Наш Вернадский
Источник: журнал «Техника – молодёжи», №3, 1988 год.
Валентина НЕАПОЛИТАНСКАЯ, хранитель кабинета-музея В. И. Вернадского
В 1934 году АН СССР окончательно переехала из Ленинграда в Москву. В Замоскворечье, в тихих извилистых переулках разместились институты геологический, почвенный, геохимический, Совет по изучению производительных сил (СОПС), биогеохимическая лаборатория (Биогел) и многие другие. Здесь было много молодёжи, которая работала под руководством крупнейших учёных. Я тогда в СОПСе занималась финансовым планированием объединённых экспедиций институтов. Благодаря этому была знакома буквально со всеми.
Больше всех я сдружилась с группой сотрудников Биогела, которая привлекла особой сплочённостью и необыкновенным отношением к своему директору – Владимиру Ивановичу Вернадскому.
...Среди моих партнёров по танцам был Александр Михайлович Симорин, блондин с гладкими волосами, голубыми детскими глазами и лучезарной улыбкой, начинающий слегка полнеть, что не мешало ему быть на редкость лёгким и ритмичным. Всего пять лет назад ему, молодому саратовскому врачу, случайно попала на глаза вышедшая в 1926 году ничтожным тиражом книга В. И. Вернадского «Биосфера». И... он бросил в Саратове всё. Добился встречи с Вернадским. Вскоре стал одним из любимых учеников, был восторженно влюблён в своего руководителя и передал это чувство мне. Он рассказывал об общении с Владимиром Ивановичем, о глубоких разговорах, которые они вели между собой.
Впервые увидела Владимира Ивановича на одном из собраний в академии.
Вот проносится толстый такой, мощный – шаровая молния – Ферсман. И вижу, идёт скромный, благообразный седой старик, а... все расступаются перед ним. Думаю: господи, что ж это за человек такой удивительный?
Вернадский...
«Рыцарь без страха и упрёка. Он ничего в жизни не боится», – ещё и так о нем говорили.
В конце 20-х годов среди кандидатов в академики был человек, которого я, извините, недолюбливаю – Бухарин Николай Иванович, и ещё философ Деборин Абрам Моисеевич. Против этих кандидатур возражали открыто президент АН СССР Карпинский А. П., непременный секретарь Ольденбург С. Ф., академики Павлов И. П. и Вернадский В. И. Только четверо... Время начиналось такое, что подобная «строптивость» дорого могла стоить. Остальные, видимо, это поняли...
И вскоре гром грянул. В 1932 году В. И. Вернадский опубликовал работу «Проблема времени в современной науке» (он был одним из создателей Комитета по геологическому времени, ставшего международным. «Часы» – радиоактивный распад элементов, который идёт с постоянной скоростью и не меняется под воздействием внешних условий). С резкой критикой на эту работу обрушился академик А. М. Деборин. Вернадскому, убеждённому материалисту, был приклеен ярлык идеалиста. Обвинение опасное. Вернадский написал ответ, указав места, где Деборин, мягко говоря, неточно его цитировал. (Мы знаем, как это делается.) Однако «сверху» посоветовали полемику прекратить. Но прекратилась она как-то однобоко. В журнале «Под знаменем марксизма», который редактировал М. Б. Митин, продолжал склоняться «идеализм» Вернадского.
Кстати, когда в середине 70-х годов мы подготовили и выпустили двухтомник В. И. Вернадского «Размышления натуралиста», в который вошли и «Проблемы времени...», академик М. Б. Митин теперь на щит её поднял: великое произведение Вернадского. Я как-то к нему подошла и спросила: «Как же так получается? Вот вы сейчас так превозносите работы Владимира Ивановича. А было время, когда покровительствовали тем, кто его к идеалистам причислял». И Марк Борисович ответил: «Я тогда его не понимал, Валентина Сергеевна».
...А тогда, как рассказывал мне Симорин, Владимир Иванович стал реже приглашать к себе близких по духу людей, обвёл себя как бы незримым кругом, чтобы не подвести ни в чём не повинных. Он-то был убеждён, что его, старика, учёного с мировым именем, не осмелятся тронуть. Но Симорину, например, сказал: «Александр Михайлович, держитесь от меня подальше. Я изменить свои взгляды не могу, а вы можете из-за меня пострадать».
В это время при самом активном участии академика Н. И. Бухарина начались реорганизации в науке. Сливались институты по различным специальностям, например, петрографический, геохимический, геологический – в один институт. Среди тех, кто выступал против таких поспешных решений, был один из соратников, из близких Вернадскому людей, профессор Б. Л. Личков.
Б. Л. Личков был арестован по ложному доносу. «Человек, который ничего в жизни не боится», стал бороться за друга. Узнал, что Личков где-то в районе Рыбинского водохранилища. Написал начальнику строительства канала Москва-Волга: о чём вы думаете? Крупнейший гидрогеолог, профессор у вас на строительстве ямы копает. Это же непроизводительно. Личкова перевели на гидрологические работы, дали вольное поселение. К нему туда жена с дочками приезжали. Вот такую историю о себе рассказал мне тридцать лет спустя, в 1964 году, Б. Л. Личков.
...В середине 60-х годов я помогла Борису Леонидовичу Личкову – доктору геолого-минералогических наук, автору концепции о решающей роли гидросферы в истории нашей планеты, собрать две книги его переписки с Вернадским.
Вернадский боролся за учёных, которых знал, в которых верил. Письма он писал прямо на имя Берии, требуя, чтобы сообщили, где они. И из канцелярии ему... присылали адреса. А когда ответа не было, Владимир Иванович обращался к Михаилу Ивановичу Калинину. Я читала одно из таких писем: Дорогой Михаил Иванович, я написал Бериа (он почему-то писал «а») письмо, требуя, чтобы мне дали адрес такого-то арестованного учёного. Ответа не получил. У него достаточно большая канцелярия, чтобы отвечать на запросы Академии наук.
Через несколько дней в дневнике появилась запись: «Звонили из канцелярии Бериа и спрашивали, жаловался ли я М. И. Калинину. Я ответил: да, жаловался. Адрес мне дали». Вот таким образом он пытался спасти известного геохимика В. А. Зильберминца. Сейчас широко известно письмо Вернадского, датированное 1943 годом: «Дорогой Вениамин Аркадьевич! Друг и ученик мой! Наступают последние дни моего жизненного пути, более мы не увидимся. Верю, что вы живы, поэтому пишу вам. Вы должны знать, что считаю и считал вас честнейшим человеком. Вы не могли изменить Родине...»
И надежда Вернадского, Симорин, исчез в 1936 году. Лишь через 20 лет полностью реабилитированный Александр Михайлович вернулся в Москву. Он мне рассказывал, как благодаря письмам Вернадского выжил. «Я работал на лесозаготовках. И вдруг вызвали к начальнику лагеря. Оказывается, тот получил пакет из Академии наук «от академика-орденоносца» Вернадского (никогда так и не подписывался).
– А кто такой Вернадский? – спрашивает. Ну уж как ни было мне плохо, я рассказал ему, кто и что такое Вернадский.
– Так вот, твой Вернадский мне о тебе письмо прислал.
В письме говорилось: у вас находится такой-то. Он ни в чём не виноват. Мы за него хлопочем. Очень прошу облегчить его участь. Помимо того, что он биогеохимик, он ещё и врач, окончил Военно-медицинскую академию. Вложенное письмо прошу лично передать в руки Симорина.
«Дорогой Александр Михайлович, – писал Вернадский, – после вашего отъезда мы с Кириллом Павловичем Флоренским продолжаем тему, над которой с вами работали. Вы же в этой работе абсолютно незаменимы. Надеемся, что скоро вернётесь в наши ряды. А пока посылаю вам оттиски своих работ».
– Ты действительно врач?
– Да, это правда.
– Пойдёшь работать в амбулаторию».
В послевоенные годы Симорин и в Магаданской области вёл научную работу.
* * *
Владимир Иванович Вернадский работал до последних дней.
Он скончался 6 января 1945 года на 82-м году жизни от кровоизлияния в мозг. Домашний кабинет учёного перевезли в здание Института геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского. Устроили кабинет-музей, где каждая вещь стоит на том месте, где она всегда была. Создавалось впечатление, что вы находитесь в гостях у Владимира Ивановича. Здесь стала работать Анна Дмитриевна Шаховская – дочь одного из самых близких его друзей, многие годы бывшая его личным секретарём. Мы были дружны с Анной Дмитриевной, и получилось так, что я просто по зову сердца или, как ныне говорят, «на общественных началах», стала ей помогать.
Анна Дмитриевна вместе со специалистом-архивистом разобрала и классифицировала документы, рукописи. Сделать это было несложно, потому что все свои бумаги Вернадский держал в большом порядке. Интересно, что у него оказалось много чужих документов. Его друзья, чтобы наверняка сохранить свои рукописи, письма, приносили, отдавали ему. И Вернадский заводил очередную папку... Там, например, оказались архивы историков А. А. Корнилова (1862-1925), И. М. Гревса (1860-1941). Аккуратно сложенную в конвертик, обнаружили переписку композитора Цезаря Кюи с одной из родственниц Вернадского.
Все отвезли в архив АН СССР.
Кое с каких рукописей Анна Дмитриевна сняла копии и оставила в музее, например, работу «Научная мысль как планетное явление». Тогда, сорок лет назад, тема эта считалась, как кибернетика, какой-то чертовщиной.
Мы с Анной Дмитриевной не раз «тревожили» руководство института: «Пора побеспокоиться о хорошем памятнике на могиле В. И. Вернадского». Ответ был однотипен: «Нам не дадут средств». Но в 1949 году Академия наук выделила 50000 руб. Встал вопрос о скульпторе. Мы объехали музеи, выставки и остановили свой выбор на 3. М. Виленском. Он тогда ещё не был ни народным художником РСФСР, ни член-корром Академии художеств. Но нас поразили выполненные им бюсты П. И. Чайковского, академиков С. А. Чаплыгина, И. А. Каблукова. Блестящий портретист!
Позвонили в дверь... Выкатывается навстречу такой шарик. Он кругленький был весь, с большими голубыми глазами – детскими совершенно. Объяснили цель своего визита.
«Ой, знаете, и так перегружен правительственными заказами.
Я тогда вытаскиваю пачку фотографий и думаю: «Если ты настоящий художник, ты у меня клюнешь». Говорю: «А вы только посмотрите».
Виленский начал перебирать фотографии. У него глаза загорелись: «Какое замечательное лицо, – воскликнул. – Я возьмусь за этот памятник».
Вот он и сделал памятник, который, по-моему, очень тонко и глубоко передаёт образ Вернадского-мыслителя.
Вскоре после смерти Вернадского было опубликовано постановление Совета Министров СССР об увековечении памяти выдающегося русского геолога, геохимика и поручалось АН СССР издать его труды. В развитие этого постановления создали комиссию по творческому наследию учёного под председательством академика Зелинского Николая Дмитриевича. Но он был очень стар, и фактически с самого начала «бразды правления» комиссии оказались в руках ученика и преемника Вернадского на посту директора института академика А. П. Виноградова. Он как-то ревниво относился к памяти учителя, к его имени.
Имея такое постановление Совмина, можно было издать полного Вернадского уже тогда. Но Александр Павлович сказал: «Зачем всё? Будем издавать избранное».
Анна Дмитриевна начала собирать тома. И стали выходить труды по минералогии, кристаллографии, геохимии. Она всеми силами пыталась «всунуть» в эти тома неопубликованные работы.
Чем бы я ни занималась в институте, всё свободное время помогала Шаховской. Особенно это нужно стало, когда Анна Дмитриевна тяжело заболела и ей пришлось уйти на пенсию.
Она видела меня своей преемницей. Я сама попросила Виноградова перевести меня в музей. Но он сказал: «Я вас здесь не оставлю». На вопрос: «Почему?» – ответил: «А что вы здесь занимаетесь фетишизмом». Так начало моей работы в музее отодвинулось на много лет. Но всё равно я помогала Шаховской собрать и довести до печати V том трудов В. И. Вернадского, а после её смерти подготовила и VI том. Подобрала труды по истории науки. Дело в том, что В. И. Вернадский дважды читал курсы лекций – в Московском университете (1903 г.) по истории научного мировоззрения и после 1911 года в Петербургском университете по истории естествознания в России в XVIII веке. Кроме того, он написал «Историю Российской Академии наук в первое столетие своего существования». Эта работа была сдана в печать, но началась революция, «История...» так и осталась в гранках. Ещё было пять прекрасных статей, посвящённых М. В. Ломоносову, несколько статей памяти отдельных учёных.
Шестой том получался из двух книг. Во второй полутом предлагала включить «Научную мысль как планетное явление» и другие философские работы.
Сначала договорилась с тогдашним председателем редакционно-издательского совета (РИСО) академиком А. Л. Яншиным, что он поможет мне быстро пропустить эти книги через РИСО. И уж после этого пришла к Виноградову.
«Александр Павлович, с пятым томом всё в порядке, он скоро выходит. Теперь я вот подобрала шестой том в двух книгах. Но, к сожалению, оригиналы очень плохие – гранки, старые брошюрки, выцветшие рукописи. Разрешите всё перепечатать и оплатить». В ответ услышала: «У меня нет денег...»
VI том так и не вышел.
Вспоминается история и с публикацией рукописи «Химическое строение биосферы Земли и её окружения». Задуманная и написанная автором на склоне лет как синтез всей его научной работы, она была любимым детищем учёного. «Главная книга моей жизни» – так называл её. «Я хотел бы, чтобы не праздновали моё 80-летие, а опубликовали эту книгу», – писал он А. Е. Ферсману. Но в годы войны, наверное, было не до этого труда.
И вот я как-то пошла с этой рукописью к Виноградову.
«В книге нет ничего интересного, – сказал он, – она вся частями уже опубликована в других работах Вернадского». И отказался включить её в план изданий института.
Я не поверила Александру Павловичу. Не мог Владимир Иванович добиваться опубликования неоригинальной работы! До последних дней своих он сохранил светлый, безо всяких старческих отклонений ум. К счастью, в дело вмешалась группа ленинградских учёных во главе с Борисом Леонидовичем Личковым, у которого был экземпляр рукописи, подаренный ему автором. За пятью подписями они послали президенту АН СССР А. Н. Несмеянову письмо. Как это бывает в нашей практике, он переслал это письмо А. П. Виноградову с припиской: «Александр Павлович, в чём дело?» Виноградов вызвал меня, показал письмо и спросил: «В чём дело?» Я объяснила, что речь идёт как раз о той рукописи.
«Она же устарела».
«Может быть. Но надо же доказать, что это так. В рукописи затронуты вопросы космогонии, геологии, биогеохимии, философские вопросы естествознания. Разошлём специалистам; попросим академика В. Г. Фесенкова отрецензировать космогоническую часть, академика Д. И. Щербакова посмотреть геологическую часть... Если все подтвердят, что работа устарела, то, сославшись на них, можно будет ответить Несмеянову».
Ответы пришли быстро. Смысл их был один: «Работа интересная, требует немедленного опубликования».
Но рукопись нужно было утвердить на редколлегии «Классиков науки». Сначала всё шло как по маслу. И вдруг некий профессор задал вопрос: «А где опубликована ранее работа?» – «Нигде». – «Тогда формально мы не можем публиковать её в нашей серии». Поставили на голосование. И большинством в один голос рукопись была отклонена.
Книга всё же вышла, но десятью годами позже.
* * *
Каждый по-своему прочитывает, например, Льва Толстого. Что-то любит, с чем-то не соглашается, против каких-то его взглядов возражает. Но оттого звезда Толстого не тускнеет. И учёного-мыслителя Вернадского как при жизни, так и до сих пор воспринимают неоднозначно. Но с годами, с появлением нового научного знания космос Вернадского не сужается. Роль, значение его трудов, как бы следуя закону Вселенной, – расширяются.
У Вернадского были замечательные качества – это острый скептический ум и колоссальная эмоциональность. Они удивительно сочетались, как сочетались, наверное, у многих великих людей. Мне кажется, таким был Леонардо да Винчи.
Когда начинаешь размышлять о школе Вернадского, то вдруг оказывается, что и теперь многие учёные самых разных специальностей – геологи, геохимики, биологи, философы, даже историки науки – считают себя учениками Вернадского. Так что же особое в этой школе? Подход к науке, к изучению природных явлений. Прежде, чем вы начнёте изучать явление, минерал, элемент, вы должны досконально изучить всё, что сделано до вас, говорил он. И второе – вы никогда не должны поддаваться веяниям философии в том смысле, что философия нередко оперирует положениями, ещё не доказанными наукой. Например, о переходе из косной природы в живую. Вернадский считал, что мир до сих пор познавался четырьмя способами: наукой, философией, религией, искусством. Что такие музыканты, как Бах, Бетховен – они так же проникают в космос своими музыкальными построениями, как учёный – мыслью. И художники, такие, как Николай Рерих, постигают космос, но по-своему. «Из этих четырёх путей познания, – писал Вернадский, – я выбрал науку».
Эволюция от Птолемеевой геоцентрической системы мира до теории Эйнштейна «превратила» нашу планету из центра Вселенной в микроскопическую точку, ничего не значащую в мировом пространстве. А Вернадский сказал: да, Земля наша очень мала. Но вот на Земле появилась жизнь и появился человек. Жизнь – это явление космическое. И самое главное, разум человека – это тем более явление космическое. Мы такие же дети космоса, как и всё. Разум человека – это мощная геологическая сила, которая в конце концов перейдёт в силу космическую. И человек будущего выйдет в космическое пространство на встречу с другими цивилизациями. Но связь эта будет осуществляться не зрительными образами, не речью, а какими-то волнами, которые мы будем воспринимать и отправлять братьям по разуму. Он считал, что пока мы знаем, дай бог, сороковую часть волн, достигающих нашей планеты. А остальные ещё не открыты или не изучены, влияние их неизвестно.
У разума человека в отличие от разума всех других животных есть особое качество – умение мыслить абстрактно. Человечество стремится своей мыслью проникнуть и космическое пространство и определить своё место в нем. И как только появился на Земле разум человека, биосфера начала медленно переходить в ноосферу, сферу разума; так на Земле появилась новая, преобразующая природу сила. Но эта сила должна быть разумной, взаимодействующей с природой, а не хищнически её истребляющей.
Он говорил, что наука должна быть моральной. Аморальное ведёт к вырождению и может привести к самоуничтожению всего человечества. Но человек – животное стадное, и мы должны выживать всем стадом. Он верил, что человечество в конце концов объединится. Ради сохранения собственной жизни... В такой перспективе он видел развитие нового мышления, отношений между странами и народами.
* * *
В 1964 году я пошла к директору архива АН СССР и сказала, что хотела бы на общественных началах заняться рукописями Вернадского, привести их в порядок. Архив учёного оказался самым крупным в Академии наук за 250 лет её существования. И одним из самых интересных по содержанию. Кроме рукописей – переписка. У него было 3000 корреспондентов русских и около 300 иностранных.
Там больше тысячи писем к жене. И от жены примерно столько же. Потрясающие письма! Это фактически дневники его жизни и мыслей. Некоторые – по 15-20 страниц.
Я десять лет ходила в архив как на работу. Извлекла, думаю, все рукописи. Вскоре в этом добровольном деле стал участвовать один из любимых учеников Вернадского Кирилл Петрович Флоренский, академик Кедров Бонифатий Михайлович. Он просто загорелся философскими трудами Вернадского.
Некоторые рукописи приходилось читать с лупой. Он часто писал на клочочках бумаги. Время было трудное, бумагу приходилось экономить. Некоторые страницы склеивал из нескольких листочков. Попробуйте склеенное через столько лет прочитать. Прежде чем печатать на машинке, сотни страниц приходилось переписать от руки. Например, 157 страниц «О жизненном биологическом времени».
Но есть ещё несколько папок неразобранных. В одной такой папке М. С. Быстракова обнаружила выступление Вернадского на биоматематическом кружке в 1930 году – кружок этот он организовал при своей лаборатории. Недавно эта работа опубликована в сборнике «Вернадский и современность».
* * *
Есть ещё неизвестные острова в космосе мыслей Вернадского. Издательство «Наука» выпускает полные, академические издания наших великих писателей. Это прекрасно. Но, думаю, наступило время издать полное, академическое собрание сочинений и великого русского учёного-мыслителя.
Записал С. СЛАВИН