Поэт, учёный, изобретатель

Источник: журнал «Наука и жизнь», №3, 1967 год. Автор: Владимир Немцов.

Предлагая вниманию читателей главу из моей новой книги «Параллели сходятся», хочу кратко рассказать, что собой представляет эта книга. Она не похожа на мои предыдущие работы в жанре научной фантастики, не похожа на книги, посвящённые проблемам воспитания («Волнения, радости, надежды», «Трудный разговор», «Гордая совесть»). Это автобиографическая повесть. Может быть, я осмелился предложить читателю весьма субъективное повествование о своём жизненном пути лишь потому, что встречался с выдающимися деятелями советской культуры, оставившими глубокий след в моей памяти и в сердце. Назову лишь четыре имени: В. Маяковский, А. Гастев, Р. Эйдеман, академик В. Шулейкин. Люди разных профессий. Как я мог с ними встречаться? Видимо, потому состоялись эти встречи, что я прожил жизнь в постоянных поисках своего творческого пути, что во многом характерно для людей целого поколения – тех, кто жил в необыкновенное время двадцатых-тридцатых годов.

Я перепробовал разные специальности: сначала писал плохие стихи и даже печатал их, учился живописи, работал карикатуристом в комсомольской газете, занимался артистической деятельностью. Потом увлёкся радиолюбительством, сделал несколько изобретений, стал конструктором, работал главным инженером завода и потом, когда накопилось, что рассказать читателям, стал писать книги.

«Параллели сходятся» – это название звучит несколько парадоксально, но в поисках жизненных путей мне пришлось убедиться, что творческий процесс как таковой у художника, литератора, актёра, конструктора, изобретателя, по существу, един и отличается лишь сферой приложения опыта.

Поэзия и техника. Две параллели, которые сходятся. Помнится, мне очень нравились стихи А. Гастева. Особенно «Башня». Это стихотворение будто бы создавалось для коллективной декламации, которой я увлекался в ранней юности. «Башня» входила в сборник А. Гастева «Поэзия рабочего удара». Книжка эта мне полюбилась, и многие стихи из неё я знал наизусть. Странно, так как я никогда не увлекался «белым стихом». Но, видимо, в поэзии А. Гастева меня подкупала эмоциональность, романтизация машинного мира, пафос строительства – этим жила вся страна.

Иногда мне попадались статьи и брошюры, подписанные А. Гастевым, однако, несмотря на общую целенаправленность, даже стиль его поэзии и статей, мне всё же трудно было связать воедино поэта, инженера, учёного, организатора.

Больше того, когда меня пригласили на работу в Центральный институт труда (сокращенно ЦИТ) и познакомили с директором, я подумал, что это не тот поэт Гастев, а кто-нибудь другой. Да и внешностью он не походил на поэта. Гладкая прическа с косым пробором не скрывала большого лба мыслителя, сквозь стёкла пенсне светились вопрошающие глаза. Он пытливо рассматривал собеседника, как бы желая узнать, а что же у того за душой. Небольшие подстриженные усы, плотно сжатые губы, будто скрывающие непрошеную улыбку. Типичное лицо интеллигента, и только руки, большие, с натруженными жилами, противоречили всему его облику человека, работающего за письменным столом.

Судя по биографии, с которой я познакомился значительно позже, у А. Гастева не было рабочей специальности Сначала студент Московского учительского института, затем профессиональный революционер. Тюрьмы, ссылка, побег за границу, возвращение в Россию и работа в большевистских организациях...

Но почему же такие натруженные руки? Ответ подсказал он сам. Я видел, с каким завидным мастерством Алексей Капитонович работал напильником, зубилом, рубанком, всеми инструментами, какие только можно было себе представить.

Он подходил к токарному станку, сверлильному, фрезерному, обрабатывал детали, и я чувствовал в каждом его движении радость рабочих рук. Радость труда пронизывала всё его существо. Радость творчества. Он даже предлагал поставить памятник «Руке – чудесной интуиции воли и конструкции».

И не случайно в первые годы после революции А. Гастев принимал участие наряду с профессиональными артистами в инсценировках своих произведений. Видимо, свои артистические способности он перенёс и в технику. Недаром он писал: «Прекратите работу начерно, делайтесь артистами работы».

Вполне понятно, что по молодости лет мне трудно было разобраться в принципах научной организации труда, основоположником которой у нас в стране являлся А. Гастев. Он считал: чтобы проводить эту систему в жизнь, надо непременно быть изобретателем. Он доказывал необходимости соединения принципа порядка и расчёта с совершенно конкретной действительностью. Как только с ней столкнешься, вопрос ставится так, что обязательно нужно изобрести. обязательно нужно выйти из положения, обязательно нужно рассчитать и создать совершенно новый порядок работы, новые приспособления, новые инструмент ты – словом, надо так ПРИ-НО-РО-ВИТЬ-СЯ, чтобы обязательно что-нибудь в высшей степени важное, практическое выдумать.

Именно так, выделяя шрифтом и по слогам слово «приноровиться» и другие особенно важные мысли в статье «Как изобретать», писал А. Гастев. Вот тут я его понимал полностью и старался применять эти принципы в своей работе.

Алексей Капитонович создал, если так можно выразиться, Заповеди изобретателя.

«.. Для того, чтобы быть изобретателем, требуется: непреклонная энергия, тонкая наблюдательность, анализ, память, воображение, фантазия». И тут же автор предупреждает: «Списать, слизать, скопировать – это пустяки дедов, а вот приноровиться к новому делу – тут уж надо изобретать».

В те годы я умел конструировать только приёмники и вдруг встретился с необычайно интересным и многогранным конструктором, остроумным изобретателем А. Гастевым.

Он показал мне небольшой ящик, чем-то напоминающий этюдник художника. Примерно с таким этюдником я выезжал не раз на этюды, когда учился живописи. Алексей Капитонович раскрыл ящик, вытащил из него электрическую дрель и с помощью каких-то дополнительных приставок и некоторых знакомых мне инструментов продемонстрировал целую походную мастерскую. Я видел станки: токарный, фрезерный, шлифовальный, ну и, конечно, сверлильный... Видел всякие остроумные приспособления для различных технологических операций...

Сейчас мне трудно вспомнить, сколько «станков» и инструментов разместилось в ящике размером в этюдник живописца. Не знаю и дальнейшей судьбы этой удивительной конструкции. Мне даже казалось, что сам Алексей Капитонович рассматривал её как демонстрационную модель скрытых возможностей обыкновенной электрической дрели.

Мне неизвестна судьба этой походной мастерской, но принципы, заложенные в ней, я увидел в полевых ремонтных мастерских уже на фронтах Отечественной войны.

Идеи максимальной портативности аппарата, стремление выжать из конструкции всё возможное и невозможное при малых размерах и малых затратах увлекали меня с детства, и вдруг я встретился с конструктором, поддерживающим это направление, но в более широком плане.

Романтическая целеустремленность А. Гастева покоряла моё воображение. Он писал: «При усилии или, вернее, при суровом насилии над собой можно, очутившись в лесу только с огнём, ножом и с полпудом хлеба, развернуть через полгода настоящее хозяйство. Только надо вдуматься на другой же день, как крепче устроить упорные колья для костра, состряпать лопату, смастерить дом, набрать съедобных листьев, ягод и кореньев и даже устроить аптеку».

В этой поэтической робинзонаде всё конкретно с расчетом на творческие возможности юного пытливого ума. И тут же призыв к научно обоснованному труду, рационализму в лучшем понимании этого слова: «Долой панический ритм от кампании к кампании, от урожая к урожаю, от дождя к дождю!.. Долой безверие, ржавчину психики, путаную ходьбу и ротозейство! К голой методике, тренировке неотступной, как метроном».

Оказывается, метроном применялся в ЦИТе для обучения молодого пополнения рабочего класса. Но разве, допустим, в слесарном цехе услышишь слабые щелчки маятника, когда надсаженно хрипят напильники? Вот бы где пригодился мой электронный метроном. Но цеха в ЦИТе не были радиофицированы, и вообще тогда этим никто не занимался и промышленная аппаратура, подходящая для такой цели, не выпускалась. А кроме того, Научно-исследовательский институт труда разрабатывал лишь методику обучения, далее его опыт передавался на заводы и стройки, где должны были подготавливаться свои кадры. Где же там могут взять дорогую и сложную аппаратуру для радиофикации? Надо искать другие, более доступные способы для того, чтобы в цехах звучал заданный ритм работы.

Это было моё первое задание. Так сказать, в порядке прохождения двухнедельного испытательного срока. Я не помню, что тогда сконструировал вместо электронного метронома, но как будто бы сделал универсальное сигнальное устройство с часовым механизмом, который замыкал контакты электрического звонка или сирены. Звук метронома, определяющий движения работающих, раздавался по всему цеху. Не знаешь, как правильно относиться к мать и сын инцест ? Не беспокойся, мы поможем тебе разобраться в этой сложной ситуации!

Задание было пустяковым и, каюсь, даже чем-то обидным для меня. Авторское свидетельство на электронный метроном лежало в столе, а сам я вынужден был проектировать какие-то звонки, приличествующие разве только юному технику.

Но вот появилось задание посложнее. Надо было составить технические условия на аппаратуру для радиофикации цехов в ЦИТе, проследить за выполнением работ, проверить, как работают усилители и репродукторы в условиях шумных цехов. Посредине самого большого цеха со стеклянной крышей построили застекленную будку, откуда через микрофон инструктор мог бы подавать команды и давать указания.

Аппаратура была принята, техническим условиям она соответствовала, но разве я мог предполагать, что, несмотря на громоподобный рев репродукторов, рабочие у станков не понимали ни одного слова инструктора. Усилители работали без искажений, но подвела акустика. Звук ударялся в облицованный керамическими плитками пол, отражаясь, летел к стеклянной крыше, потом снова вниз, и такое многократное эхо убивало во мне всякую надежду выйти с честью из трудного положения. Я пробовал менять местоположение репродукторов, вешать их ниже или выше, но гул в цеху стоял, как в соборе.

На меня напал страх от этого непонятного гула. Затрачены деньги, время, труд – и всё впустую. Юридически за мной вины не числилось. Можно разве лишь упрекнуть в легкомыслии, но я был только радиолюбителем, а ведь аппаратуру делали специалисты. Почему они не учитывали акустику цеха? Но ведь нельзя забывать, что в те годы почти не было громкоговорящих радиоустановок для больших закрытых помещений, не было и науки электроакустики, как сейчас, когда существуют и учебники и методы измерения так называемой реверберации, или, по-простому, эха, доставившего мне столько неприятностей. Ведь сегодня, поручи мне такую задачу радиофикации цеха, взял бы в руки небольшой ящичек, покрутил бы ручку, посмотрел на стрелочку и сразу знал бы, что делать.

Мне казалось, что поэт, изобретатель, конструктор, организатор, директор ЦИТа Алексей Капитонович Гастев, так же как и я, пренебрегает математикой и чаще всего пользуется интуицией, изобретательской сметкой и экспериментом. Однако в этом я глубоко заблуждался. А. Гастев считал, что математика – «самая изящная из наук, какие только знал мир». Поэт видел в математике изящество. Мне она такой не казалась, а потому меня несколько покоробило, когда я прочёл у А. Гастева, что «математик эту беспомощную эмпирику, с которой постоянно сталкивается беспомощный обыватель, абстрагирует до такой формы, что обывателю кажется, что эта математика его отрицает». Так неужели же из-за того, что я не преклоняюсь перед математикой, меня можно сравнить с обывателем? Так прямолинейно я воспринимал высказывания Алексея Капитоновича, перед которым чувствовал себя глубоко виноватым.

Какие изумительные люди поддерживали меня, совсем юного, блуждающего по разным дорогам паренька! И. Ф. Погодин доверил мне целый раздел своего журнала («Радиослушатель») и потом приобщил к очерку и фельетону. И вот А. К. Гастев. Он доверил мне, двадцатилетнему радиолюбителю, заведовать конструкторским бюро. Так называлась моя должность, и ведал я двумя техниками моего возраста, аппаратурой и приборами, которые приходилось доставать в радиомагазинах или конструировать самим.

Алексей Капитонович заходил в цех, где гремело сумасшедшее эхо, тщетно пытался разобрать нечто напоминающее человеческий голос и, завидев меня, замедлял шаги, будто ожидая, что я подойду и объясню причины, почему до сего времени радиоустановка не может эксплуатироваться. Я мог лишь жалко улыбаться, за что ненавидел себя со всем пылом юного бескомпромиссного характера. И мне было мучительно стыдно перед Алексеем Капитоновичем. Признаться в собственном бессилии уж очень не хотелось. Тем более признаться Алексею Капитоновичу. Он считал, что можно вдохновиться трудностью в надежде её победить, изобретя способ легкого преодоления.

В радиофикации цехов трудность заключалась в акустических особенностях больших помещений. В театре, заполненном зрителями, этот вопрос не стоит так остро. Звук скрадывается, поглощается в массе человеческих тел. Мешающего эха почти не существует. Ну, а в цехе, где только камень, стекло, металл? Надо бы запрятать звук, чтобы слышно было у каждого станка, а не во всём помещении. Но я не могу дать каждому рабочему наушники и таким образом привязать его к станку. Да и техника безопасности не позволяет. Значит, нужны индивидуальные громкоговорители у каждого станка.

Пока я пришел к этой несложной мысли, много вечеров просидел я в лаборатории, где производились всяческие эксперименты и создавались приборы. На конструкторское бюро наше обиталище никак не походило. Не было даже чертежных досок, и мои «подчиненные» орудовали паяльниками, а отнюдь не чертежным инструментом.

Легко сказать «поставить репродукторы»! А они тогда не выпускались нашей промышленностью. В магазинах продавались лишь плохонькие, полукустарной выделки. На игле головки репродуктора висел бумажный диффузор, ничем не закреплённый по окружности и ничем не защищенный У каждого станка выросла стойка, а на ней висел репродуктор. Много возни было с проводкой. Не достали подходящего провода, надёжно защищённого от механических повреждений, влаги, масла и прочих неприятностей. А потому то один, то другой репродуктор молчал. Но всё же это была полупобеда. Потом начали проводиться опыты с музыкой. Подбирались соответствующие пластинки, помогающие работать в определённом ритме.

Таким образом, застеклённая будка в цеху уже не подходила для радиостудии, откуда ведутся музыкальные передачи, и где-то на верхотурке рядом с лабораторией пришлось построить маленькую радиостудию, задрапированную изнутри шинельным сукном.

Такая мягкая обивка вынуждалась необходимостью передачи грампластинок через микрофон, ибо в те времена ещё не выпускались нашей промышленностью адаптеры, или, как сейчас принято их называть, «звукосниматели», знакомые нам по фабричным и любительским проигрывателям и радиолам. Тогда даже в центральных радиостудиях стоял граммофон, к нему подносили микрофон, и так, путем непосредственного акустического воздействия, передавалась граммофонная музыка.

Несколько позже радиолюбители начали мастерить адаптеры, самые простейшие – из телефонного наушника, а потом уже более совершенные. Помнятся мне передачи радиожурнала для любителей. Вот тогда-то впервые прозвучали грампластинки с электрическим воспроизведением. Помню я также свое первое выступление перед микрофоном. Притащил в студию самодельный регенеративный приемник и, сопровождая рассказ звуковыми иллюстрациями, делился со слушателями опытом настройки регенератора. Не думаю, что прозвучало это убедительно, так как от волнения я невпопад крутил ручки приёмника, и он свистел и визжал. Визг его слышали не только радиолюбители соседних домов, но и все радиослушатели страны, коим захотелось в этот час послушать передачу центральной радиостанции.

Все эти мои занятия были на уровне радиолюбительства, да и то не слишком высокого полёта. Прошло примерно три года с того момента, как нижегородский коротковолновик Ф. Лбов первым в СССР установил радиосвязь с разными любительскими радиостанциями мира. Затем коротковолновик М. Липманов успешно провёл опыты связи во время полёта аэростата. Связь поддерживалась как с советскими, так и с зарубежными станциями. Молодой коротковолновик Шмидт на самодельном приемнике принял сигнал бедствия от экспедиции Нобиле, потерпевшей крушение при перелёте дирижабля сквозь безмолвные просторы Арктики. Несколько позже Э. Кренкель установил в Арктике первую коротковолновую радиостанцию.

Коротковолновые радиостанции, построенные радиолюбителями, постепенно проникали в самые разнообразные отрасли народного хозяйства. Они побывали и в горах и в пустынях. Было установлено множество рекордов дальней связи.

Мне было завидно и горько: ведь пока я мог строить лишь приёмники и усилители. О передатчике не мог и мечтать. В ЦИТе радиофикация цехов была закончена, а дальше я просто не знал, где можно было бы применить радио. Пришлось вплотную познакомиться с работой всяческих лабораторий. Я видел, как для изучения трудового процесса к руке рабочего прикреплялись крохотные лампочки. В затемнённой комнате то плавно, то резко вычерчивались кривые, будто светящимися карандашами в точности повторяя движение молотка или напильника. Эти линии фиксировались на пластинке фотоаппарата. Потом печатались снимки и тщательно анализировались кривые, чтобы определить, какое движение является лишним и нельзя ли каким-либо другим путём рационализации рабочего места или методом ликвидировать это движение. Таков был один из принципов изучения кинематики трудового процесса как части научной организации труда, основы которой были заложены в ЦИТе, а сейчас, естественно, на более высоком уровне получили право гражданства на каждом передовом предприятии.

Одновременно с изучением характера движения измерялись и другие данные: усилия на преодоление материала, частота движений. Исследовались и медицинские показатели: газообмен, кровяное давление, пульс...

Не помню, почему мне было поручено сконструировать прибор для измерения пульса электрическим путём. Вероятно, такого прибора не существовало. Я стал проводить опыты, закреплял микрофонный капсюль на руке, где наиболее четко прослушивается пульс. Провода шли к усилителю и далее к записывающему устройству на вращающемся барабане.

Признаюсь, я занимался этим делом без удовольствия. Ведь я навсегда полюбил радио – для меня в ту пору оно было связано с просторами эфира, романтикой поисков дальних радиостанций и с мечтой о передатчике. А тут никакого эфира. Обыкновенный усилитель с микрофоном. Моё радиолюбительское сердце протестовало. Коротковолновики с ничтожной, буквально комариной мощностью передатчиков связывались друг с другом на расстоянии в тысячи километров. Это была не только техника, но и увлекательный спорт. Неужели и я не смогу построить передатчик? А нельзя ли разговаривать по радио, как по телефону, пусть даже на маленьких расстояниях? Конечно, это не будет рекордом дальней связи, но мало ли для каких целей потребуется такая двусторонняя связь на короткие дистанции! Как, например, необходима радиосвязь там, где требуется инструктировать обучающегося не у станка, а на каком-либо движущемся объекте!

В одной из лабораторий ЦИТа я увидел макет кабины водителя. На выносном пульте светились приборы. Мне объяснили, что здесь ведётся разработка методики обучения шофёров и трактористов. Я спросил насчет инструктажа: необходим ли он на автодроме? Оказалось, что это было бы очень полезно. И я живо представил себе картину: по замкнутому кругу бегут автомашины, у каждого водителя приёмник. А в центре стоит инструктор и через передатчик подаёт команды.

Но пока что я умел строить лишь приёмники. Поставить серьёзные эксперименты для меня было безнадёжно трудно. Но ведь я работаю у Гастева, а он считал, что трудности вдохновляют.

Однажды он зашел к нам на верхотурку, довольно оглядел оборудование нашей лаборатории, потом сказал с упрёком:

– Всё это хорошо, но сейчас вы только квартируете в ЦИТе. – И, заметив моё смущение, горячо произнес: – Неужели вы не слышите голоса времени, не чувствуете его дыхания? Поезжайте на стройки, на заводы, ну хотя бы в Магнитогорск, Харьков. Это вас вдохновит. Узнаете, чем живёт промышленность, тогда и новые мысли придут, заиграет воображение. Привезете целый ворох идей. 1

Не уверен в точном изложении его совета, но смысл мне крепко запомнился. Гастев был убеждён, что «над вдохновением рано ставить крест. Оно есть у всех, начиная с метельщика и кончая поэтом». А самое высшее выражение вдохновенной работы, по мнению Гастева, – инженерия. Творческая инженерия, приложенная как к организационной конструкторской работе, так и к работе по переделке человека, является самой высшей научной и художественной мудростью, утверждал Гастев. Говоря о пролетарской литературе, А. Гастев критически рассматривает споры различных направлений и утверждает, что «во всяком деле есть производители и потребители и жалкие имитаторы. Я, конечно, хочу идти только с производителями».

Это мне особенно импонировало. Значит, я не зря бросил писать стихи и занялся техникой. Словно одобряя моё решение, А. Гастев подчёркивает: «Когда каждый мальчишка... может интуитивно, после занятий над ремонтом радиоаппарата понять, что значит теория Эйнштейна, в это время придавать значение такой оранжерейной проблемке, как пролетарская литература, просто зряшное провинциальное дело». Пусть Гастев был неправ в своей оценке литературного дела, меня в те далекие годы это мало трогало.

Вся беда заключалась в том, что я плохо понимал тогда сущность теории Эйнштейна, и не только в поэзии, но и в технике казался себе «жалким имитатором» и, что особенно обидно, «потребителем». Ведь недаром Алексей Капитонович сказал, будто я «квартирую в ЦИТе». А если так, то путешествовать в поисках вдохновения за государственный счёт я не вправе. Пришлось поблагодарить Алексея Капитоновича и сказать, что мне сейчас нужно экспериментально проверить одну идею, сконструировать кое-какие аппараты, а потом позволительно поехать и на стройки, где такие аппараты можно применить на практике.

Не мог же я раньше времени рассказывать о радиоинструктаже при обучении шоферов и трактористов. А вдруг ничего не получится? Алексей Капитонович с присущим ему тактом не стал допытываться, что за аппараты я предполагаю конструировать, и согласился не тревожить меня до тех пор, пока не будет закончена предполагаемая работа.

Забегая несколько вперед, должен признаться, что практически идея обучения шоферов и трактористов с помощью радиоинструктажа так и не была осуществлена. Сконструированные мной аппараты не проверялись и на стройках. Но они понадобились для ещё более важных дел.