Тайные писания первых христиан 2/3
Источник: «Наука и религия», №2, 1980 год. Автор: И.С. Свенцицкая.
ЕВАНГЕЛИЕ ФОМЫ
Среди хенобоскионских рукописей было найдено также Евангелие Фомы. Это – второе евангелие, приписываемое апостолу Фоме, хотя ничего общего они между собой не имеют и ни одно из них церковь не признаёт священным.
Хенобоскионское евангелие состоит из отдельных притч и изречений, часто логически друг с другом не связанных. Иногда коротко описывается ситуация, в которой произносится речение, приводятся вопросы учеников Иисуса Христа. Встречаются речения и притчи, которые есть в Новом завете (главным образом в первых трех его евангелиях) и папирусных списках речений. Совпадают они иногда полностью, иногда – частично. Есть случаи, когда речение, известное нам из текстов на папирусах, разделено и разные части приведены в разных местах Евангелия Фомы. Кроме того, часто изменен контекст, в котором приведено то или иное речение, и от этого существенно меняется его интерпретация.
Евангелие помогает понять и воззрения египетских гностиков, и процесс становления христианской традиции, в том числе и новозаветной. Переведённое на коптский язык с более раннего греческого источника, оно создавалось приблизительно в то же время, что и канонические евангелия, и восходит к тем же источникам, устным и письменным. По-видимому, это была одна из самых ранних попыток обработать в духе учения о логосе раннехристианскую традицию об Иисусе и его речениях. Евангелие Фомы было известно христианским писателям более позднего времени: цитату из него приводит Ориген. Можно предположить, что оно было распространено за пределами Египта, во всяком случае, за пределами группы гностиков, нашедших убежище в древнем Хенобоскионе.
Евангелие начинается так: «Это тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал Дидим Иуда Фома». То есть сразу подчеркивается свойственное гностикам представление о тайности учения Иисуса. Далее говорится, что тот, кто обретет истолкование этих слов, не вкусит смерти, ибо спасение, бессмертие обретается не через веру или добрые дела, но через истолкование, «познание» скрытого смысла речений. Таким образом, уже во вступлении читатель предупреждается, что он должен найти особый, не лежащий на поверхности смысл сказанного Иисусом.
По существу, при всей своей внешней разнородности Евангелие Фомы и представляет собой попытку дать внутренне достаточно цельное гностическое толкование широко известным поучениям, которые связывались с именем основателя христианства. Однако автор евангелия не только отыскивает в этих поучениях скрытый смысл, но и прибегает к прямой полемике с теми положениями, которые не принимает.
Существенное место, гораздо большее, чем в других произведениях гностического круга, занимает в этом евангелии проблема царства божьего. В то время христиан разных направлений волновал вопрос о вознаграждении всех страждущих в царстве божьем. Шел спор о том, когда оно наступит, будет ли оно на земле или нужно ожидать награды на небесах и что в таком случае представляет собой этот небесный рай. В Евангелии Фомы вместо «царства божьего» обычно говорится просто «царствие», или «царствие отца», или (реже), как в Евангелии от Матфея, «царство небесное» (гл. 5, ст. 3, 20).
Уже в первых речениях Фома полемизирует с теми, кто представляет царство божье как что-то конкретное во времени и месте. «Иисус сказал: если те, которые ведут вас, говорят вам: смотрите, царствие в небе! – тогда птицы небесные опередят вас. Если они говорят вам, что оно – в море, тогда рыбы опередят вас. Но царствие внутри вас и вне вас». В этом отрывке устами Иисуса отвергается вера в земные формы царства божьего. Сопоставление неба и моря как возможных мест для царства сделано специально, чтобы снизить образ первого, показать его в конкретной реальности, где нет места божеству (вряд ли кто-нибудь учил, что царство божье может быть в море!). Слова «которые ведут вас» говорят о том, что представление о царстве небесном – не исконно христианское, а принадлежит отдельным руководителям некоторых общин.
В конце Евангелия Фома поднимает вопрос о сроках пришествия царства: «Ученики его сказали ему: В какой день царствие приходит? (Иисус сказал): Оно не приходит, когда ожидают. Не скажут: Смотрите, здесь! – или: Смотрите, там! Но царствие отца распространяется по земле, и люди не видят его». Здесь как бы даётся ответ на те вопросы, которые приведены во Втором послании Петра: «...Явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям и говорящие: где обетование пришествия его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же» (гл. 3, ст. 3–4).
Однако автор Евангелия Фомы и тe, чьи взгляды он отражал, заняли особую позицию: царство – это извечно существующая божественная сущность, то же самое, что свет или истина других гностических сочинений, она вне людей, но она и в них, и только внутри себя они должны обрести царство. Эта мысль повторяется и в другом речении евангелия. Ученики спрашивают, где находится воскресший Иисус, на что тот им отвечает: «Есть свет внутри человека света, и он освещает весь мир. Если он не освещает, то – тьма». Дальше царство божье сравнивается с женщиной, которая взяла закваску, положила её в тесто и разделила на большие хлебы. Только те, в ком есть часть царства (в духовном понимании этого слова), спасутся: «Если вы не имеете этого в себе, – говорится в другом речении, – то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас».
Таким образом, Фома выступает против конкретных, предметных представлений о царстве. Несомненно, такую трактовку царства божьего породил кризис апокалипсических настроений, связанных с ожиданием скорого второго пришествия, кризис, который неизбежно должен был наступить при столкновении религиозных идей с реальной действительностью.
Иисус в этом произведении исполнен тайны. Ученики спрашивают его: «Кто ты?» – он же отвечает, что ученики должны узнать, кто он, из того, что он говорит, в противном случае они уподобятся иудеям, которые «любят дерево и ненавидят его плоды, они любят плод и ненавидят деревом (то есть они не понимают истинной сущности ни своего учения, ни учения Иисуса). Характерен здесь антииудейский выпад. Ведь евангелие писалось в период разрыва христианства с иудейством. Как и многие другие гностики (да и не только они), автор выступает против иудео-христиан.
Невыразимость сущности Иисуса передана и в другом эпизоде. Тут уже Иисус спрашивает учеников, кому он подобен. Пётр сравнивает его с ангелом, Матфей – с мудрым философом, Фома же говорит: «Мои уста никак не примут сказать, на кого ты похож». Тогда Иисус сообщает ему тайно некие слова, которые тот не решается передать другим ученикам. Это отражение споров о природе Иисуса, которые велись в период создания первых евангелий. По мнению гностиков, сущность Христа можно передать только символически, и в данном евангелии это – разлитый повсюду свет: «Я – свет, который на всех. Я – всё: всё вышло из меня и всё вернулось ко мне».
Когда создавалось Евангелие Фомы, гностицизм окончательно не выделился из христианских направлений и был всё ещё тесно связан с древней традицией. Первые записи речений, вложенных этой традицией в уста Иисуса, были и для гностиков священными. Поэтому в Евангелии Фомы есть речения, встречающиеся в новозаветных евангелиях и папирусных фрагментах. Сопоставление их дает много интересного для выявления и взглядов самого Фомы в частности, и методов создания раннехристианской литературы вообще. Кроме того, анализ речений иногда позволяет выявить вариант более ранний, чем тот, который приведён в Новом завете. Вот, например, известные слова Иисуса: «...Отдавайте кесарево кесарю, а божие богу» (Евангелие от Матфея, гл. 22, ст. 21). Фома добавляет: «То, что моё, дайте мне» – и тем самым отделяет Иисуса от того бога, в которого верили иудео-христиане. Для него он не является единым и вездесущим началом. Это начало он называет, как правило, «Отцом». Вероятно, этим объясняется и то, что в евангелии опускается эпитет «божье» по отношению к «царству». Например, там приведён логий о необходимости отречения от мира и соблюдения субботы как условия достижения царства. Если в греческом тексте, дошедшем до нас на папирусе, сказано «царство божье», то в хенобоскионском варианте определение «божье» отсутствует. Образ иудейского Яхве слишком тесно связан с христианским словоупотреблением «бог», «божье», поэтому христианин-агностик предпочёл отказаться от них, а там, где он не мог изменить почитаемых, устоявшихся речений, сделал вставку, чтобы оторвать образ Иисуса от образа иудейского бога. Возможно также, что в Евангелии Фомы определение «божье» отброшено ещё и потому, что тогда оно вызывало устойчивые ассоциации с царством божьим на земле – тысячелетним царством добра и справедливости (составители и редакторы Евангелия от Матфея по тем же соображениям заменяли царство божье на царство небесное).
Интересно сопоставить также приводимую евангелистом часть новозаветной Нагорной проповеди с каноническими вариантами.
Фома в разных местах говорит: «Блаженны бедные, ибо ваше – царствие небесное»; «Блаженны те, которых преследовали в их сердце; это те, которые познали отца в истине»; «Блаженны вы, когда вас ненавидят и вас преследуют...»; «Блаженны голодные, потому что чрево того, кто желает, будет насыщено». А в Евангелии от Матфея блаженство обещается «нищим духом», а насыщение – «алчущим и жаждущим правды» (гл. 5, ст. 3–6). В последнем случае вознаграждение обещано только сторонникам новой веры, духовно чистым, тогда как в Евангелии Фомы речь идет о бедняках, обиженных и гонимых. Здесь социальный аспект выражен резче.
Такое понимание было свойственно ранним христианским группам. В Евангелие Фомы были включены, по-видимому, наиболее древние варианты этих речений. Между прочим, эти разночтения ещё раз подтверждают вывод учёных, исследовавших Новый завет, что Нагорная проповедь как таковая никогда не была произнесена.
Небезынтересен здесь чисто гностический подход к конкретным беднякам, голодным и т.д. Фома, вероятно, имел в виду возможность перетолкования этих речений, поэтому добавил разъяснение к словам о преследуемых – «те, которые познали отца в истине». А несколько ранее пообещал блаженство избранным: «Блаженны единственные и избранные, ибо вы найдете царствие. Ибо вы от него, и вы снова туда возвратитесь».
Чисто гностические идеи выражены в Евангелии Фомы и в речении, где говорится о необходимости сделать верхнее нижним. Как и в Евангелии Филиппа, здесь имеется в виду уничтожение присущих миру (космосу) разделений на противоположности: для того чтобы войти в царство, нужно сделать внешнее внутренним, верхнее – нижним, а мужское и женское – единым.
Вообще для этого сочинения, как отмечает его исследовательница М. К. Трофимова, характерно сочетание абстрактных и явно мистических речений с притчами и примерами, значительно более конкретными, чем аналогичные новозаветные тексты. В отличие от евангелий Нового завета, которые подвергались неоднократным изменениям и редактированию вплоть до канонизации священных книг в IV-V веках. Евангелие Фомы, в том виде, в каком оно дошло до нас, представляет собой один из первых опытов объединения идей ранних христианских групп с мистикой египетских гностиков. Далеко не все притчи и слова Иисуса, взятые из устной или только что записанной традиции, евангелист решился или смог изменить и отредактировать. Вот почему наряду с древними речениями приводятся логии отвлеченного характера со своего рода ключом, призванным помочь проникнуть в «истинный» смысл написанного.
Более подробно и более образно, чем в Новом завете, даётся в Евангелии Фомы описание борьбы, которую должен вызвать приход Иисуса на землю. По смыслу и по стилистике оно близко Откровению Иоанна Богослова и толкуется гностиками как борьба света с силами зла, как отделение избранных от всех остальных. Вот это описание: «Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в мир, и они не знают, что я пришел бросить на землю разделения, огонь, меч, войну. Ибо пятеро будут в доме: трое будут против двоих и двое против троих. Отец против сына и сын против отца; и они будут стоять, как единственные». Заключительные слова, не вытекающие непосредственно из основного текста, кажутся добавлением, придающим всему отрывку иное звучание. «Единственные» – это типично гностическое выражение, и, даже будучи не связано логически с остальными фразами, оно побуждает воспринимать картину раздора не конкретно, а аллегорически.
Основной текст этого речения имеет аналогии в Новом завете. В Евангелии от Матфея сказано: «...Не мир пришел я принести, но меч, ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её» (гл. 10, ст. 34–35). Здесь нет упоминания о войне и огне и снято то напряжение, которое вызывает перечисление бед у Фомы: «разделения, огонь, меч, войну...» В Евангелии от Луки аналогичная фраза ещё менее образна и менее внутренне напряжена: «Думаете ли вы, что я пришёл дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться...» (гл. 12, ст. 51–52).
Все три текста восходят к представлениям о конце мира, свойственным христианам перед первым иудейским восстанием. Можно думать, что в целом текст у Фомы отражает более ранний вариант речения (за исключением слова «единственные»). И авторы текстов, которые дошли до нас на оксиринхских папирусах, и составители и редакторы евангелий от Матфея и от Луки смягчали апокалипсические настроения, выраженные в ранней традиции, отходили от представлений о скором конце мира, а значит – и царства божьего на земле.
Интересна в Евангелии Фомы притча о пире, которая в разных вариантах приведена в канонических евангелиях. По содержанию эта притча ближе всего к приведённой в Евангелии от Луки.
Фома рассказывает, как некий человек послал раба позвать гостей на ужин, но все они отказались: один потому, что вечером должен получить деньги от торговцев. Другой потому, что купил дом; третий идет на свадьбу; четвертый купил деревню и должен ехать собирать подать... Тогда господин приказал рабу пойти на дорогу и привести тех, кого он найдет. Кончается притча грозным предостережением: «Покупатели и торговцы не войдут в места моего отца».
У Луки (гл. 14, ст. 16–24) также господин посылает раба звать гостей, которые отказываются из-за покупки земли, волов и из-за свадьбы. Тогда господин велит рабу пригласить «нищих, увечных, хромых и слепых» (опять свойственное раннему христианству обращение ко всем несчастным), а затем и всех, кого он встретит на дороге. Заключительной фразы о торговцах и покупателях в тексте Луки нет, там акцент делается на другом. В конце притчи сказано: «Много званых, но мало избранных», то есть мало тех, которые последуют за истинным учением и благодаря этому получат награду.
В Евангелии от Матфея (гл. 22, ст. 2 –14) званые не просто отказываются, но ещё убивают рабов пригласившего их царя, за что тут же наказываются. В эту притчу добавлен Эпизод с человеком, одетым «не в брачную одежду», который попал на пир (в честь свадьбы), и царь приказал его выбросить. Опять та же мысль о наказании не только тех, кто не пожелал присоединиться к учению Иисуса, но и тех, кто исповедует его неправильно (одетый не в те одежды). Мораль в евангелиях от Матфея и от Луки совпадает.
Вариант притчи, приведенный Фомой, даёт необычайно живую картину (наименее реальна она у Матфея). Причины отказа конкретизированы: в трёх из четырёх случаев это торговая сделка (у Луки отказываются только трое). Вывод, направленный против торговцев и покупателей, кажется естественным следствием образного строя всего отрывка, в то время как у Луки и Матфея причины отказа с моралью притчи непосредственно не согласуются. Вполне возможно, что у Фомы приведён первоначальный вариант притчи, взятый им из того же источника, который использовал евангелист Лука. Последний же, как это свойственно всем раннехристианским авторам, трансформировал притчу по-своему.
Выпады против богатства и стяжательства Фома приводит и в других речениях и притчах. Так, он говорит о человеке, который хотел использовать своё добро, чтобы «засеять, собрать, насадить, наполнить... амбары плодами». Он подумал об этом «в сердце своём». И в ту же ночь умер. «Тот, кто имеет уши, да слышит!» – предостерегает Фома. А вот речение, не имеющее аналогий в Новом завете: «Смотрите, ваши цари и ваши знатные люди – это они носят на себе мягкие одежды, и они не смогут познать истину!»
Оба отрывка отражают те настроения, которые были присущи первым христианам из низших слоев населения. Сам факт включения их в гностическое евангелие показывает, что за подобными настроениями не скрывалось никакой конкретной социальной программы. Богатство и накопительство – зло, потому что оно привязывает человека к грешному миру, толкает его на дурные поступки, несовместимые с христианским умением, а для гностиков – мешает познать истину. В гностических сочинениях все эти выпады против богатых, именно в силу их недостаточной конкретности, могли восприниматься как призывы уйти от реального мира в мир духовный, заменить ценности материальные ценностями духовными.
В Евангелии Фомы представляют интерес и те речения, в которых обсуждаются вопросы поведения учеников Иисуса, исполнения ими определенных обрядов. В среде христиан на рубеже I-II веков шли споры по поводу различных формальных требований к верующим, сохранившихся от иудаизма или вновь зародившихся в христианских общинах. Фома, например, резко выступает против обряда обрезания. Ученики у него задают Иисусу вопрос о пользе обрезания, и тот отвечает на него так: «Если бы оно было полезно, их отец зачал бы их в их матери обрезанными. Но истинное обрезание в духе обнаружило полную пользу».
Полемизируя со сторонниками соблюдения иудейских обрядов, Фома приводит логический аргумент, восходящий к представлениям о разумном устройстве мира, – представлениям, гностическим учениям не свойственным. Здесь, как, впрочем, и в Евангелии Филиппа, метод полемики заимствован из античной традиции, освободиться от которой людям, выросшим в окружении античной культуры, было очень трудно.
Они, когда строили своё учение, могли сознательно отбрасывать эту традицию, обращаться к восточной мудрости, но в спорах с другими учениями им приходилось обращаться к приемам, разработанным античной логикой и риторикой. Поэтому критика христиан христианами подчас была не менее содержательна, чем критика христианства его языческими противниками.
В христианских общинах немалую роль играла благотворительность. Раздача милостыни тогда казалась единственно возможным способом объединения богатых и бедных в рамках реального мира. Фома затрагивает эту тему и рассуждает о молитве, постах, раздаче милостыни, то есть о тех действиях, которые казались многим христианам основным путём достижения спасения. Однако он остро ощущал внешний, формальный характер всех этих действий, не связанных с изменением духовного мира человека.
В одном из речений в ответ на вопрос учеников, нужно ли им поститься, молиться и подавать милостыню, Иисус отвечает: не лгите и не делайте того, что вы ненавидите. Смысл этих слов однозначен: внешнее выполнение моральных и религиозных требований может привести ко лжи и лицемерию. В другом месте евангелист в уста Иисуса вкладывает еще более резкие слова: «Если вы поститесь, вы зародите в себе грех, и если вы молитесь, вы будете осуждены, и если вы подаёте милостыню, вы причините зло вашему духу». Он разрешает ученикам есть любую пищу, какую им дадут. Единственное, что он предписывает им делать для людей, – лечить больных. В конце отрывка приведено речение, имеющееся и в Новом завете: «ибо то, что войдет в ваши уста, не осквернит вас; но то, что выходит из ваших уст, это вас осквернит». Фома придаёт этой фразе расширительное значение: самое главное – духовное преображение человека, изменение его внутренней сущности.
Выступая против молитв, автор мотивирует это тем, что молитва – это просьба о помощи, о вмешательстве, человек же сам внутри себя должен обрести свет и тем спастись.
Следует объяснить, почему Фома оставляет обязанностью учеников лечить больных Христианин, даже гностического толка, на том раннем этапе формирования учения, не мог отбросить это требование: ведь в самых древних рассказах об Иисусе основные чудеса, совершенные им, сводились к исцелению больных. В более поздних произведениях гностиков эта проблема уже не затрагивается.
Отголоском самой древней христианской традиции в Евангелии Фомы является речение о необходимости широко распространять новое учение: «То, что ты услышишь твоим ухом, возвещай это другому уху с ваших кровель. Ибо никто не зажигает светильника и не ставит его под сосуд, и никто не ставит его в тайное место...»
Эта фраза – результат полемики с замкнутостью кумранских ессеев. На первый взгляд, она противоречит началу евангелия, где утверждается. что нельзя давать святыни псам и бросать жемчуг перед свиньями.
По-видимому, в пору создания Евангелия Фомы у его автора, как и у многих других христиан, не сложилось еще ясного представления о том, кому следует проповедовать новое учение: всем ли вообще, независимо от социального и этнического происхождения, или только иудеям, или тем, кто способен воспринять истину... Фома склонялся к последнему принципу, поэтому он и сказал в начале рукописи: «Это тайные слова...» Но древнее речение он все-таки включил, поскольку оно, вероятно, находилось в тех списках речений, которыми он пользовался.
Есть у евангелиста Фомы ряд моральных требований, содержащихся и в Нагорной проповеди. Например, речения о необходимости любить брата своего. А вот призыва любить врагов своих нет. И это не случайно: представлениям Фомы об избранности «духовных» этот призыв не соответствовал. Нагорная проповедь первоначально была обращена к иудейским сектантам, которые только и были «братьями» между собой.
Названы в Евангелии Фомы по имени некоторые ученики Иисуса: Петр, Матфей, Саломея, Мария (вероятно, Магдалина), Фома, от имени которого идёт повествование. Детально на этих персонажах, за исключением Фомы (ему Иисус доверил тайны «Иакова праведного», к которому должны пойти ученики Иисуса), автор не останавливается. Такое отношение к апостолам показывает, что рассказы об их роли в период деятельности Иисуса – сравнительно позднего происхождения и что каждая христианская группа особо почитала определённых, «своих» апостолов, именно с их именами связывая записи учения основателя христианства.
Евангелие Фомы отражает тот период развития христианства, когда верования первых немногочисленных групп в скорое второе пришествие начали изживать себя. Когда одни христиане искали путей приспособления к окружающему миру, другие – к освобождению от него, но не реальному, а духовному. Когда стал расширяться этнический состав христиан, повлиявший на отношение к иудейским обрядам. Когда начала вырабатываться христианская этика и появились требования определённых формальных действий, таких, как соблюдение постов и молитв. Иначе говоря, оно показывает нам, каким сложным был путь развития христианства и какой определённой была его традиция.
Изучение этого памятника даёт возможность заключить, что те расхождения между священными книгами, о которых столько написано во всех исследованиях, посвящённых Новому завету, не были результатом только случайных несовпадений, неточностей или незнания. Они были неизбежным следствием самого творческого метода составителей этих книг, которые свободно обращались с заимствованиями из устных рассказов и первых записей, что-то переставляя, добавляя, отбрасывая. Евангелисты писали свои произведения не только для того, чтобы передать информацию, казавшуюся им правильной, но и чтобы дать свое толкование учения.
Евангелие Фомы даёт наглядное представление, сколь различными по смыслу могли быть такие произведения.