Человек и НТР

Две главы из книги Ю. Смелкова «Фантастика – о чём же она?», изд. «Знание», Москва, 1974 год.

Человек и НТР – разные взгляды

Этой теме, как известно, посвящено огромное множество исследований, популярных статей и дискуссий, в том числе и в литературных изданиях: можно вспомнить рубрики «НТР. Человек. Литература» и «Наука, человек, нравственность», появляющиеся на страницах «Литературной газеты» и «Вопросов литературы».

Нередко участники этих дискуссий приходят к малоутешительному выводу: литература, мол, оказывается пока не в состоянии художественно освоить весь тот комплекс социально-психологических проблем, которые возникают в ходе углубления НТР. Не собираясь входить в существо споров, отмечу один удивительный, с моей точки зрения, факт: произведения научной фантастики часто не входят в обиход литературно-критических дискуссий. Скорее всего здесь играет свою роль то самое поверхностно-«приключенческое» восприятие НФ, о котором шла речь выше; возможно, впрочем, иным она, наоборот, кажется «чересчур научной», но факт остаётся фактом. Между тем современная НФ – с разной степенью успеха – пытается зафиксировать те перемены в духовной структуре мира, которые несёт прогресс науки и техники.

В рассказе Рея Брэдбери «Пешеход» возникает такая картина: писатель Леонард Мид идёт совершенно один по пустому вечернему городу. Он в туфлях на мягкой подошве – чтобы не услышали, не засекли. Все сидят у телевизоров, а «медлительного и вдумчивого пешехода» задерживает полицейская машина (автомат, действующий без людей) и отвозит в Психиатрический центр по исследованию атавистических наклонностей: ходить пешком – это и есть атавистическая наклонность. И здесь фантастична не картина пустого вечернего города (она-то как раз уже сегодня становится реальной) и не полицейский робот на колёсах, а реакция общества на нестандартное поведение человека. Отклонение от общеустановленной нормы – вот что преследуется.

Научно-техническая революция в условиях буржуазной системы поставила на поток производство не только материальных, но и духовных ценностей. Можно представить себе телевизор и в романе Жюля Верна – его изобрёл бы какой-нибудь технический гений, и в финале люди собирались бы у экрана торжествовать победу разума (кстати, в одном из его рассказов описан концерт, передающийся по проводам из Парижа в Лондон, Пекин, Вену, Прагу и Рим). Но сотни миллионов телевизоров – это иное качество, иной мир.

Современный фантаст знает, что открытие или изобретение способно многое изменить в жизни, потому что они в любой момент могут быть поставлены на поток. Тому же Брэдбери атомная бомба и телевизор представляются почти одинаково опасными – в «451° по Фаренгейту» мир, духовно умерщвлённый телевизором, физически гибнет в пламени атомного взрыва. Очевидна здесь, так сказать, социальная недостаточность художественного видения Брэдбери (и не его одного): «вещи», мощно развитая техника изымаются из общественного контекста времени и рассматриваются как враждебная человеку сила.

Сейчас мне важно подчеркнуть другое: органическую близость мрачных пророчеств фантаста к идеологическому содержанию многих произведений современной западной литературы, авторы которых работают на вполне бытовом, повседневном, жизненном материале. Они ведь тоже ощущают опасность девальвации духа, которую несёт бесконтрольно развитая машинерия в условиях буржуазного общества. Мысль одна, различны художественные способы её воплощения. И тут, конечно, фантастика использует свои, особые способы освоения мира, свои жанры и типы повествования. Тревога за человека, беззащитного перед нашествием «нарёкшихся господами» автомобиля, телевизора и компьютера, – вот эмоциональная основа романа-предупреждения, одного из ведущих жанров западной, особенно американской, НФ.

Что же противостоит человеку в зарубежной НФ?

Система, организация. В «Утопии 14» К. Воннегута – группа промышленных олигархов, в «Конце Вечности» А. Азимова – Вечные, группа специалистов, живущих вне времени и регулирующих жизнь человечества. У Брэдбери конкретные представители власти, определяющие ход жизни бездуховного общества, остаются за рамками повествования, они безличны, но мы постоянно ощущаем их присутствие по результатам их деятельности. Момент этот сугубо актуален – качественные изменения в аппарате управления, возрастание его роли в современном обществе сегодня очевидны; фантасты описывают возможные последствия этого явления. Управленческие системы, господствующие в мире будущего, универсальны, всепроникающи (в рамках страны или всего человечества), и цель их... – забота о благе людей. Да-да, в романах, о которых идёт речь, нет бедняков, все одеты, обуты, сыты и имеют возможность развлекаться. В «Утопии 14» непогрешимый компьютер определяет показатель интеллекта – ПИ; это и есть критерий отбора: у кого он высок – тот получает образование, у кого низок – в армию или в КРР, Корпус Реконструкции и Ремонта (работа, не требующая квалификации). Но жильём и пищей обеспечены все. Это и есть реальные плоды научно-технической революции. С большей или меньшей степенью подробности описывается весьма благоустроенный мир, в котором на первый взгляд можно жить вполне безбедно.

Но именно против этого мира восстают герои фантастических романов. Восстаёт один из его руководителей – доктор Пол Протеус – в романе Воннегута. Восстают пожарник Гай Монтэг у Брэдбери и техник Харлан у Азимова.

У каждого из них своя причина, свой мотив бунта. Интересно проследить связь этого мотива и жанра, выбранного писателем. В социологическом, «бытовом» (если так можно говорить о фантастике) романе Воннегута главный порок общества, управляемого всемогущим компьютером ЭПИКАК XIV, – это отсутствие работы: у людей отнята радость творческого труда, и они пытаются заполнить время всевозможными, часто дурацкими, развлечениями (один, например, стал чемпионом в угадывании мелодии при выключенном звуке телевизора). Пол Протеус как будто при деле – управляющий крупным предприятием. Но и его работа – выморочная, мнимая, всё делают те же автоматы, и его развлечения, вернее, развлечения его круга не более содержательны. И он примыкает к восставшим против кибернетического общества – в поисках дела, которому можно отдать всего себя.

Роман Брэдбери построен на простой и жуткой инверсии: пожарники не тушат пожары, а разжигают их – они выслеживают людей, хранящих книги, и жгут книги, а людей арестовывают (параллельная инверсия – установлена не максимально, а минимально допустимая скорость движения автомобилей – 60 миль в час: езжайте быстрее, не задумывайтесь за рулём). Гай Монтэг один только раз сунул книгу за пазуху вместо того, чтобы облить её керосином из огнемёта, – с этого всё и началось. Потом была встреча с необычной для его мира (и совсем обычной для нашего) девушкой – после красоты слова он открыл красоту природы и человеческого общения. И тогда Монтэг повернул ствол своего огнемёта на людей, которые жгут книги, и на их механических слуг. Брэдбери не аналитик, он поэт, он улавливает момент пробуждения души в человеке, почти незаметный со стороны поворотный пункт, а дальше всё совершается как будто само собой, и писатель озабочен только одним – не дать погибнуть своему герою, потому что в нём – надежда.

«Конец Вечности» Азимова ближе к приключенческому роману – чётко построенный сюжет, цельные характеры. Техник Харлан решает уничтожить Вечность, потому что она угрожает его любви. Ему, как и всем работникам Вечности, запрещено жениться, но к нему приходит любовь, и начинается ряд событий, которые в конце концов приводят к крушению, гибели Вечности.

Гибнет Вечность у Азимова, гибнет мир, поставивший книгу вне закона, у Брэдбери. Мятеж против технократии, описанной Воннегутом, терпит поражение. Но во всех этих случаях остаются нерешёнными те самые «проклятые вопросы», которые не дают покоя героям этих книг. Уничтожена Вечность, но ведь какой-то орган, регулирующий жизнь человечества, и в самом деле необходим. Атомные бомбы обратили в прах гигантские телевизоры и их рабов, но на развалинах общества, описанного в «451° по Фаренгейту», нужно строить новую жизнь, и где гарантия, что она не придёт к такому же страшному финалу?

Создаётся впечатление, что в этих трёх романах писатели стремились прежде всего доказать возможность противостояния человека бездушной технике: главное – сражаться, не склонить голову перед ней. Но, таким образом, абсолютизируются власть и могущество этой самой техники. Происходит это потому, что, прогнозируя те или иные последствия НТР, американские фантасты остаются в пределах своей, современной социальной действительности. Возможность иного – принципиально иного – устройства общества ими не учитывается. Конечно, наука и техника влияют на общественную жизнь, но социальный строй в их книгах остаётся примерно таким же, как сегодня, разве что в системах управления всё большую роль играют компьютеры. Радикальных изменений (по сравнению с современным состоянием) общество в американских романах-предупреждениях, как правило, не претерпевает. В такой позиции есть свой смысл – в конце концов эти книги обращены именно к сегодняшнему читателю, к сегодняшнему обществу; сеять же иллюзии, убеждать, что компьютеры приведут человечество в рай, обеспечат не только материальный, но и социальный, духовный прогресс, недостойно серьёзной фантастики. Но тут же обнаруживается и уязвимость этой позиции – получается, что технические достижения оказываются решающим фактором социального развития или регресса. «Бездушные вещи» не только олицетворяют, но чуть ли не порождают зло – поскольку сегодняшняя социальная действительность постулируется буржуазными писателями вечно неизменной.

Разумеется, не следует представлять дело так, что в американской фантастике всё решает техника. Отнюдь нет – оптимистические прогнозы и там связываются прежде всего с человеком, с его способностью овладеть творениями своего ума и своих рук, а если понадобится, то и противостоять им. В рассказе Роберта Шекли «Страж-птица» описан самообучающийся летательный аппарат, способный улавливать и предупреждать агрессивные побуждения человека и, таким образом, бороться с преступностью. Все идёт прекрасно до тех пор, пока страж-птицы в процессе обучения не вносят коррективы в понятие «живое существо». Тогда они начинают поражать электрическим разрядом мясников на бойне, исполнителей смертного приговора, охотников. Потом – старика, пытающегося убить муху, хирурга, готовящегося начать операцию. Потом – водителя, который хочет выключить мотор автомобиля: с точки зрения страж-птицы, автомобиль – такое же живое существо, как и она сама. На Земле воцаряется хаос, предвиденный между прочим одним из персонажей рассказа, – человеком, мыслящим проницательно, отказывающимся верить во всесилие техники.

В других произведениях герой опять-таки проявляет свою прозорливость или недальновидность, мужество или трусость и, таким образом, побеждает или терпит поражение в сражениях против взбесившихся роботов или космических пришельцев. Но ни достоинства, ни недостатки героя, как правило, социально не детерминированы, хотя он и участвует в социальных по сути своей конфликтах. Одинокий и мужественный, он противостоит техническим чудесам, которые на каком-то этапе с почти фатальной неизбежностью становятся техническими чудовищами.

* * *

В романе братьев Стругацких «Хищные вещи века» мы найдём множество деталей, которые выглядят как прямые реминисценции из «451° по Фаренгейту» или «Утопии 14». Грёзогенераторы, погружающие человека в транс, бессмысленные и жестокие «развлечения» людей, не знающих, как убить время, как выбраться из тоски тупого и сытого существования. Общество «меценатов» развлекается тем, что выкрадывает из музеев старинные шедевры... и уничтожает их. Кто попроще, идёт к «рыбарям», в старое метро, где оборудовано нечто вроде театра ужасов – с той, однако, разницей, что там и в самом деле можно погибнуть. Четырёхчасовой рабочий день, курортный климат, полная сытость – и никакой духовной жизни: Страна Дураков. В неё направлен разведчик Совета Безопасности Иван Жилин, чтобы найти и обезвредить тех, кто производит и распространяет новый необычайно сильный наркотик – слег.

Слег оказывается комбинацией из грошовой радиодетальки, патентованного репеллента, тёплой ванны и музыки – в комплексе эти средства выворачивают человека наизнанку, до самых тёмных глубин подсознания. Радиодеталь и репеллент продаются во всех магазинах, да и никто не производит их специально во зло людям, просто кто-то случайно открыл феномен воздействия этого комплекса на психику. Есть преступление, но нет преступников, нет банды отравителей – люди сами ринулись к слегу, безобидные вещи стали в Стране Дураков орудием психического самоуничтожения.

В мире, где сохранилась ещё Страна Дypaкoв, техника используется по-разному – и для конструкции грёзогенераторов, и для создания установки, вырабатывающей антивещество. Дело не в технике, а в целях, которым она служит, в людях, которые владеют ею. «Чем же таким, – мысленно обращается Жилин к обитателям Страны Дураков, – ваш мозг отличается от мозга Рабле, Свифта, Ленина, Эйнштейна, Макаренко, Хемингуэя?...» Человечество рано или поздно справится со Страной Дураков – не потому, что в его распоряжении есть технически более совершенное оружие, но потому, что гуманистическая идея сильнее безыдейности зоологического существования.

Творчество братьев Стругацких нередко вызывало полемику. Их упрекали в излишней «выстроенности» и однозначности характеров. Отмечалась критикой и некоторая абстрактность социальных концепций, возникавших в их книгах. Надо признать, что отдельные произведения Стругацких действительно давали предмет для спора. И всё же мне кажется важным подчеркнуть верность авторов главной своей теме, проходящей через многие их романы и повести, – теме, начатой в «Хищных вещах века» (и в «Попытке к бегству»); определить её можно как тему ответственности, налагаемой на человека его возросшим могуществом, возросшей возможностью изменить судьбы мира.

В упомянутом уже романе Стругацких «Трудно быть богом» она утверждается ещё более последовательно. Посланец Земли Антон, преобразившийся на далёкой планете в её обитателя дона Румату, снабжает деньгами и информацией вождя восставших крестьян (на планете что-то вроде нашего средневековья), помогает сберечь людей, труды и открытия которых способствуют прогрессу: учёных, художников, философов.

С одним из них, мудрецом Будахом, Антон-Румата беседует о том, как сделать людей счастливыми. Постепенно Будах понимает, что одного материального изобилия для этого недостаточно, и просит:

«– Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом их жизни!»

Техника не всемогуща даже тогда, когда она кажется таковой. Ибо за техникой всегда стоит человек, общество, так или иначе ею распоряжающееся. Именно этот аргумент становится решающим в социалистической литературе, обращающейся к данному кругу проблем. А фантастика является, как мы уже договорились, неотъемлемой её частью.

Однако этот аргумент при всей его безусловности ещё не решает автоматически проблемы: мол, овладей техникой, гуманизируй её – и счастье обеспечено. Мысль фантастов идёт дальше – взгляд «со стороны», из будущего, обращается на само понятие «счастье». В романе Лема «Возвращение со звёзд» (сам автор относит его к жанру романа-предупреждения) реализована вековая мечта человечества – мир без насилия. Изобретена бетризация – способ воздействия на мозг (производится оно в детстве), уничтожающего любые виды агрессивных наклонностей: человек органически не способен к насилию – не из-за наложения запрета, подчёркивает Лем, но из-за отсутствия потребности. Человечество купается в благосостоянии, совершенная техника гарантирует абсолютную безопасность, рифы бездуховности тоже пройдены на первый взгляд благополучно: культура, искусство, спорт существуют и развиваются в гуманистическом направлении.

Но космонавты, вернувшиеся из дальнего полёта (для них прошло несколько лет, на Земле – десятилетия), не могут принять бетризованный мир – мир без риска, самопожертвования, мужества. Ибо только в принятии решения познаётся и духовно растёт человек. Нравственные и духовные качества космонавтов воспитаны и испытаны космическими безднами, трудом и подвигом – эта сознательная нравственность, духовность противостоит той, что создана бетризацией. Противостоит и не совмещается с ней. Так разрабатывается мотив, намеченный у Стругацких: счастье, «преподнесённое на блюдечке», не обогащает человека, весь путь духовного совершенствования надо пройти самому.

Лем не сомневается, что научно-технический прогресс в сочетании с гуманистической идеей принесёт человечеству счастье. Но само это понятие осмысливается им диалектически – в добре открывается зло, которое снова нужно преодолевать. Герой «Возвращения со звёзд», космонавт Эл Брегг, остаётся на Земле – он полюбил женщину и теперь должен попытаться войти в бетризованный мир или переделать его. Адаптироваться? Сама мысль об этом противна герою; с другой стороны, вероятность победы бунта низка. Что же будет, как всё сложится?... Книга завершается не ответом – вопросом. Вопрос этот будет вставать перед человеком на каждом новом этапе познания мира и себя самого.

Каков же вывод?

Азимов, допустим, с одной стороны, Стругацкие и Лем – с другой, едины в своей посылке: НТР ставит перед человечеством серьёзнейшие проблемы, её развитие может привести не только к материальному благополучию, но и к социальному и духовному кризису. Но американские фантасты (авторы рассмотренных выше романов) этой посылкой, по существу, и ограничиваются. Для того чтобы убедиться в реальности их опасений, достаточно взглянуть в сегодняшний день общества, в котором они живут: «массовая культура», детище НТР, уже сейчас вызывает те же тревоги, рождает мрачные предсказания не фантастов, а социологов.

В романах Стругацких опасность отнюдь не отрицается. Да, соглашаются они, технический прогресс, социальный и духовный, может быть обращён во зло человеку и человечеству. Но сама по себе техника ещё мало что решает, в конечном счёте всё зависит от идеи, во имя которой она используется.

И ещё одно «да, но...» – в спор вступает Лем. Да, наука и техника могут служить добру, и оптимистический прогноз будущего наиболее реален. Но что есть добро? Исчерпывается ли это понятие материальным, социальным и духовным комфортом или в него необходимо включить ещё и сознательное стремление человека к самосовершенствованию? В первом варианте прогресс конечен, ибо условия существования нельзя улучшать до беспредельности. Во втором – бесконечен и будет продолжаться до тех пор, пока будет существовать само человечество.

Человек и НТР – в глубь проблемы

Движение мысли идёт от анализа наиболее злободневных аспектов НТР ко всё более глубокому проникновению в её сущность. Этой глубине способствует многообразие жанров НФ – многообразие предлагаемых ею способов исследования действительности.

В близком литературном родстве с романом-предупреждением находится фантастический роман-утопия. С точки зрения социологической критики эти жанры чуть ли не диаметрально противоположны, поскольку в первом даётся пессимистический социальный прогноз, во втором – оптимистический. Правда, мы видели, что пессимизм романа-предупреждения весьма относителен; по сути, в нём, как и в утопии, предметом исследования становится жизнь, «какой она должна быть», но избирается ход «от обратного», рисуется жизнь, какой она не должна (но может) быть.

Однако современная фантастическая утопия постепенно, но неуклонно отдаляется от классических образцов, в которых философ и мыслитель – на первом месте, а художник – всё-таки на втором. Вплотную придвинувшееся некогда далёкое будущее требует от писателей не общего взгляда, характерного для утопии, а конкретного художественного (или художественно-философского) исследования. В этом, на мой взгляд, одна из причин того, что линия, начатая в советской НФ «Туманностью Андромеды» И. Ефремова, не продолжилась сколько-нибудь значительными произведениями (хотя многие социальные предвидения Ефремова «взяты на вооружение» советскими фантастами). Современная НФ явно предпочитает идти не от общего к частному, а от частного к общему, исследовать какую-либо частную проблему, чтобы сделать выводы, имеющие обобщённый характер. Приводит это к тому, что границы жанра утопии размываются, и она растворяется в общем потоке НФ.

В рассказе А. Азимова «Профессия» жизнь общества направляется и регулируется компьютерами. Они решают, какая профессия оптимальна для данного человека, и приговор их обжалованию не подлежит. Джордж, герой рассказа, узнаёт, что не пригоден ни к какой профессии и будет жить в интернате на попечении общества. Он пытается смириться, но не может и после ряда драматических ситуаций узнает, что он... талант, может быть, гений. Кто-то ведь должен открывать новое, совершенствовать цивилизацию, идти вперёд – так вот особо одарённых юношей и помещают в интернаты «для неполноценных», чтобы они доказали свою одарённость. За ними внимательно наблюдают, незаметно охраняют и оберегают, но решающий шаг они должны сделать сами. Если не сделают – остаются во «втором эшелоне», становятся психологами, историками, социологами – теми, кто помогает проявиться таланту. Тут компьютер бессилен: он не может отличить гениальность от обыкновенной одарённости, не может стать талантливее своего создателя.

Проблема «человек – компьютер» – это, по сути, составная более широкой проблемы «человек – НТР». В сопоставлении с умными, порой неотличимыми внешне от человека автоматами фантасты пытаются выяснить, способен ли человек справиться с проблемами, которые ставит перед ним научно-технический прогресс. Прогнозы получаются одинаковыми – положительными. Но это совпадение вовсе не отменяет значительности идейной позиции писателя: зрелость оценки будущего зависит от зрелости осознания настоящего. Гуманистический пафос творчества Азимова вне сомнений. Однако заметим себе: он просто утверждает превосходство гуманистического разума над техникой, не подкрепляя это решение никакими социальными, нравственными и художественными аргументами. Так будет, потому что так должно быть.

Иным, более сложным, путём идёт Лем. Цикл его рассказов о космонавте Пирксе начинается с «Испытания», в котором двое курсантов Института космических полётов отправляются в первый самостоятельный рейс к Луне (как потом выясняется, рейс ненастоящий, имитированный). Один – Пиркс, мечтатель, его некоторые преподаватели считают ротозеем, другой – Бёрст, самый способный на курсе, красавец и спортсмен, который, состязаясь с вычислительной машиной, «замедлил темп лишь при извлечении корней четвертой степени». В полёте возникают аварийные ситуации, и Пиркс чуть не врезается в Луну, а Бёрст... врезается.

Другой рассказ – «Условный рефлекс». В нём Пиркс сначала блестяще выдерживает труднейшие психологические тесты, потом разгадывает тайну гибели двух учёных на лунной исследовательской станции и спасает третьего. Нет, он не уподобляется ослепительному Бёрсту, остаётся таким же – мечтателем, углублённым в себя, способным мгновенно перенестись в какой-нибудь воображаемый мир, поставить себя на место другого человека. Лем доказывает, что именно эти черты характера дают Пирксу возможность найти выход из критической ситуации.

Состязание Бёрста с вычислительной машиной можно уподобить состязанию человека и автомобиля в скорости – исход ясен в обоих случаях. Бессмысленно пытаться превзойти творения собственного разума «на их территории», именно это понимает Пиркс. Понимает, что «опасности таятся не в людях и не в автоматах, а на стыке, там, где люди вступают в контакт с автоматами, ибо мышление людей так ужасающе отличается от мышления автоматов». Подчеркнём это «ужасающе», заметим про себя, что качественное различие между человеком и автоматом Пиркс воспринимает эмоционально.

Нет смысла рассуждать сейчас, будут ли компьютеры когда-нибудь обладать той способностью к ассоциативному мышлению, к сопряжению отдалённых друг от друга понятий, явлений, предметов, которая лежит в основе любой творческой деятельности человека. Компьютеры в рассказах о Пирксе такой способности лишены, Пиркс наделён ею в высокой степени. И когда автомат в очередной раз ставит человека в непонятное или опасное положение, человек находит выход именно благодаря этой своей способности. Попросту говоря, Пиркс может поставить себя на место автомата, мыслить, как автомат, последний же не может мыслить, как человек. Интеллекта ему хватает – не хватает человечности.

Пиркс не просто человек, привыкший, приспособившийся к технике своего времени. Он сжился с ней, она для него – естественная среда. Но и преклонения перед техникой, самой умной и совершенной, в нём нет. Он её хозяин в полном смысле слова, потому что знает, когда она необходима и полезна, когда лучше обойтись без неё, собственными силами, а когда она может стать потенциально опасной. В рассказе «Дознание» робот-космонавт, неотличимо замаскированный под человека, производит необходимые расчёты быстрее Пиркса, чтобы доказать, что он космонавт более высокой квалификации, чем Пиркс, чем любой человек. Но Пиркс, поняв, что робот подстроил критическую ситуацию, ведёт себя не так, как рассчитывал робот. Не потому, что запрограммированное роботом поведение нерационально (оно как раз рационально), но потому, что оно неэтично. И робот терпит поражение, а Пиркс размышляет потом: «...В конечном счёте нас спасла, а его погубила моя нерешительность, моя вялая «порядочность» – та человеческая «порядочность», которую он так безгранично презирал».

Пиркс не просто готов к поступку – он готов к такому поступку, который поставит его выше самого совершенного автомата. В частной ситуации «человек – автомат» Лем ищет общее решение. И находит его в том, что человек... должен оставаться человеком. Не пытаться бегом обогнать автомобиль, но развивать и совершенствовать то, что дало ему возможность изобрести этот автомобиль, – творческие способности, нестандартность мышления, индивидуальность. «Бездушным вещам» можно противопоставить только одно – душу.

Цикл рассказов о Пирксе интересен и принципиально важен ещё и тем, что типичная для многих произведений НФ приключенческая коллизия превращается здесь в «критическую ситуацию» философской и интеллектуальной прозы. В «Неукротимой планете», о которой шла речь выше, и многих других фантастических произведениях герой одерживает победу благодаря своему мужеству, уму, ловкости. В коллизиях же, создаваемых Лемом, обнаруживаются глубинные свойства личности, её ценностная ориентация, её философия и духовный мир – то, что, по мысли писателя, и даёт человеку огромную «фору» в состязании с самыми совершенными роботами, компьютерами и машинами. Такой подход к человеку, такая осознанная, выстраданная, проверенная реальными (хотя сама фантастическая ситуация облекает их формой условности) конфликтами позиция явно обнаруживает духовную зрелость писателя, опирающегося в своём творчестве на социалистический идеал.