, главным образом в группах гностического толка. Оно не было создано той сектой, которая скрывалась от мира в районе Хенобоскионе, оно было занесено туда и затем принято в число священных книг этой секты.

В Евангелии истины нет ни слова о втором пришествии, о страшном суде или о вознаграждении праведников в потустороннем мире. Сочинение обращено к человеку – отдельному, одинокому, который только внутри самого себя может обрести спасение. В таком подходе выражена крайняя степень отчуждения человека от окружающего мира, жизнь в котором для автора наполнена страхами, тревогами, неуверенностью.

Для социальной психологии римского общества II века такие настроения были типичны: они были обусловлены распадом традиционных коллективных связей между людьми. Ни принадлежность к племени во вновь завоеванных римлянами областях, ни принадлежность к гражданству старых греческих городов не имела значения для римских чиновников, выполнявших волю императора. Этот распад связей необычайно остро ощущается в Евангелии истины: человек живет не только в отрыве от мира, но и от других людей, поэтому проблемы этики, норм поведения не существует для создателя Евангелия истины. Он пытается освободить своих последователей от стреха, причём, по сути, не только от страха перед миром, но и от страха перед богом, стреха, на котором основаны требования ортодоксальной христианской этики.

Автор этого евангелия стремился переосмыслить христианское учение, оторвать его от жизненной конкретности. Он обращался к абстрактному человеку, его внутренней сущности, игнорируя реальные условия его существования. Та всеобщность христианской проповеди («нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (послание Павла к колосянам, гл. 3, ст. 11), которая обеспечила широкое распространение новой религии, нашла здесь свое крайнее выражение. Но в то же время представление об индивидуальном «откровении» как единственном пути к божеству создавало новых «избранных»: те, кто не смог приобщиться к гносису, ни молитвами, ни покаянием, ни добрыми делами не спасались. Недаром смерть Иисуса, согласно Евангелию истины, означала жизнь для многих, но не для всех. Гностическое христианство было так же далеко от представлений о всеобщем равенстве, как и ортодоксальное направление, среди сторонников которого к концу II века сложилось иерархическое управление общинами верующих.

ЕВАНГЕЛИЕ ФИЛИППА

Евангелие Филиппа, также обнаруженное среди рукописей Хенобоскионе, представляет собой религиозно-философский трактат. Коптский текст относится к IV веку, но греческий подлинник был написан во II веке. Предназначенное для более узкого круге читателей, оно содержит гностическую мифологию и символику и состоит из отдельных, не всегда связанных между собой рассуждений.

Очень ясно проступает в этом евангелии характерное гностическое представление о разделении мира на противоположные начала: свет и тьму, жизнь н смерть, правое и левое, истину и заблуждение. Разделение на добро и зло – лишь одна из оппозиций, существующих а мире. Мужское и женское начало здесь – тоже результат непримиримого разделения: пока оно существует, мир продолжает быть обреченным на смерть: «Когда Ева была в Адаме, не было смерти. После того как она отделилась от него, появилась смерть. Если она снова войдет в него и он её примет, смерти больше не будет». Этот разорванный, смертный мир, согласно учению Евангелия Филиппа, не мог быть создан абсолютным божеством.

«Мир произошел из-за ошибки. Ибо тот, кто создал его, желал создать его негибнущим и бессмертным. Он погиб и не достиг своей надежды. Ибо не было нерушимости мире и нерушимости того, кто создал мир...» – пишет автор. Кто создатель мира – он не говорит, но упоминает различные «силы», «власти» (по-гречески архонты), ангелов, которые заполняют разрыв между божеством и миром. Архонты – злые силы – хотели запутать и поработить людей, так как знали, что человек одного происхождения с тем, что «воистину хорошо».

Однако автор Евангелия Филиппа – не просто человек, проповедующий гностический подход к миру; он еще и христианин и потому стремится включить в свои поучения некоторые общехристианские положения, как-то сочетать их с общегностическим мировоззрением. И, в отличие от Евангелия истины, здесь налицо попытка объяснить (при всем неприятии логического подхода!) с гностической точки зрения многие христианские догматы и учения, приспособить одни и отвергнуть другие.

Один из кардинальных вопросов, стоявших в течение нескольких веков перед разными христианскими проповедниками, – отношение между всеблагим богом и миром зла – пытался разрешить и автор Евангелия Филиппа. Если мир создан по ошибке и управляется силами зла, то как сочетать с этим христианские представления о всемогуществе бога? Филипп предлагает своё толкование. В конечном счёте, заявляет он, и злые силы подчиняются святому духу: «Ибо они слепы из-за духа святого, дабы они думали, что они служат своим людям, тогда как они работают на святых». «Святой дух» управляет всеми «силами» – и теми, которые подчиняются, и теми, которые не подчиняются. Но силы зла будут подчиняться только человеку совершенному. Что же должны делать люди для освобождения от сил зла? Одно – познать истину. «Логос сказал: «Если вы познаете истину, истина сделает вас свободными», – говорится в Евангелии Филиппа, причём понятие свободы, как и неоднократно упоминаемое понятие рабстве, не имеет ни малейшего социального оттенка. Эта свобода – духовная, связанная с мистическим аспектом: «Незнание – рабство. Знание (гносис) – это свобода». Познать истину не просто: истина не пришла в мир открытой, она «пришла в символах и образах». И Евангелие Филиппа переполнено символами и образами, которые должны скрыть истину от «непосвященных» и открыть её тем, которые эти символы расшифруют.

В начале евангелия проводится одна из основных его идей: люди, обладающие внутренним знанием истины, «таковы, каковы они с самого начала», – именно эти, избранные, создают других истинных людей. В другом месте эта мысль повторяется: «Христос пришел выкупить некоторых: освободить одних, спасти других. Он выкупил тех, кто чужой, сделал их своими. И он отделил своих, тех, кого он положил залогом по воле своей».

Евангелие Филиппа выступает против внешнего соблюдения обрядов, которое уже становилось характерным для многих христианских общин того времени: «Если некто опускается в воду, выходит оттуда, ничего не получив, говорит: «Я – христианин», – он взял имя в долг. Но если он получил дух святой, он имеет в качестве Дара имя. Тот, кто получил дар, у него не отбирают его, того же, кто взял (его) в качестве долга, лишают его».

Евангелие активно проповедует необходимость духовного слияния с божеством. Своеобразно толкуется догмат о воскресении из мертвых; автору евангелия чужда вера в телесное воскресение. «Те, кто говорит, кто умрут сначала и воскреснут, заблуждаются. Если не получат сначала воскресения, будучи ещё живыми, (то) когда умирают – не получат ничего». А дальше со скрытой иронией говорится о наивных опасениях тех, что боится «воскреснуть обнажёнными». Ни плоть, ни кровь, учит автор, «(не смогут) наследовать (царствия) божьего». Плоть Иисуса – логос, а кровь его – дух святой; «те, кто получил это, имеют еду, и литье, и одежду». И воскреснет именно эта, истинная плоть.

О совершенстве человека евангелист рассуждает, не касаясь моральных характеристик. Для него совершенный человек тот, кто облечется совершенным светом и сем станет светом В земном мире, говорит он, можно видеть солнце, не будучи солнцем, но в мире истины, кто увидел дух, сам стал духом, кто увидел Христа – сам стал Христом.

Внутреннее обретение божества означало для сторонников этого учения мистическое преображение самого человека, растворение его в божестве. Совершенного человека нельзя ни схватить, ни увидеть, говорится в Евангелии Филиппа. Но это означает, что, став светом, человек тем самым перестает быть личностью. Таков крайний индивидуализм учения, отображающего внутренний мир изолированного человека и фантастическое стремление преодолеть эту изолированность соединением человеческого духа со всеобщим божественным духом. До какой же степени одинокими должны были чувствовать себя в окружающем мире люди, для которых «спасение» означало не только избавление от мира страданий, но и отказ от своего «я»!

Первые христиане учили, что почитание распятого мессии, исполнение его заветов поможет каждому уверовавшему спастись (в царстве божьем на земле – согласно одним верованиям, в царстве небесном – согласно другим). Авторы хенобоскионских евангелий заменили веру гносисом, мистическим озарением, но они не давали никаких советов, как, совершая одни поступки и не совершая других, обрести его. И в этом одно из глубоких противоречий гностического христианства.

Встал перед гностиком-христианином и вопрос о том, как сочетать избранность пневматиков (то есть «духовных»), людей, обладающих частицей божественного «духа», с идеей о том, что ученики и последователи Иисуса должны распространять его учение. Автор Евангелия Филиппа начинает с того, что человек, не обладающий духовной сущностью, не человек, а лишь животное в человеческом обличье. По его словам, Адам съел плод дерева, которое порождает животных. Затем евангелист проводит параллель между учеником бога, призванным проповедовать истину, и хозяином дома, дающим каждому соответствующую пищу: «Перед детьми он положил хлеб и оливковое масло и мясо, перед рабами – клещевинное масло и пшеницу, скоту – ячмень, солому и траву» (любопытное свидетельство о реальном питании в эпоху создания этого евангелия!). Ученик бога должен распознать под телесными формами душу каждого. «Есть много животных в мире, имеющих форму человека. Когда он познает их, свиньям он бросит желуди, скотине – ячмень, и солому, и траву, собакам – кости. Рабам он даст всходы, детям он даст совершенное».

Свиньи и псы в этом отрывке перекликаются с аналогичными образами с Нагорной проповеди из новозаветного Евангелия от Матфея: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (гл. 7, ст. 6). Нагорная проповедь, содержащая, по- видимому, более древнюю в Новом завете христианскую традицию, обращена ко всем уверовавшим в Иисусе: псы и свиньи в её контексте – враги, преследовавшие его и отвергавшие его учение. Вся проповедь переполнена моральными призывами; именно в ней обещается награда «нищим духом» (или, по Евангелию от Луки, – просто нищим).

В Евангелии Филиппа знакомый образ претерпевает изменения: здесь не аллегорическое изображение врагов, а характеристика извечной сущности людей-животных, не способных постичь истину. Внешне образ сохраняется, но суть его меняется кардинально. Такое обращение с традиционными образами и символами было свойственно всем христианским направлениям. Каждое, толкуя их, преследовало свои цели, считая при этом именно свое учение истинно христианским.

В приведенном отрывке Евангелия Филиппа полностью отсутствует социальный аспект разделения людей (как, впрочем, и этический). Существен только аспект духовный: реальные отношения приводятся как пример, но смысл их переиначивается. Рабы здесь не рабы людей, а рабы мира, рабы своего незнания: «Незнание – это рабство». И дети здесь не дети в прямом смысле слова, но сыновья бога, которых должен открыть ученик бога и которым он передает истинное учение.

Итак, задача проповедника христианства в его гностическом понимании – найти «детей» и передать им «совершенство», то есть помочь обрести гносис, раскрыть свою истинную сущность. Отрицание ценности людей в зависимости от их социального положения, столь свойственное раннему христианству, проявляется в Евангелии Филиппа в том, что «дети бога» могут быть найдены где угодно: «Жемчужина, если она брошена в грязь, не станет более презираемой и, если её натрут бальзамом, не станет более ценной. Но всегда ценна для её обладателя. Подобным образом сыновья бога, где бы они ни были, они всегда ценны для отца». Избранные могут быть везде – и в грязи, и среди тех, кто «натирается бальзамом».

Позиция автора евангелия, как и позиция гностиков вообще, была социально индифферентна. У них не было даже того сочувствия к несчастным и обиженным вообще (нищим, калекам, вдовам), которое так явственно проступает в ранних христианских сочинениях. Встречающиеся в Евангелии Филиппа утверждения, что нижнее будет верхним, а верхнее нижним, означают уничтожение того разделения на противоположности, которое свойственно несовершенному миру и отсутствует в мире совершенном. Проблемы этики в этом евангелии переводятся в область мистического переживания, духовного освобождения от телесного мира. Нет хороших и дурных поступков, характерных для поведения людей в конкретной обыденности, есть люди, способные и неспособные обрести истину.

Какое же место в этом учении занимает образ основателя христианства? Иисус – это логос, слово божье. Он, как уже было сказано, пришел спасти «некоторых» (то есть тех, кто способен обрести гносис). Эта мысль о миссии Христе, дающего свет тем, кто в состоянии его видеть, ясно выражена в образном сопоставлении слепого и находящегося в темноте: «Если приходит свет, тогда зрячий увидит свет, а тот, кто слеп, – останется в темноте».

Земное существование Иисуса – лишь преображение мистического логосе. В Евангелии Филиппа сказано, что «он открылся так, как можно было видеть его... он открылся великим как великий, он открылся малым как малый, он открылся ангелам как ангел, и людям как человек».

Ко времени написания Евангелия Филиппа уже появился миф о непорочном зачатии Иисуса от духа святого, Филипп специально останавливается на критике этого утверждения: «Некоторые говорят, что Мария зачала от Духа святого. Они заблуждаются... Когда бывало, чтобы женщине зачала от женщины?» Последнее возражение основано на том, что в Евангелии Филиппа «святой дух» – женское начало, как и в тех не дошедших до нас христианских текстах, которые были написаны на арамейском языке (на нем также «святой дух» женского рода). В качестве дополнительного аргумента приводятся слова Иисуса: «Отец мой, сущий на небесах» (Евангелие от Матфея, гл. 16, ст. 17). Автор пишет, что Иисус не сказал бы так, если бы у него не было другого отца, он просто сказал бы: «Отец мой». Неприятие догмата о непорочном зачатии показывает, что он появился сравнительно поздно, не был освящён древней традицией, против него выступали в среде самих же христиан. Ясно также, что миф этот мог возникнуть только среди людей, не говоривших по-арамейски, то есть вне Палестины.

В соответствии со своим представлением об Иисусе-логосе, Филипп говорит о его именах, названных в разных евангелиях: Иисус, назареянин, Христос (мессия). Это не подлинные имена, утверждает автор евангелия, так называли его апостолы; подлинное же имя логоса – тайна. Имена Иисуса, считая их символами и иносказаниями, Филипп толкует следующим образом: Иисус – искупление, назара – истина, назареянин

– тот, кто от истины. В другом месте он говорит, что Иисус – имя скрытое, поэтому его нет ни в одном языке; Христос же – имя открытое, так как значение его передаётся на любом языке.

Стоит обратить внимание не то, что название «назареянин» Филипп не связывает с городом, откуда, по преданию, происходил Иисус. Он воспринимает его как прозвище, так же как и многие иудеи, и, вероятно, последователи древней христианской группы назареев (существовало Евангелие назареев, написанное, по всей вероятности, на арамейском языке). Такое отношение к слову «назареянин» показывает, что подробная традиция о жизни Иисуса ещё не сложилась ко времени создания Евангелия Филиппа, что были зафиксированы и почитались священными только предания, касающиеся самых существенных, с точки зрения нового вероучения, событий из жизни Христа.

Евангелие Филиппа – произведение очень сложное и многозначное; оно вобрало в себя и элементы античной философии, её диалектический подход к миру (только как бы разорвав то единство противоположностей, которое, согласно античным диалектикам, создавало стройный миропорядок), и восточные верования, и идеи различных религиозно-философских трактатов, распространённых во время его создания. Мы остановились здесь главным образом лишь на тех идеях, которые представляют наибольший интерес для общей истории христианского учения и его эволюции.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ