Дали, открытые разуму
Источник: журнал «Англия», №2 (58), 1976 г.
Не один из учёных мужей с презрением взирал на научную фантастику. Однако это одна из популярнейших форм литературы нашего времени, которая действительно внесла немалый вклад в сокровищницу английской литературы настоящего и прошлого. Предлагаем вниманию читателей очерк о научной фантастике Тома Хатчинсона, рецензирующего произведения этого жанра в газете «Таймс».
ОЩУЩЕНИЕ ЧУДА – такая способность человеческого разума, развивая которую любая цивилизация делает благое дело, ибо не порождает ли застоя безоговорочное приятие того, что представляет собой мир и вселенная? Стремление вперёд – вот смысл человеческого существования. Поиски чудесного и составляют неизменно предмет научной фантастики более, чем любого иного вида литературы. Английские писатели издавна завоевали высокий престиж как знатоки и преобразователи этого жанра, престиж, который хотя и всегда был высок, ныне возрос как никогда.
Научная фантастика – или философская беллетристика, как предпочитают называть её почитатели этого жанра – может по праву утверждать, что обязана своим рождением британскому гению. Показательно, что «Франкенштейна», тема которого – искусственное создание жизни – и по сей день остаётся в научной фантастике одной из наиболее значительных, написала женщина, Мэри Уолстонкрафт Шелли (1797-1851). «Научная фантастика, – говорит современный романист Брайан У. Олдисс, – родилась в горниле готической литературы».
Подзаголовок этой книги, написанной в 1818 году, во время подъёма в Англии романтизма, даёт ключ к тому, как понимала Мэри Шелли (жена поэта), чья собственная жизнь проходила тогда под сильным эмоциональным воздействием Шелли и Байрона, истинную природу научной фантастики. Этот подзаголовок – «Современный Прометей» – проводит аналогию между мифическим похитителем огня и учёным (Франкенштейном), чьи попытки сотворить жизнь приводят к губительным последствиям, поскольку она лишена проблеска духовности, которой требует подобное творение.
Замысел этот принадлежал к тому же разряду, что и другие кровавые, туманные фантазии «готического» склада, самой знаменитой из которых был «Замок Отранто». Написанный в 1764 году литератором и светским острословом Хорасом Уолполом (1717-97) он ввёл в моду сверхъестественные романтические истории. Оказавшись приемлемым как разновидность сенсационной литературы, «Франкенштейн» обладал ещё и свойством, присущим всей хорошей НФ: проницательным комментарием существующего положения вещей в сравнении с тем, каким оно могло бы быть. В романе Мэри Шелли этот подспудный смысл связан с двойственностью человеческой натуры; он – в примирении, если таковое возможно, души человека с техникой, повелителем которой он надеялся стать.
Если Мэри Шелли была матерью научной фантастики, дожидаться отца пришлось довольно долго. Французский писатель Жюль Верн (1828-1905) мог бы претендовать на звание приёмного отца, но несомненно её достойным зачинателем явился английский писатель Г. Дж. Уэллс (1866-1946), который в своих интеллектуально стимулирующих произведениях ввёл в оборот целый конгломерат идей, оказавших плодотворное воздействие на многие произведения научной фантастики.
В этой погоне за чудесным британские писатели неизменно шли впереди. Тогда как во многих странах научную фантастику можно считать мутной протокой, упирающейся, как писал один критик, одним концом в сточную канаву, другим – в далёкую галактику, в Великобритании, благодаря тому, что к ней обращались крупные писатели, она всегда оставалась достойным и высокочтимым видом литературы. Олдос Хаксли (1894-1963), например, использовал научную фантастику в своём романе «Прекрасный новый мир» для того, чтобы набатным звоном предупредить о том, как, по его мнению, род человеческий, так сказать, идёт в будущее по пути регресса. Такие книги признаны классикой не только собственно НФ, но и художественной литературы в целом.
По существу мироощущение Хаксли пессимистично; Г. Уэллс стал разделять подобные настроения лишь под конец своей жизни, когда писал такие книги, как «Разум в тупике». Большая же часть его произведений пропитана оптимистической верой в утопию, как, скажем, «Облик грядущего» и «Люди как боги». Пусть его великолепная «Машина времени» кончается на роковой ноте, когда Путешественник по времени готовится к новому путешествию, но в этой трагической развязке звучит поэзия необоримости: «... свидетельство того, что даже в то время, когда исчезают сила и ум человека, благодарность и нежность продолжают жить в сердцах».
Современник и последователь Уэллса У. Олаф Стэйплдон (1886-1950) рассматривал грядущую жизнь почти с божественной беспристрастностью. Словно специально для того, чтобы доказать, что он может передавать эмоции на уровне установленного им самим для себя странной плоскости существования, он создал одну прелестную историю, озаглавленную «Сириус», рассказывающую о собаке, которая родилась с человеческой душой и восприятием, но более всего запоминается его книга «Первые и последние люди». Она оказала воздействие на воображение многих писателей-фантастов и может быть поставлена вровень (если не выше) со знаменитой трилогией «Основание» американского писателя Айзека Азимова. Подобно последней, книга Стэйплдона обращается к эволюции человека, но в отличие от Азимова её автор имеет дело с ещё более удалёнными друг от друга полюсами цивилизации. Произведение нигде не подходит вплотную к рассмотрению какого-то отдельного человеческого существа, обращаясь на всём протяжении к условиям человеческого существования в широком плане. К чести Стэйплдона, как в отношении замысла, так и его исполнения, его роман читается почти как документированное социологическое исследование: в книге описывается нечто уже совершившееся.
Подобное же, хотя и более напоминающее галлюцинации, ощущение спроецированного будущего создано Артуром С. Кларком в его книге «Конец детства». Кларк в большей степени принадлежит к когорте собственно писателей-фантастов и известен широкой публике как один из авторов сценария фильма «Год 2001 – космическая одиссея», который был поставлен Стенли Кубриком, сумевшим так впечатляюще передать громадность и таинственность космоса. Фактически в фильме был развёрнут положенный в его основу написанный ранее рассказ Кларка «Страж», и после выпавшего на долю фильма успеха, автор вновь обратился к оригиналу, расширив его так, чтобы он соответствовал возникшим в фильме поворотам действия.
Кларк – один из мастеров НФ, и в его книгах постоянно повторяется тема пришельцев, наделённых сверхчеловеческими свойствами; в парадоксальной форме она присутствует и в его последнем произведении «Свидание с Рамой», где самих их не видно, зато ощущается их присутствие в прошлом. Однако нигде эта тема не звучит так убедительно, как в «Конце детства», где пришельцы из космоса похожи на дьяволов, хотя на самом деле это добрые существа, помогающие роду человеческому перейти к коллективному разуму.
Другой фантаст, чьи произведения известны большему, чем обычно для литературы этого рода, кругу читателей, это покойный Джон Уиндем (1903-69); возможно, это связано с тем, что он касался вещей, никого не оставлявших безразличными. Как и Кларк, он выводит пришельцев, но, придавая им такой правдоподобный вид, показывает, что они имеют самое непосредственное и потому пугающее отношение к нашей нормальной жизни. В его знаменитом «Дне Триффидов» это – вознамерившиеся захватить Землю истребительные растения. В «Кукушках Мидвича» это – дети, родившиеся у деревенских женщин, зачавших их от некоего межпланетного духа зла (жестокое, но остроумное обыгрывание рождения Христа).
Если я и должен высказать по адресу Уиндема какие-то критические замечания, то они касаются небрежности и поспешности, присущей подчас его письму. Однако в научной фантастике можно всегда понять, если идея перевешивает способность повествования адекватной её передачи: для излагаемой истории так важна сама идея.
В последние годы, однако, выдвинулась новая плеяда писателей, которые заботятся о форме не меньше, чем о содержании; во главе их, по моему мнению, стоят Брайан Олдисс и Дж. Г. Баллард. Обоим принадлежат романы, предназначенные для широкого читателя, но, к счастью, оба вернулись к литературным истокам, которые, по-видимому, наиболее для них плодотворны. Они привнесли с собой желание придать научной фантастике силу и выразительность собственного стиля. У Олдисса это достигает поэтического ощущения надреальности, тогда как Баллард сообщает грубому современному миру доходящую чуть не до паранойи чувствительность.
Если судить по количеству созданного, Олдисс обладает феноменальной энергией; им же, кстати, написана одна из лучших и притом одна из наиболее лично окрашенных историй научной фантастики «Веселье на миллиарды лет». Диапазон его произведений необычайно разнообразен, среди них и удивительно пророческое описание захлестнувшей Америку наркомании «Босиком в голове», и рассказ «Слюнное дерево», в котором в образе одного из персонажей, оценивающего, насколько реальная действительность совпала с тем, что он писал в своих книгах, или, напротив, насколько она разошлась с ними, смело выведен Герберт Уэллс. Уэллс явно служит сильным стимулом для создания книг Олдисса, потому что кроме этого последний написал также «Облик дальнейшего грядущего», собрание проницательных размышлений в духе Уэллса о том, как может измениться мир. Чем он от Уэллса отличается, это, как я называю, странным вкраплением сюрреализма, отражающего жизнь в искажённом виде, часто столь же юмористическом, сколь и лирическом.
Научная фантастика высоко поставила Балларда в литературе авангарда; он умеет так вскрывать изнутри суть слова и ситуации, что переворачивает многие из самых дорогих для нас и глубоко укоренившихся способов восприятия факта человеческого существования. Универсальные символы, к которым он прибегает, – это море, песок и бетон; наиболее странное, а вместе с тем и сильное впечатление производят такие его книги, как «Бетонный остров» и «Авария». Последняя представляет собой блестящее воплощение идеи о том, что благодаря современным массовым средствам коммуникации, знаменитая личность, вроде ныне покойной американской кинозвезды Мэрилин Монро, становится столь же механическим компонентом нашего воображения, как автомобиль. В некоторых своих книгах он развивает апокалиптические ситуации; так, в «Затонувшем мире», к примеру, человек предстаёт как земноводное, живущее на затопленной водой, объятой зноем Земле. Но лично я предпочитаю его рассказы, от которых веет зачарованной прелестью: один из них «Ваятели облаков с коралла Д» из сборника «Красные пески» – вообще одно из лучших небольших произведений во всей научной фантастике.
Сравнительно недавно выступает в этой области Иан Уотсон, на счету которого пока два романа, «Внедрение» и «Сборный комплект Ионы», и который обнаружил удивительное владение словом. Первый из романов представляет собой замечательное исследование воздействия семантики на группу людей, второй – изображает время, когда наукой наконец было доказано существование Бога – но такого, для которого мы – негативная сторона его вселенной. Уотсон склонен к чрезмерному усложнению тем, но со временем, думаю, он будет признан одним из мастеров жанра.
Конечно, писатели, подобные трём последним, используют технику научной фантастики в качестве «дистанционного» механизма для рассмотрения как философских идей, так и условий человеческого существования. Другие – спускают нас на землю, и довольно часто не без изрядной встряски. В книге «Фуга для острова, над которым сгущается мгла» молодого писателя Кристофера Приста под скупой прозой скрывается горькое, сложное понимание путей, какими может пойти общество, если будет нарушено тончайшее равновесие сил.
В книгах Джона Браннера неоднократно возникает тема загрязнения среды. В своём «Времени не с того конца» он изображает Америку будущего, существующую в полной изоляции: стремясь избежать заражения, которое может прийти из других стран, она поддерживает её силой атомного оружия. Немало волнуют Браннера проблемы экологии и перенаселённости; его «Стойте на Занзибаре» рисует устрашающую картину будущего, когда на каждого представителя человечества будет приходиться лишь один-два квадратных метра жилого пространства.
В своей книге «Человек-клемма» Майкл Крайтон [имеется в виду произведение The Terminal Man, по нему снят художественный фильм– прим. D] говорит о том, что мы должны научиться управлять создаваемыми нами машинами, а не позволять им, какими бы альтруистическими ни казались при этом мотивы, править нами. Поставленные по романам Крайтона фильмы всегда лучше «читаются», нежели его книги – ещё один пример того, как идея перевешивает её претворение; поставленный по «Человеку-клемме» фильм, рисующий, что происходит с учёным, которого для излечения от страшной эпилепсии подключили к компьютеру, – поразительно сделанная вещь.
Обращение к научной фантастике учёных всегда оправданно: в конце концов их открытия и выдвинутые ими гипотезы – горючее НФ, даже и теперь, когда уэллсов «Первые люди на Луне» из факта литературы превратился в факт действительности. Под эту рубрику подходит множество книг, написанных выдающимся астрономом сэром Фредом Хойлом, в особенности «Чёрное облако» и «Первого октября будет уже слишком поздно»; но он склонен расцвечивать основной замысел чрезмерным обилием научных фактов, так что постоянно чувствуешь себя учеником.
Некоторые виды научной фантастики получили название «космической оперы», но это не столь уж не заслуживающее внимания определение: не стоит презирать использование космоса просто в качестве места приключений. Среди лучших представителей развлекательного жанра я бы выделил Дика Морланда и Брайана Стэйблфорда. Небольшая книга Морланда «Сердце-часы» – это захватывающая история о том, как слишком покорные избиратели соглашаются на «тихое» уничтожение в возрасте, который сочтёт подходящим правительство. Стэйблфорд сочинил увлекательную серию историй, повествующих о приключениях космического корабля под названием «Хохлатый лебедь».
Поскольку множество фактов научной фантастики перешло в разряд фактов научных, многих писателей всё больше привлекает внутренний космос – они понимают, что сама душа человека – огромная неисследованная вселенная. Для Майкла Дж. Кони обращение к другим мирам неизменно служит средством постижения того, как мы живём. Недавно вышедшая его книга «Здравствуй, лето – и прощай» – прекрасно написанная притча, где история человеческого существа совершенно иного вида, вынужденного приспосабливаться к существованию в условиях вечного холода, используется в качестве комментария типов нашего поведения.
Английская литература была неизменно тесно связана с такой захватывающей по своему характеру беллетристикой. Английский романист XIX века Г. Райдер Хаггард писал: «По ночам я часто сижу в одиночестве, вглядываясь внутренним взором в тьму нерождённого времени и размышляя над тем, в каком виде и форме выльется в конце концов великая драма». Именно это ощущение чуда, о котором я говорил выше, и притягивает наших писателей. Они могут биться над ним, подвергать его пристальному обследованию, пытаясь выяснить, как и почему оно срабатывает, но они постоянно сознают его значение, сознают то, что его нужно питать и выхаживать. Этим как раз и занимается научная фантастика.